Охота на черного короля - Александр Руж
У него, как и у многих, претендовавших на значительность, имелись безобидные причуды. Он не упускал случая подчеркнуть свою музыкальность, коллекционировал патефоны и всегда что-нибудь напевал. Приближенные утверждали, что репертуар – верный показатель расположения духа: в хорошем настроении с его уст слетали революционные песни, а в плохом – русские народные. Эта маленькая блажь никого не смущала.
Погибших бойцов, а заодно и поручика-пономаря, честно выполнившего свой человеческий долг, хоронили на том же Черкизовском кладбище – кому-то из высших столичных властей показалось, что это не лишено логики. Вадим приехал на похороны из больницы, навестив перед тем раненого Чубатюка. Пуля попала Макару под правую ключицу и прошла навылет, задев бронхи. Великан расценил это как чепуховую царапину, которая «присохнет, как на барбоске». Уже через день он изъявил готовность выписаться. Врачи, однако, придерживались противоположного мнения, не исключали заражения крови и велели Макару лежать. Сверх того, изрядно переживавший Барченко наказал немцу Фризе присматривать за своевольным матросом и любые попытки к бегству безжалостно пресекать.
Задержавшись у Макара, Вадим прибыл на кладбище, когда гробы с телами погибших уже опустили в ямы. Он посмотрел, как могильщики вываливают из тачек затверделую землю, тихомолком сунул убогой нищенке горсть серебра, попросил помолиться за раба божия Иакова и подошел к надгробию действительного статского советника Штокка, где они с Макаром угодили под убийственную раздачу. Вадим оглядел выщербленную в пяти-шести местах плиту. Здесь его ничто не заинтересовало, но когда отошел в сторонку и присмотрелся к другой могилке, истыканной пулями, точно оспинами, в голове забрезжила догадка. Ей бы вызреть, подняться на дрожжах, подобно тесту, но помешал длинный, как дрын, военачальник во френче и фуражке с матовым козырьком. Он подошел, переступая журавлиными ногами прямо через гробницы, и отрекомендовался:
– Абрамов из политуправления. Расследую обстоятельства этой Варфоломеевской ночи. – Он повел рукой вокруг себя. – Жду от вас помощи, товарищ Арсеньев.
– К вашим услугам… То есть я хотел сказать: чем могу вам помочь? Мои показания вы, наверное, читали. Я р-рассказал все, что знал.
– А я к вам не с допросом. – Абрамов вытащил из кармана пачку «Посольских». – Курите?
– Нет, спасибо.
– С вашего позволения… – Он сунул папиросу в рот, чиркнул спичкой и краешками губ неожиданно пропел: «Штыками и картечью проложим путь себе…» – Оборвал пение, словно снял иглу с пластинки, и дружески дохнул дымом Вадиму в лицо. – Не дает мне покоя один пунктик. О засаде знал узкий круг лиц. Преданные революции товарищи из руководящего звена ОГПУ и трое из вашей группы: вы, Барченко, Чубатюк…
«Куда это он клонит? – с тревогой подумал Вадим. – И ухмылочка иезуитская… Склизкий какой-то».
Он двинулся к выходу. Абрамов пошел рядом, смердя папиросой, и размеренно продолжил:
– Красноармейцы не были посвящены в детали операции вплоть до прибытия на позицию. Не правда ли, наводит на некоторые умозаключения?
– А Федько? – хмуро парировал Вадим. – Он знал заранее.
– Федора Федоровича я еще с окопов германской войны знаю. Никаких подозрений в его отношении быть не может… «Нам ненавистны тиранов короны, цепи народа-страдальца мы чтим…»
«Певун хренов! – ругнулся про себя Вадим. – Это он меня, что ли, подозревает? Или всю нашу группу? Опять козни против Барченко, подковерные гэпэушные игры… Поперек горла уже!»
Он нелюбезно ответил:
– Если у меня и есть мнение, я его лучше придержу.
– Эх, товарищ Арсеньев, товарищ Арсеньев! – пожурил его любитель песенного творчества. – Я к вам, можно сказать, как к сослуживцу, за советом, а вы… иголки выставили. Ладно, оставим… Вас подвезти? У меня мотоциклет.
– Спасибо, сам доберусь.
Тут очень кстати зазвякал трамвай. Вадим, не прощаясь с Абрамовым, перебежал через дорогу, к рельсовым путям, и с ухваткой беспризорника вскочил на подножку.
* * *Так, так, так, так… Метроном ритмично отстукивал секунды, качалась из стороны в сторону вертикальная стрелка. Этот стук раздражал Магду, она косилась то на прибор, то на черную клеенчатую шторку, из которой, через круглую прорезь, пялился на нее выпуклый стеклянный глаз. За шторкой кто-то прятался, Магда чуяла это явственно, хотя ее нос и без того был забит всевозможными запахами, перемешавшимися в этом ярко освещенном помещении – карболки, спирта, эфира и еще какой-то гадости. Слепили лампы, давил перетянувший левую переднюю лапу проволочный хомутик. А напротив стоял человек в белом халате, с зализанными назад жидкими волосенками, и возился с непонятной, снабженной переключателем штуковиной, от которой шли провода к хомутику.
– У меня все готово, – доложил прилизанный и остановил метроном.
О, с каким удовольствием Магда рванула бы отсюда куда глаза глядят! Но как рванешь, когда тебя удерживают два сыромятных ремня, пропущенных под грудью и брюхом и прикрепленных к потолку. Она была фактически подвешена, едва касаясь лапами стола.
Прилизанный в халате садистски потер изъеденные реактивами ладошки.
– Начинаем? Qui prior est tempore, potioor est jure [4].
Он не так давно сделался доктором медицины и любил козырять цветистыми латинскими изречениями.
– Начинаем, – глухо дали добро из-за шторки.
Прилизанный с ласковостью заглянул во влажные собачьи глаза и хищно дернул на себя переключатель. Тысячи незримых игл вонзились в тело Магды. Она взвыла, задергалась, затрепыхалась на ремнях, как марионетка. Прилизанный выключил ток и остановил метроном. Дав собаке отдышаться, он снова запустил тикалку и дернул переключатель. Так повторилось раз десять.
– Достаточно?
– Да, профессор. Потом выберем лучший дубль. Приступайте ко второму опыту.
– Благодарю. – Прилизанный отцепил от лапы Магды хомутик и придвинул к себе склянку, на которую была натянута резиновая соска.
В склянке голубела жидкость. Магда заскулила, задрыгалась на ремнях.
– Проделаем тот же эксперимент не с током, а с кислотой, – прокомментировал профессор. – Это тебе, радость моя, совсем не понравится! – Он осклабился и потрепал собаку по холке. – Ничего, терпи! Подумай о том, какая судьба тебя ожидает… Станешь звездой! А иногда бывает наоборот: hodie Caesar, cras nihil [5].
– Может, дать ей передышку и показать реакцию на метроном без дополнительных раздражителей? – тактично предложили из-за шторки.
– Успеем, успеем! У нее должна сформироваться стойкая ассоциация… Запускайте!
Профессор плотоядно взглянул на несчастное животное, левой рукой умело
