Далия Трускиновская - Государевы конюхи
— Барашка в бумажке привез!
— Не хочется плохое думать, но коли где и прятать ту деревянную грамоту, чтобы вовеки не нашли, так в дому у подьячего Земского приказа, — хмуро сказал Гаврила Михайлович. — А вынести ее за пазухой, как ты нес, нетрудно…
— Вот так прямо и приехал? Как же его стрельцы выпустили?
— А вот пошел бы ты и разведал у стрельцов, кто и почему выпустил. А доложишь мне, тайно, на ухо. Не нравится мне это гостеванье!
Стенька вздохнул. Коли Деревнину не нравилось, так ему, Стеньке, вдвое. Ежели грамота не сыщется — обоим виновникам пропажи достанется. Но Деревнина-то батогами не тронут, а земского ярыжку, пожалуй, что и разложат…
Стенька пошел к Печатному двору в надежде встретить знакомых стрельцов. Он имел знакомцев во всех четырнадцати московских стрелецких полках. Пока шел, Богу молился, чтобы повезло. И повезло! Стрелецкий караул утром, понятное дело, сменился, но ему сказали, где искать тех, кто заступил с вечера.
Как обыкновенный московский житель, сведя новое знакомство, полагает своим долгом счесться родством, поискать общих дядюшек и свояков, так Стенька обыкновенно выяснял, каким ремеслом промышляет собеседник, какую торговлишку держит, да где. По долгу службы он не раз выручал сидельцев на торгу, ловя воришек и карая тех, кто зря и громко хаял полюбившийся товар, желая сбить на него цену. Это выручало, выручило и на сей раз — Стеньку вспомнили и за родного признали! Иначе и быть не могло — редкий стрелец кормился только государевым жалованьем, а промыслы были почитай что у всех.
Оказалось, еретик Арсений Грек Христом Богом молил выпустить хотя бы на часок. Сказывал — хочет челобитную на подьячих Земского приказа подавать, обидели они его, матерно излаяли. Стрельцы подьячих недолюбливали — всех, сколько их по приказам числилось, потому что при ссорах и склоках рядовых стрельцов с полковниками приказные, получив жирненького барашка в бумажке, обыкновенно становились на сторону начальства. Потому Греку лишь велели скинуть шубу и всего его, с шубой вместе, обшарили и обыскали. Грек не возмутился, сказал лишь, что обиду свою он не за пазухой, но в душе носит, а горькое слово — на устах. В душу заглядывать стрельцов не обучили, с тем они и отпустили еретика, да еще помогли поймать извозчика. Он действительно час спустя вернулся и выглядел довольным.
О том, сколько Грек передал из рук в руки тем караульным стрельцам, Стенька не осведомлялся. Но полагал, что за такую важную услугу — не менее полтины.
Поскольку Деревнин, посылая его, должен был понимать, что дельце непредсказуемое, можно за часок управиться, а можно и полдня за теми стрельцами гоняться, Стенька решил до обеда поискать следов Перфилия Рудакова.
Что касается соляной торговли, тут Стенька знал, с какого края подойти.
Жили на Москве купцы Калашниковы. Были они выходцами из Ярославля, и до сих пор стояли там по берегам реки Которосли их рыбные да соляные амбары. Андрей Калашников держал в Соликамском уезде соляные варницы, чуть ли не два десятка, по всей Волге и Оке солью торговал. За ловкость и оборотистость свою он был государем замечен. Совсем недавно Андрей Калашников по цареву указу из Ярославля на Москву перебрался и знатные палаты себе в Китай-городе поставил, каменные лавки завел в суконном, шапочном и серебряном рядах, склады огромные, кого только дома не привечал! Вот у его сидельцев и собирался Стенька узнать, кто из купцов ездит за солью в Касимов и в Елатьму.
Главная надежда у него была на двоюродного братца Андреева — Вонифатия. Андрей был от старшего из трех братьев Калашниковых, Григория, Вонифатий — от младшего, Левонтия, и так вышло, что по годам Андрей Вонифатию чуть ли не в отцы годился. Именитый купец взял братца в дело, но к хозяйствованию не приучал, а держал пока так — на побегушках.
Стенька познакомился с Вонифатием, когда тот приходил в Земский приказ, приносил челобитную о взыскании каких-то долгов. Челобитная оказалась составлена неправильно, даже бестолково, и Стенька явил доброту — повел парня в Кремль, на Ивановскую площадь, где сидели безместные подьячие в ожидании таких вот челобитчиков. Там он выбрал самого грамотного, всему Земскому приказу известного человека, а добиться уважения приказных площадному подьячему — это все равно что дворовой девке за боярина замуж выйти. Дело возможное, однако раз в сто лет, может, случается. Челобитную переписали заново, и с того дня Стенька знал, что при нужде Вонифатий проявит благодарность.
Так и вышло. Найденный в складе за разборкой привезенного товара Калашников-младший, молодец невысокий, да в плечах широкий и неудержимо кудрявый, отложил в сторону аршин, которым вместе с приказчиками перемерял бурое сермяжное сукно.
— Твое счастье! — сказал. — Суконце-то из Касимова привезли! Ну-ка, Потапыч, ты ездил, ты и припоминай, кто в том обозе с тобой был!
— Может, два обоза из Касимова пришли-то? — спросил Стенька. — Может, тот, кто мне надобен, в другом обозе ехал?
— А ты растолкуй, кто надобен! — велел приказчик Потапыч, крепкий мужик годов за пятьдесят. — Народу много было, и соль везли, и рогожи, из Шацка — соленую рыбу и холсты везли. И обоз с месяц собирали, все собрать не могли. Служилые люди с нами ехали — и они сидели, дожидались. Он с Рождества, почитай, первый пошел. Если другой собирать — седмицы через две соберут, не раньше.
Стенька не верил своему счастью — нашелся человек, который наверняка видал Ивашку Шепоткина, Перфилия Рудакова и Нечая!
— И жернова везли?
— Везли жернова.
— Вот мне тот, кто их вез, и надобен. Купец Перфилий Рудаков…
— Уж и купец?! — Потапыч расхохотался. — Какой он тебе купец? Насилу этот дармоед купца Родионова умолил, чтобы в приказчики взял! Его и брать-то не хотели! Так он себя за купца выдавал? Хорош гусь!
— Так вот почему я кого ни спрошу, никто о таком купце слыхом не слыхал! — воскликнул Стенька. — Ах он мошенник!
— А на кой он тебе сдался?
— Да парня, Нечая, в каком-то сельце под Касимовым со двора свел, в Москву ехать сманил. Нам-то беглых искать велено…
Не объяснять же было торговым людям про деревянную грамоту и возможную измену…
Ничего не сказали в ответ ни Вонифатий Калашников, ни Потапыч, да и другие приказчики как воды в рот набрали. Понятное дело, сообразил Стенька, им беглого жаль. Беглые-то служить нанимаются, за деньгами не гонятся, а лишь бы в большом городе прижиться.
Но ярыжка уже услышал нужное ему имя — купца Родионова, подлинного владельца жерновов. Так что мнение калашниковских приказчиков о беглых его мало беспокоило.
Он поклонился в пояс Вонифатию и приказчикам.
— Бог вас за доброе дело наградит, а мне бежать надобно.
Потапыч шагнул вперед, удержал его.
— Ты коли того парня, Нечая, найдешь… — Он несколько замялся. — Вспомнил я его, парнище — зверь! Как он жернова на сани грузил — вот была потеха! Нам такие здоровенные молодцы надобны. Мы и в долгу не останемся. Что, Вонифатий Левонтьевич?
— А не останемся, — подтвердил тот. — Ты нам, Степан Иванович, только дай знать.
Стенька широко улыбнулся.
Конечно же, Нечаю лучше всего было оказаться при Калашниковых, а не возвращаться в свое, как бишь то сельцо звали?.. Подобно большинству москвичей, Стенька считал Москву не только наилучшим, но и единственным местом, где человеку можно достойно жить. Вот разве что кому душу спасать охота, так для того леса есть, поставь себе хижинку да и голодай, да и мерзни!
— А сговоримся, — пообещал ярыжка. — Обозные мужики, что ли, здоровые нужны?
— Да нет, Степа… — Потапыч замялся. — Скажи уж ему сам, Вонифатий Левонтьевич.
— Съезжаю я с Москвы… — глядя в пол, сообщил молодой Калашников.
— Куда ж это?
— А в Соликамский уезд, где у брата варницы.
— Ах он аспид! — бессознательно вырвалось у Стеньки.
И как же еще называть старшего братца, пусть двоюродного, который собрался упечь беззащитного младшенького в такую даль?!
Стенька совершенно себе не представлял, как человек может жить за пределами Москвы. И ладно бы разбойника, налетчика, вора из столицы выперли! Вонифатия-то за что?!
— Что ж так сразу — аспид? — поняв Стенькино волнение, возразил Вонифатий. — Я своей волей еду. Хочешь — вместе со мной собирайся!
— В Соликамский уезд? — Стенька помотал башкой.
Он и в Калугу, где имел родню, пятый уж год собраться не мог.
— Чем тебе плох Соликамский уезд? Тут тебе всякий — начальник, а там один лишь я над тобой буду! — И, видя, что Стенька явственно не понимает положения дел, Вонифатий продолжал: — Да ты подумай сам, Степан Иванович, не до седых же мне волос тут братнее сукно мерить! Мне, слава те Господи, двадцать четвертый год пошел. Я брату поклонился и сказал: коли не приставишь меня к настоящему делу, поищу другого хозяина. И он мне ответил: у нас-де в Соликамске непорядки, управляющий, сдается, проворовался вконец. Коли хочешь, говорит, езжай! Возьмешь под себя все соляные варницы, а вора — взашей. Поживи, говорит, года два-три, там и поглядим. Пойдет дело на лад, построишь новые варницы, потянутся к тебе купцы, тогда и в дело тебя возьму! Вот я и смотрю, кого с собой брать. Хочу со своими людьми приехать, чтобы сразу воров разогнать, а своих — на их место поставить. Жаль, Потапыч не может…
