Крепость королей. Проклятие - Пётч Оливер
– Ха, ты только послушай, Марта! – воскликнул Ганс Виленбах. – Такие вот словечки и нашептывает ему этот дрянной пастух. Тот самый горбун из Биндерсбаха, вечно выступает с крамольными речами…
У матери вырвался стон.
– Прекратите оба! На кухне уже битый час каша на огне стоит. Мари проголодалась. А ты, Матис… – Она забрала у мужа мешочек с порохом и вручила его сыну, понизив при этом голос: – Высыпешь его где-нибудь на поле, чтобы никто про него не вспомнил. Обещай мне. Только отойди, ради бога, подальше от кузницы!
Мать посмотрела ему глаза, и Матис неуверенно кивнул. Затем она хлопнула его по спине и закрыла за сыном дверь.
После жаркой кузницы прохладный, напоенный влагой воздух ледяными брызгами пахнул в лицо. Но внезапная тишина и уединение пришлись Матису по душе. Все лучше, чем лишняя минута в обществе буйного и упрямого отца.
Матис поморгал, чтобы глаза привыкли к полумраку, и двинулся в путь. Кузница располагалась к востоку от крепости, прямо под внешней стеной. Грязная тропа вела вдоль стены и затем сворачивала налево, откуда к полям круто спускались сходни. Стояла середина марта, но на вспаханных полях еще лежали широкие пятна снега и призрачно мерцали в сгущавшихся сумерках. Сразу за пашнями чернел лес.
С мешочком в руках Матис побрел по тропинке вдоль пашни и после свернул к лесу. Он задумчиво взвесил в руке кулек с драгоценными черно-серыми крупинками. Может, всего разумнее было бы сдержать данное матери обещание и выбросить порох? Матису вдруг вспомнились крики, брызги крови и изуродованное туловище разбойника. Сегодня он впервые увидел, на что способна смесь серы, селитры и угля.
Еще мальчишкой Матис был на ярмарке в Анвайлере и увидел, как артисты запускали в небо ракеты. С тех пор порох не покидал его мыслей. В библиотеке Трифельса он тайком листал книги об огнестрельном оружии и при помощи ярких иллюстраций самостоятельно, с большим трудом, учился читать. Его Библией стали такие книги, как «Искусство войны и пушки» или труд по артиллерии «Орудия войны». Поначалу Агнес помогала ему в трудных местах. Позднее Пастух-Йокель вручил ему тонкие, плохо отпечатанные листки. В них говорилось о притеснениях бедняков и храбром профессоре теологии Мартине Лютере, который выступал против папы и императора, и о крестьянах, которых столетиями, точно послушный скот, отправляли на эшафот.
Укрывшись в примыкающем к кузнице сарае, Матис долгие часы сидел над листовками и разбирал слова одно за другим. Это были памфлеты на немецком языке, вроде «Reformatio Sigismundi». Их отпечатывали в огромных количествах на новомодных печатных станках по всей Германии и распространяли среди народа. Многое из описанного было Матису давно знакомо: нищета, голод и каждодневные притеснения. Больной, плюющийся кровью отец и тощая сестра были наглядным примером того, как нужда и тяжелый труд могли погубить человека. В то же время другие жили в свое удовольствие. Ему в который раз уже вспомнился бьющийся в петле мальчишка… Утром на лобном месте на краткий миг могло показаться, что крестьяне готовы поднять мятеж. Но затем страх и поголовная тупость взяли верх.
Погруженный в раздумья, Матис шагнул в темнеющий к западу лес и достал мешочек. Горбатый Пастух-Йокель рассказывал, что скоро настанет новое время. Время, когда на дворян и духовенство обрушится гнев Господень, а крестьяне и простые люди заживут свободной жизнью. Матис задавался вопросом, коснется ли это все Агнес и ее отца. Филипп фон Эрфенштайн был добрым и справедливым наместником, хоть временами и вспыльчивым. А с Агнес они вместе выросли, она была ему как сестра. На большее Матис не мог рассчитывать, она все-таки дочь наместника, а он – сын простого кузнеца.
В свои уже семнадцать лет Матис был весьма хорош собой. Но невесту из города он так и не выбрал. Спешные объятия в каком-нибудь сарае, поцелуи – дальше дело не заходило. На свадьбу у Матиса просто-напросто не хватало денег. Кроме того, ни одна здравомыслящая девушка не согласилась бы переезжать в крепость и жить у продуваемых всеми ветрами, богом забытых руин.
И было еще кое-что: всякий раз, когда Матис прикасался к девушке, он видел перед собой Агнес. Это было как проклятие! Вот и сегодня, когда он увидел ее после долгой разлуки, у него засосало под ложечкой. Ему нравились ее светлые, непослушные волосы, бесчисленные веснушки и тонкие морщинки возле носа, если ее что-то злило или она забывалась над книгой. Еще мальчишкой Матис не переставал удивляться, как легко ей давалось чтение и письмо. Для него же буквы всегда были непоседливыми духами, не желающими складываться в слова.
Матис встряхнул головой и глубоко вдохнул. Невозможно, чтобы Йокель, когда говорил о свержении господ, имел в виду и Агнес с Эрфенштайном. Курфюрстов и епископов – это да. Может, еще и толстого настоятеля Вейганда из монастыря Ойссертале. Но никак не его Агнес!
Матис запустил руку в мешочек, пахучее содержимое которого несло сегодня смерть и разрушение. Черные с серым оттенком крупинки, словно маковые зернышки, пересыпа́лись в ладони. Он мрачно уставился в темноту леса, как вдруг где-то поблизости раздался птичий крик.
Это был клич сокола.
Матис внимательно прислушался, и крик повторился. Может, это Парцифаль вернулся? Он бесшумно спрятал мешочек обратно за пазуху и углубился в лес. Данное матери обещание исполнить можно и потом, а сейчас следовало разыскать сокола. Если Матис вернет Агнес ее Парцифаля, это наверняка поднимет ей настроение. Тогда, быть может, все снова станет как прежде.
Он крался на цыпочках в ту сторону, откуда доносился крик. Земля местами была скользкая и покатая, но Матис старался не наступать на сломанные сучья и сухие ветки. Агнес рассказывала, что балобаны были особенно пугливы. Даже незначительного шума достаточно, чтобы спугнуть сокола. Снова раздался высокий, чуть ли не жалобный выкрик – в этот раз гораздо ближе. Теперь Матис мог разобрать и знакомый звон бубенчика. Значит, он на правильном пути!
Матис раздвинул низко висящие ветви и увидел посреди деревьев Агнес в эльфийском обличье. Она стояла на небольшой прогалине, выступающем плато: далее склон отвесно спускался в долину. В свете луны она походила в своем белом платье на волшебное существо, про которое мать часто рассказывала в детстве. На кожаной перчатке Агнес держала трепещущего сокола и тихим, успокаивающим голосом напевала ему на незнакомом, приятном на слух языке:
– Abril issi’ e mays intrava, e cascus dels auzels chantava…[3]
– Агнес, – прошептал Матис и шагнул вперед. – Так вот ты где. И как же я сразу не подумал…
Агнес вздрогнула и только через мгновение облегченно рассмеялась:
– Ну и напугал же ты меня, Матис! Я уж думала, люди фон Вертингена снова бродят по лесу. – Она осторожно подняла маленького сокола, который с явным удовольствием восседал на перчатке. – Ты только посмотри, Парцифаль вернулся! Я даже с Танцующей скалы услыхала, как он клекотал.
– Я его тоже услышал, потому и оказался здесь. – Матис погладил сокола, голову птицы закрывал кожаный колпачок, и она не выказывала никакого беспокойства. – Ты говорила с ним непонятными словами. Что за язык такой?
– Так, пара фраз на окситанском[4], древний язык бардов и королей. Вычитала их из книг в нашей библиотеке. Мне кажется, Парцифалю это нравится. Они его успокаивают. Слова и колпак.
Агнес с улыбкой погладила сокола по кожаному чехлу, который придавал ему сходство с фигуркой рыцаря.
– Пришлось надеть его, потому что Парцифаль прямо вне себя был, – пояснила она тихим голосом. – Бедняга! Должно быть, выстрел загнал его далеко в долину… Ты посмотри, два хвостовых пера сломаны! Придется вставить ему новые.
Агнес внимательно осмотрела перья сокола в поисках других повреждений и неожиданно замерла.
– А это еще что такое?
Она ощупала правую лапу Парцифаля и сняла с когтя что-то блестящее. Матис не сразу понял, что это кольцо. В бледном свете луны оно поблескивало золотом, словно дукат. С лицевой стороны на нем имелось уплощение с выгравированным рисунком. Матис взял кольцо и поднес его к прищуренным глазам.
