Палач приходит ночью - Валерий Георгиевич Шарапов
Глава одиннадцатая
Уже не заботясь о том, что могу выглядеть глупо, я резко согнулся. Споткнулся. Распластался на земле.
И вовремя. Грянул выстрел. Над моей головой просвистела пуля. С таким же примерно звуком, как и тогда, когда в меня палил польский полицейский.
А потом все мое существо заполонил порыв: «Беги!»
Пригнувшись, я резво припустился прочь. Грянул еще один выстрел. Но я уже подбегал к своему дому, до которого было совсем недалеко.
Заскочил в дом очумелый, с выпученными глазами. Поймал на себе такие же очумелые взгляды родни.
— Чтой-то там грохотало? — заверещала моя тетя.
— Стреляли, — коротко ответил я.
— И в кого ж то стреляли?!
— В меня!
— Ой, страхи-то какие!
Но я на причитания родных внимания не обращал. Метнулся в чулан. Там лежало отцовское охотничье ружье, которое он раньше прятал от польских властей, а теперь зарегистрировал как положено. Схватил его и, загоняя патрон, ринулся из дома.
— Куда? Не пущу на погибель! — закричала тетя.
Но я обогнул ее, крикнув:
— Уйдет ведь, сволочь!
Выскочил из дома. Огляделся.
И тут вернулась способность трезво соображать. За кем бежать? В кого стрелять? Злоумышленник, скорее всего, давно уже чешет через заросли, как лось в период гона. А еще хуже, если затаится и рубанет по мне из засады.
Оставалось вернуться в дом. Там всю ночь я не сомкнул глаз. А утром отправился к уполномоченному.
Логачев, выслушав новости, посмурнел:
— Все же решили отомстить. Знаешь, лучше бы тебе пока куда-нибудь съехать. На учебу там…
— Все равно скоро в армию.
— Это когда будет. А достать они тебя могут в любую минуту. Чистим мы их, чистим, а они, как тараканы, снова лезут. Много их, сволочей.
Обстановка действительно была неспокойная. Продолжались террористические вылазки против властей. Так что прибьют тут меня, никто и не заметит. Но сниматься с родного села я не собирался.
— Не поеду! Мне бы револьвер. От врагов отбиваться.
— Дал бы. Но не могу. Револьверы только партийным и советским начальникам положены.
Я знал, что НКВД выдавало начальству со своих складов наганы в смазке. У отца такой был. А братья не дослужились. Ну а я уж и подавно.
— Неправильно это, — посетовал я. — Идейный большевик должен быть вооружен не только словом, но и револьвером.
— Чтобы стрельба по городам и весям не прекращалась, — усмехнулся уполномоченный. — Большевики тоже разные бывают. Многим и столовый нож не доверишь.
— А все же интересно, кто та паскуда, что в меня стреляла, — задумчиво произнес я.
— Будем разбираться.
Разбирались, разбирались, да не разобрались. Аресты в селе и городе продолжились — ячейку ОУН доскребали. Но в нападении на меня никто не признался.
К удивлению моему, среди арестованных не было ни Химика, ни его воспитанников‐националистов вроде Купчика. На них никто не показал.
Хотя, надо отдать должное, сам Химик внешне отлично перекрасился. Не уставал внушать на уроках детям, какое счастье, что пришла советская власть и освободила народ от панов и капиталистов. А еще он вечно терся около властей, всячески подчеркивая верноподданичество.
Я давно твердил о его ненадежности, но старшие товарищи поправляли:
— Мы всем даем шанс. Тем более искренне ставшим на сторону трудящегося народа.
Эх, тут сомнения были — по поводу искренности. Ведь я знал Химика другим. И был уверен, что ведет он со своими прихвостнями вражью работу.
После покушения на меня я присматривался к этой компании внимательно. Не раз сталкивался с Купчиком на улице и по работе, заглядывая на склад, где он трудился. Он был внешне равнодушен, старался меня игнорировать. Во мне же крепла уверенность, что стрелял в меня он. Почему? Было в его взоре и поведении нечто неуловимое, что задевало мои обостренные чувства. Будто стрелка компаса показывала на него. Но доказать я ничего не мог.
С уполномоченным Логачевым мы теперь встречались постоянно. Мне показалось, он присматривается ко мне. Нет, ни с какими подписками не приставал, не предлагал сотрудничать. Хотя я, наверное, не отказался бы, но оперативного интереса не представлял. Кому нужен агент — принципиальный комсомолец? Вот если бы бандит был… Скорее всего, он просто присматривал будущего сотрудника. Сначала призыв в войска НКВД, потом соответствующее обучение — и вот новый готовый оперуполномоченный. Но меня больше тянуло к высшему образованию и к железу, поэтому всякие намеки отводил в сторону.
В ноябре 1940 года Логачев вызвал меня к себе и спросил:
— Ты своего соседа давно видел?
— Какого соседа?
— Юлиана Спивака.
— Это Сотника?
— Его самого.
— Полгода как не видел. Птица вольная. Исчезает, появляется, когда захочет.
— Увидишь его — сообщи незамедлительно.
— А что с ним такое? — напрягся я.
— За старое взялся, неугомонный. Советская власть его от расстрела спасла. А он опять воду мутит. В подполье ушел. За вольную Украину воюет. Шастает везде, народ на бунт подбивает.
— Это он может.
— Ты ведь и в Бресте с ним сидел. С кем он там общался?
— Звир у него на побегушках был. Это который трубач с духового оркестра. Я же вам говорил. Присмотрелись бы к нему.
— Уже присмотрелись. Он тоже исчез. И тоже вместе с Сотником воду мутит.
— А я предупреждал!
— Самый умный? — неожиданно взвился уполномоченный. — Предупреждал он. Если бы мы всех арестовывали, о ком предупреждают, эта земля обезлюдела бы… Ладно, живи как живется. Не бери в голову.
Я и жил как жилось. Весь в делах и заботах.
А в январе 1941 года на меня свалилась новая, точнее, хорошо забытая старая забота. В село вернулась Арина. И потухшие было эмоции вспыхнули с новой силой…
Глава двенадцатая
— Приходи к нам в комсомольский агитотряд, — сказал я.
Мы с Ариной стояли на нашем любимом месте — на берегу, откуда открывался красивый вид на село и на изгиб реки. Погода была хмурая, все завалило снегом, но я любил зиму, было в ней свое суровое очарование. Наверное, любил я и Арину, только и ее очарование тоже становилось каким-то суровым. И от того робость моя никуда не девалась, а только росла.
— В агитотряд? — удивленно приподняла она бровь. — Я?
— Ну да, — горячо закивал я, любуясь на нее — такую ладную и точеную, напоминающую Снегурочку в своем отлично подогнанном полушубке и пушистой шапке. — Ведь ты… Ты такая. Ты же почти состоявшаяся актриса. Такие нам нужны.
— Ой, Ванюша. — Называла она меня всегда только так. — Все эти наивные детские игры. Все эти балаганы… Я уже давно взрослая. И жизнь
