Юрий Бурносов - Числа и знаки. Трилогия

– Я предупредил вас; делайте как знаете, - отвечал Бофранк, пожимая плечами. - Хотя, по всему, нужно бежать этого гиблого места!

От разбитых ворот теперь уже совсем ничего не осталось. Зато караульное помещение слева сохранилось в целости - вместе с очагом и дымоходом. Уцелела и дверь, окованная железными полосами, подле которой провел жуткую ночь Хаиме Бофранк.

Разведенный в очаге огонь изгнал мороз прочь, а вскоре поспел и ужин. К сожалению, не было вина - спешно покидая Скаве-Снаа, купить его не смогли, то же вино, что было найдено в Башне Эз, замерзло; а ведь известно, что замороженное один раз вино уже нельзя размораживать и употреблять, ибо оно содержит в себе смертельный яд.

Поужинав и запив кое-как поджаренное мясо обыкновенною водою, вытопленной из снега, спутники принялись обустраиваться на ночлег. К тому времени совсем стемнело, и Бофранк, памятуя о страшных событиях, старательно запер дверь.

Уснул он последним, тревожно прислушиваясь к завыванию ветра снаружи.

Так случилось, что и проснулся он первым. Вряд ли пробудил его звук, ибо самый тонкий слух не мог уловить осторожного движения чутких ноздрей, что обнюхивали в сей момент дверные доски. Но первый толчок, а затем и царапание субкомиссар услыхал и принялся расталкивать лежавших рядом Роса Патса и Фолькона.

Постепенно проснулись все. Помещение уже успел вновь наполнить холод, ибо очаг погас, но не мороз тревожил путников. Гаусберта встала прямо напротив двери и принялась творить некие знаки, что-то тихонько напевая; оживился и обычно вялый и едва живой Бальдунг, забормотав сущую, на взгляд непосвященного, абракадабру.

На дверь меж тем обрушивались все новые удары, и Бофранк с ужасом увидел, как вылетел из двери кованый железный гвоздь - вначале один, а затем и второй. Сухо треснула одна из досок, воздух заполнила каменная пыль - это расшатывались вмурованные в стену крепящие петли.

– В нечисти этой не чувствую я силы магической, но прозреваю изрядную силу телесную! - воскликнула Гаусберта, опуская в отчаянии руки, и тут дверь влетела в караульную, развалившись надвое ровно посередине. Один кусок повис на петлях, второй ворвавшаяся в караульное помещение тварь отшвырнула в сторону, ушибив старичка алхимика, с криком павшего подле очага.

– Стреляйте! Стреляйте, хире Бофранк! - закричал юный Фолькон, наставляя на чудовище пистолет, но субкомиссар уже и без того вовсю палил в самую гнусную морду, что видывал доселе.

Приснопамятный упырь Шарден Клааке был отвратителен, но уродство существа, что сокрушило дверь, превосходило его многажды. Белесые глаза источали гной, хрюкающее рыло дергалось, клацали длинные зубы, растущие, казалось, в два ряда… Ростом чудовище было с обычного человека, телом тщедушно и жилисто; на коже его отвратными пятнами чередовались голые проплешины, жесткий черный волос и засохшие лишаи.

Получив пулю, урод исторг прегромкий вопль злобы и боли и махнул когтистой лапою в надежде достать Бофранка; субкомиссар успел увернуться, но лишь для того, чтобы тут же угодить в объятия второго ночного гостя. Прямо над ухом своим Бофранк услышал голодное сопение, склизкие слюни закапали за меховой воротник, густо обдало его дохлятиной… Не дожидаясь, пока зубы вонзятся в его горло, Бофранк до боли вывернул руку с пистолетом и выстрелил, угодив прямо в живот чудовища. Объятия его тут же разжались, и Бофранк пал на колени, ибо ноги внезапно отказались держать его.

Откатившись в сторону, чтобы не быть затоптанным, субкомиссар увидел, что еще одна гнусная тварь схватилась с Патсом, довольно умело, впрочем, отбивавшимся топориком, коим рубили дрова, а первого урода хладнокровно добивал шпагою юный Фолькон, причем тварь кулем лежала на полу, временами содрогаясь всем телом и истошно визжа.

В пистолете оставались еще пули, и Бофранк не размышляя выстрелил в противника Роса Патса, однако ж промазал: так бывает, что, ежели надобно пуще жизни, не угодишь во врага и с двух шагов, а ежели не надобно, заденешь друга на расстоянии ста. К счастью, Бофранк вовсе никого не задел, но, увидав в дверях четвертую тварь, утратил все надежды на лучший исход.

И тут помещение наполнилось разноцветьем шерстяных клубков, своим присутствием словно согревшим морозный воздух. Воинственные кошачьи крики испугали чудовищ, и те, кто был цел, кинулись бежать.

На полу осталось два издыхающих тела.

– Поможем нашим друзьям! Они жертвуют собой ради нас! - воскликнула Гаусберта и поспешила наружу; за нею заторопились и остальные, среди которых Бофранк.

В караульной остались только затаившийся в углу нюклиет и ушибленный дверью старичок алхимик. И тут случилось ужасное: воровато оглянувшись по сторонам, Бальдунг вытащил из-под своих неопрятных лохмотьев дубинку, наклонился и с силою ударил лежавшего без чувств алхимика в висок. Тот задергался и засучил ногами, умирая; нюклиет же отпрянул от тела и вернулся в свой угол. Забившись под груду одеял, он пробормотал себе под нос:

– Стало быть, я твой дурнопахнущий друг? Так ты именовал меня, смешиватель порошков? Что ж, посмотрим, как запахнет твое тельце, когда его начнут точить черви…

Так он гундосил, словно безумный, каковым, возможно, и был; однако ж, когда вернувшиеся спутники принялись оплакивать несчастного Базилиуса Кнерца, нюклиет нелживо плакал и рыдал вместе с ними.

Нет смертного, который был бы разумен во всякий час или не имел своих слабостей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,

И ПОСЛЕДНЯЯ , которая преисполнена скорби более всех остальных, хотя возмездие настигает тех, кого обязано настигнуть

Убить бежавших в панике тварей не сумели - едва оказавшись снаружи, они словно растворились в снежной тьме, и, как ни искали их, взявшись за руки, чтобы не потеряться, ни одного не нашли. Чудовища, оставшиеся лежать в караульной, под действием тепла стали расползаться, словно бы таять, источая при том омерзительный запах тухлятины. Однако ж их успели рассмотреть, и Гаусберта сказала, что они суть снежные вурдалаки, о коих сложено великое множество легенд. В подобных вурдалаков, пояснила она, превращаются порой люди, заплутавшие в снежную бурю и сгинувшие в ней.

Трупики погибших кошек, числом девять, собрали и закопали в снегу, а еще двух, у коих оказались переломлены хребты, Бофранк повелел Оггле Свонку из сострадания добить, что тот и исполнил.

Остальные зверьки исчезли невесть куда, словно их и не было.

Тело старичка алхимика, столь нелепо - как всем казалось - умерщвленного неодушевленным куском двери, решено было также оставить здесь, завалив для сохранности камнями, дабы не добрались до него охочие до плоти снежные вурдалаки. Вряд ли бы их остановили камни, но об этом старались не думать - все равно ничего большего сделать не представлялось возможным.

Как ни странно, лошадей, что были привязаны поодаль, гнусные твари на сей раз не тронули, будто шли они прямиком в гости к Хаиме Бофранку, а на прочее внимания не обращали. Хотя животные были перепуганы и прядали ушами при каждом слабом звуке, ни одной раны на них не обнаружилось, поэтому путь к побережью противу прошлого занял много меньше времени. По мере движения воздух становился теплее, хотя и не настолько, как должен был, а снег почти весь истаял и лишь кое-где лежал неопрятными серыми грудами. То и дело попадались пирамиды, сложенные из камней, на верхушках которых покоился плоский булыжник с изображением двух квадратов, сиречь Тиары Люциуса. Бофранку показалось, что таких пирамид стало куда больше, чем раньше; хотя скорее всего на самом деле ему это только казалось.

Когда до поселка на берегу осталось менее чем полдня пути, Гаусберта остановила лошадь, понудив остановиться и остальных.

– Мы уже рядом, - сказала она, - и не худо бы вспомнить слова из Второй Книги о четырех всадниках.

– Значит ли это, что кому-то нужно будет остаться? - спросил Фолькон, подразумевая под этим, конечно же, что он-то не останется ни при каких условиях.

– Да. Дальше мы поедем вчетвером.

– Мы? - поднял брови Бофранк.

– Я, вы, хире Бофранк, хире Фолькон и мой супруг. Оггле Свонк останется здесь, равно как и Бальдунг.

– Нужно ли вам подвергать свою жизнь опасности?!

– Я умею то, чего не умеет никто из вас. Конечно, кое-что умеет и Бальдунг, но я попросила его ехать с нами лишь потому, что не исключала возможности, что сама до побережья не доберусь. Но я здесь, и я буду стоять с вами до конца.

На полянке разбили лагерь, где оставили все припасы и поклажу, взяв с собою только оружие и самое необходимое. Оггле Свонк не скрывал радости, хотя и был озадачен мыслию, как же он доберется домой, коли остальные, не приведи господь, погибнут. Нюклиета он боялся и в спутники не желал; впрочем, разбитной малый хорошо помнил, что на берегу имелся поселок, где, может статься, Оггле Свонк найдет приют.