Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов
Поэтому он внимательно обшарил дворик; дождавшись, когда Мальков и Глотов закончат и уйдут, поднял материю и сам осмотрел тело, обошёл всё уродливое одинокое здание вокруг, постоял под каждым окном и балконом. Не спеша, ёжась от пронизывающего ветра, выкурил ещё одну сигарету, поглядел задумчиво на почти настоящий лес, окружающий дом, покачал головой, замёрзший и усталый, начал подниматься по лестнице наверх.
Вихрасов и Мальков поджидали его, как и условились, на третьем этаже. В том самом кабинете. Кабинет как кабинет, бывают и похуже. Этот поражал своей неуютностью, даже заброшенностью. Что-то наподобие отвратительной кладовки. Хотя есть и окно, и дверь на балкон. Единственное, на чём задерживался глаз, так это величественный когда-то, но засиженный мухами до неприличия портрет Маркса на стене над столиком о трёх ножках, на месте четвёртой краснели два кирпича.
– С чем тебя, Михалыч? – протянул руку, здороваясь, Вихрасов. – Много насобирал?
– Нет грибов, – поморщился тот. – А могли бы быть. Располагает природа. А у вас?
– Евгений Васильевич вон кабинет этот решил обыскать.
– Отчего же не посмотреть, – согласился Шаламов. – Раз девушка сюда стремилась попасть, значит, имела на то важные основания. Я что-то сторожа не нашёл? Хотел с ним перекинуться двумя-тремя мыслишками.
– Мои его увезли, – буркнул Вихрасов.
– Проворный ты, – покачал головой Шаламов. – Он же спал?
– И поэтому тоже, – зевнул опер. – А здесь негде работать. Побеседуют с ним хлопцы.
– И завхоза не встретил. Заговорил ты его?
– И этого я отправил отсюда в райотдел. – Вихрасов заскрипел стулом, на котором сидел, нахохлившись. – В захолустье, в уголки эти, Михалыч, хоть не езди. Такие порой экземпляры откапываешь ненароком.
– Только без намёков! – погрозил пальцем криминалист. – У тебя подозрения какие?
– Найдём. – Вихрасов хмыкнул загадочно.
– Значит, Евгений Васильевич, – улыбнулся Шаламов следователю, – хочешь поискать?
– Положено, – опустил тот голову.
– Есть что-нибудь? – не унимался Шаламов. – Ещё какие мысли, версии?… Соображения?…
– По правде сказать – голова моя разбегается! – откровенно горько вздохнул тот. – Зачем-то она лезла сюда?
– А точно сюда? – наклонился к нему Шаламов.
– Вот! – задрал вверх большой палец руки Вихрасов. – А я что говорю!
– А тебе говорить не надо, – буркнул Шаламов. – Ты опер. Ты должен работать. Ты мне ответь: отсюда можно связаться по телефону с Саратовом? Найти там Поленова, Семёна Аркадьевича и…
– Пробовал, Михалыч, – не дал договорить криминалисту Вихрасов и грустно улыбнулся. – Не найти его. Остановились они у бабки какой-то. Телефона там нет. А телеграмму можно, чтобы срочно выезжал.
– Ну?
– Уже Симаков умчался с Виссарионычем. А ты и не заметил?
– Значит, всё откладывается до завтра, – задумчиво проговорил Шаламов.
– Завтра, если чепе не случится у них в Саратове, – заспешил Вихрасов. – Я его на переговорный пункт вызвал.
– Хорошо. – Шаламов, докурив, смял окурок в консервную пустую банку тут же на столе. – Значит, пока этот кабинет – вся наша надежда. Забуруновым сообщил про дочку?
Вихрасов вскинул глаза на Шаламова, тот оставался спокойным, как будто сказал обычные слова.
– Хотел посоветоваться, – сдержал эмоции опер.
– А что тут мудрить? Родителям следует знать. Им мирские заботы улаживать в трое суток. Время пошло. А вот нам пахать. Они уже завтра, Константин, нас с тобой долбить начнут: кто да что, зачем и почему? А что мы скажем?
– Значит, Михалыч, тоже думаешь – звенья одной цепи?
– Ты, полагаю, так же кумекаешь. Или по-другому?
– Да нет, – пожал плечами опер. – Погляди-ка сюда, что мне под руку попалось.
Вихрасов поманил за собой криминалиста к оконной раме и кивнул на открытый шпингалет, который, привлекая внимание, зиял свежесодранной пожелтевшей от времени масляной краской.
– Совсем тёплый ещё, – коснулся двумя пальчиками следа Шаламов. – Недавно открывали окно.
– А может, распахнул кто изнутри? – Вихрасов задумчиво свёл брови. – Когда покойнице нашей по окну погулять захотелось, чтобы на балкон да сюда попасть…
Он толкнул легонько оконную раму, и та отворилась, ветер ворвался в комнату.
– И лети, птичка, на бетон, – закончил свою мысль Вихрасов.
– Что же? Выходит, и здесь его застукали?
– Опять, как с Софьей Марковной: Некто, без лица и имени.
– Может быть, и так, – хмуро согласился Шаламов. – Давай, Константин, принимаемся. В кабинете этом придётся всё просеять, как сквозь ситечко, аккуратненько.
Мальков смотрел на них, таращил глаза, с трудом улавливая смысл, однако главное, похоже, ухватил и полез за платочком протирать очки.
Из дневника Ковшова Д.П
Чего только о женщинах не врут! Как только с ними не поступают! И возвеличивают, превозносят до королев и святых, и топчут, обращая в мразь, прах и ведьм. Мне пришлось встретиться с непохожей ни на одну из таких. Оказалась она Зубровой Анастасией, или «Настёной», как он её называл. Малознакомая кому жена знатного орденоносца, директора известного на всю область коневодческого совхоза.
А пришла она ко мне, не дожидаясь приглашения, хотя команду доставить я Течулину дал сразу после невразумительного демарша её мужа в тюрьме.
Она вошла, постучавшись, одна, без сопровождения, я понял, что и следователь мой не знал о её появлении.
– Анастасия Зуброва, – сказала от двери и спрятала за спину узелок.
– Присаживайтесь, – растерялся и я.
– Вот, приехала…
– Хорошо, хорошо, – показал я ей рукой на стул поближе. – Без повестки, значит?
– А зачем? Я убила.
– Что?
– Я убила Савку. Отпускайте Ивана Григорьевича. А меня сажайте. Детей я устроила.
И тихо так, и складно, и всё так спокойненько. А может, уже перегорело, перемелилось, отплакалось?
– Вы что говорите? Вы в здравом уме?
– Сказала, и всё. Как есть. Я убийца.
– Я врача вызову. Вас, Анастасия?… Как по отчеству?
– Семёновна.
– Вас, Анастасия Семёновна, следует психиатру показать.
– Показывайте. Я здоровая. Пусть судят. Чего ему там париться зря? Не по-совести. Из-за меня всё началось. Я Савелия сгубила. И отвечать мне.
– Сядьте. Успокойтесь. Что вы несёте? Вы отдаёте себе отчёт?
– Так всё правильно будет. И ради детей.
– Откуда у вас весь этот бред? Вы же давали уже показания и в милиции, и следователю прокуратуры?
– Вырастут дети без меня. А мы все умрём. Как перед смертью я им в глаза взгляну, если с Ваней там что случится…
Она опустила голову и заплакала тихо, без надрыва и рыданий, без истерик и возгласов, не как обычно ревут деревенские; слёзы катились по щекам,
