Иван Любенко - Поцелуй анаконды
– Доктор сказал, что Каюмов всегда зашторивал окна с наступлением темноты. Да и я, как постоянный посетитель читальной залы, это не раз наблюдал. Тут, скорее, наоборот: не сделай он этого, на него бы первого пало подозрение.
– Ваша правда, – кивнул полицейский. – Я могу взять эту карточку?
– Безусловно. Я для вас ее и прихватил.
– Премного благодарен.
– Пустое, чего уж там… Меня мучает вопрос, на который у меня пока нет ответа. Когда я вошел в залу сразу после убийства, я машинально отметил в уме, что перед покойником лежали восемь книг. Часть в стопке, часть – нет. Я это хорошо помню. А в формуляре убитого указано только семь. Если я прав, то куда делась восьмая? И что это была за книга? Кому понадобилось от нее избавляться? Если даже допустить, что ее принес Мавилло, тогда она должна была бы остаться в его вещах. А там, насколько мне известно, никаких книг не имелось. Была только его тетрадь. Как сказал Ксаверий Нифонтонович, в самом верху стопки лежала «Анатомия ланцетника». Эту монографию написал когда-то покойный. Так вот она была вся залита кровью, и потому ее пришлось выбросить. Получается, на сегодняшний день в библиотеке осталось лишь шесть книг, выданных директору гимназии, а не семь, как должно было быть. А куда делась восьмая?
– Для ответа на этот вопрос мне понадобится не более двух минут. Вас такой вариант устроит? – подкручивая левый ус, хитро осведомился сыщик.
– Вполне, – улыбнулся Ардашев.
– Позволите воспользоваться вашим телефоном?
– Конечно, прошу.
Поляничко поднял трубку и, дождавшись соединения, произнес:
– Извольте соединить с нумером два тридцать шесть… Да… Цезарь Аполлинариевич… это Поляничко… А не могли бы вы поднять фотографические карточки из дела по убийству Мавилло?.. Хотелось бы уточнить, сколько книг лежало перед убитым: семь или восемь? …Да-да, жду… Семь? Как и в протоколе осмотра? Вы уверены? Точно? А названия… названия можете прочитать? Не разобрать? Вероятно, те же, что и в протоколе, да? …Ясно… Премного благодарен. Выручили. До свидания.
– А вот на этот раз вы ошиблись, – вымолвил сыщик. – На фотографии семь книг; названия те же, что и указаны в протоколе осмотра места происшествия.
Присяжный поверенный поднялся, прошелся по кабинету и, глядя в окно, изрек:
– Все-таки надо ехать в Одессу.
– Куда?
– В Одессу, Ефим Андреевич. – Он бросил взгляд на большие напольные часы и добавил: – Я еще успею на сегодняшний последний поезд до Кавказской. Он, если я не ошибаюсь, отходит через два часа. Надеюсь, дней через пять я вернусь, и тогда все станет на свои места.
– Что ж, не смею задерживать, – поднимаясь, пробурчал Поляничко. – От вас сейчас все равно ничего не добьешься. Очень надеюсь, что о ваших успехах первым узнаю я, а не газетчики.
– А разве я вас когда-нибудь подводил?
– Упаси боже! Если бы не вы, я …
– Да бросьте! – перебил Ардашев. – Отыщем убийцу, не сомневайтесь. Вы первым обо всем узнаете.
– Главное, чтобы не все трое были замешаны, а то стыд-то какой для всего города будет, – покачал головой Поляничко. – Ведь все порядочные люди… Я и в церкви с ними вижусь, и раскланиваюсь при встрече. – Он махнул рукой. – Ладно, пойду, не церемоньтесь со мной, не провожайте, дорогу в переднюю я знаю. А у вас времени в обрез… Да храни вас господь!
Когда за гостем закрылась дверь, Клим Пантелеевич снял с полки принесенную из библиотеки книгу, сел за письменный стол и принялся ее листать.
4
Солнце, пробиваясь сквозь ватные тучи, выхватывало из морской глади большие неправильные куски серой воды и, наполнив их светом, будто подмешав синьки, придавало скучному цвету бирюзовый летний вид. На набережной фланировала беззаботная публика. Город, вырвавшийся из недавнего августовского пекла, теперь казался тихим и спокойным. Бархатный сезон был в самом разгаре.
Клим Пантелеевич прибыл в Одессу всего несколько часов назад. Легкая прогулка после долгого путешествия и чашечка кофе в уличном кафе взбодрили и придали новых сил. Ардашев щелкнул крышкой золотого «Мозера»: хронометр показывал без четверти десять. «Ну что ж, – мысленно рассудил присяжный поверенный, – самое время отправиться на встречу».
Извозчик оказался неподалеку, и чалая лошадка споро побежала по мостовой. Пассажир достал из кармана синюю коробочку с надписью «Г. Ландрин. Монпансье. Смесь». Выбрав розовую конфетку, он отправил ее в рот и предался размышлениям: «Если подозрения оправдаются, то в моей практике это дело станет вторым, когда смерть настигает из прошлого. Я совершенно уверен в том, что все наши дурные поступки не уходят в вечность, а копятся десятилетиями. И когда их количество достигает критического уровня, господь наказывает: он убирает последнего представителя поколения, допустившего злодейство. Причем в общую копилку грехов попадают деяния не одного человека, а целого рода. И совершенно неважно, что тот или иной дурной поступок не упоминается в «Уложении о наказаниях». Достаточно того, чтобы человек осознал, что совершил мерзость. Стоит ему только об этом подумать, как всевышний тут же поставит метку».
Экипаж остановился у помпезного трехэтажного здания. Вывеска над вторым этажом гласила: «Императорский Новороссийский университет».
5
Николай Петрович Нижегородцев расхаживал по читальной зале и нервно покашливал. Такое состояние он испытывал с того самого момента, когда рано утром заголосил механический дверной звонок, и почтальон вручил конверт с телеграммой из Одессы. Присяжный поверенный просил сегодня, к семи пополудни, собрать в читальной зале публичной библиотеки всех тех, кто присутствовал во время убийства директора первой мужской гимназии, в том числе и арестованного письмоводителя Каюмова. Из официальных чинов приглашался только Ефим Андреевич Поляничко. Все уже были на своих местах. Угрюмый Каюмов в мятом сюртуке и несвежей сорочке примостился рядом с начальником сыскного отделения. Малые ручные цепочки с его запястьев были сняты. Арестант молча уставился в пол. Минутная стрелка на напольных часах приближалась к цифре «7». Никто, кроме Поляничко и доктора Нижегородцева, кажется, не догадывался, зачем их сюда пригласили.
Когда раздался бой часов, в коридоре послышались шаги. В дверях показался присяжный поверенный. Он держал в руках саквояж. Бросив шляпу на стол, адвокат уселся напротив инженера Вахтеля.
– Добрый вечер, господа! Благодарю вас, что смогли уделить мне время. Сегодня минуло шесть дней с того часа, когда в это окно влетела пуля из винтовки, установленной на чердаке соседнего дома. Как вы знаете, это стало возможным благодаря хитроумному механизму, приделанному к стволу. Сам принцип убийства давал возможность преступнику обеспечить себе стопроцентное alibi, находясь не только рядом с жертвой, но и среди остальных свидетелей смертоубийства. Именно поэтому с самого начала я внес в список подозреваемых трех человек: вас, господин инженер, – Ардашев повернулся к Вахтелю, – вас, господин Каюмов, – он смерил взглядом письмоводителя, – ну и, конечно же, так сказать, хозяина читальной залы – господина Коркина.
– А как же доктор? Он ведь тоже здесь находился? – недовольно пробубнил арестант.
– Николая Петровича я вычеркнул из списка по двум причинам: во-первых, мы дружим с ним почти год, и, насколько я умею разбираться в людях, он не способен на преступление, а во-вторых, доктор единственный из всех свидетелей, кто сразу же бросился за городовым и не остался на месте убийства, пытаясь убрать самую важную улику, о которой я расскажу позже.
– Простите, Клим Пантелеевич, что перебиваю вас, – вмешался Нижегородцев. – Но я выбежал на улицу лишь только после того, как убедился, что господин Мавилло мертв и я уже ничем не смогу ему помочь.
– Безусловно, свой долг врача вы выполнили, и никто не может упрекнуть вас в обратном, – уточнил Ардашев. – Однако я продолжу. Из формуляра, заполненного на директора гимназии, следовало, что он получил семь книг. Позволю их упомянуть: «Записки зоолога» Крюгера, «Жизнь животных» Брема, «Обитатели моря» Укрофта, Encyclopaedia Britannica, том четвертый, «Phoronis» W. Host., «Limax lanceolatus» П. Палласа и «Анатомия ланцетника», принадлежащая перу покойного Василия Поликарповича Мавилло.
Позже верхнюю книгу, запачканную кровью, Ксаверий Нифонтонович выбросил. В итоге их осталось шесть. Но дело в том, что я, когда только вошел в залу, насчитал восемь. Так куда делась восьмая? И что это была за книга? Дабы разобраться в этом, я принялся рыться в каталоге. И в ящичке «Естествознание» обнаружил весьма интересную карточку на монографию Мавилло. На ней красовались весьма неприличные словеса в адрес автора. Простите, но я их озвучу. Первая, исполненная черными чернилами и выведенная каллиграфическим почерком, состояла всего из одного словосочетания: «Грязный жеребец», а вторая, написанная химическим карандашом, гласила: «Согласен, он – редкостная скотина». Поскольку наш библиотекарь бросил испорченную карточку в корзину для бумаг, то я счел возможным подобрать ее и оставить себе. Кстати, оба автора этих строк находятся среди нас. Не правда ли, господа? – Ардашев остановил свой взор на инженере Вахтеле, а потом, через несколько секунд, переведя взгляд на письмоводителя Каюмова, добавил: – Я не собираюсь сейчас вдаваться в подробности ваших взаимоотношений с убиенным, но замечу лишь, что у каждого из вас были свои основания для неприязни к директору гимназии.
