Катерина Врублевская - Дело о рубинах царицы Савской
Итальянцы почувствовали себя при нем привольно, так как именно они помогли ему прийти к власти. Поэтому так нагло и вели себя с нами моряки с канонерки.
Менелик колеблется. Ему нужны макаронники, и поэтому он против России. Вот почему нам и нужен сын законного негуса Иоанна. Спасая Малькамо, мы спасаем российскую колонию, и помогаем нашей родине.
Все молчали, осмысливая услышанное. А я восхищалась тем, что Аршинов ни слова не сказал о пергаменте Фасиля Агонафера. Хоть нас было и мало, но лишние уши никому не нужны.
— Неужели нельзя договориться с Менеликом? — спросил Вохряков. — Вы как хотите, господа, но у меня нет полномочий на такие авантюры. Я послан с четким и недвусмысленным поручением: подготовить почву для российской делегации на самом выском уровне, и считаю, что ваша бессмысленная затея только нанесет урон престижу Российской империи.
— А о людях вы подумали, Порфирий Григорьевич? — спросил его Нестеров. — Они там, под пушками итальянских канонерок. Женщины и дети. А мы будем дожидаться российской делегации? Да скорее рак на горе свистнет!
— А как вы себе представляете операцию по спасению принца, г-н Аршинов? — спросил Головнин, попыхивая трубкой. — Ведь «Ремингтоны» — не игрушки. Они стреляют.
— Мы с Али все высмотрели. Казнить осужденных будут на главной площади. Там уже стоят три виселицы. Вокруг оцепление. Но позади виселиц площадь переходит в узкую улочку, на которой будет стоять четверо-пятеро солдат, не больше. План такой: сначала Али пойдет один. Он не вызовет подозрения. Мы же отправимся на рынок, и будем рассматривать лошадей. Только лошадники не пойдут на казнь — им некуда будет поставить свой товар. А когда забьют барабаны и выведут осужденных, Али подаст сигнал — свистнет, как я его научил. Мы вскочим на лошадей и рысью помчимся, сметая пешую охрану. Схватим заключенных, и будет таковы.
— А винтовки? — спросил Нестеров. — Охрана же стрелять будет.
— Вся операция займет не более нескольких секунд, они даже вскинуть винтовки не успеют, если мы, конечно, не замешкаемся.
— Я против! Я — категорически против! — тонким фальцетом завопил Вохряков. — Именем Его Императорского Величества…
— Заткнитесь, Вохряков, дайте слово сказать, — Головнин даже не вытащил трубки изо рта. — Николай Иванович, я лично согласен. Но вам надо опросить всех.
— Конечно! Ваше слово, господа.
— Я поеду, — кивнул Нестеров.
Братья-казаки и осетин тоже подтвердили свое участие.
— Очень хорошо, — сказал Аршинов, — вот вы и схватите по осужденному и посадите к себе на лошадь. А мы будем вас прикрывать. Лев Платонович, у нас достаточно оружия?
— Хватит, — кивнул тот.
— Я тоже с вами! — воскликнула я.
Все удивленно посмотрели на меня, а Агриппина даже охнула и перекрестилась.
— Полина, да вы что! Куда вам с нами?
— Как куда? Вместо этого, — я так глянула на Вохрякова, что он сжался весь и опустил голову.
— Не пущу! — отрубил Аршинов.
— Ах, так? — в запальчивости крикнула я. — Как все тяготы пути выдерживать — так я могу. Как помочь в чем-то — тут же Полину зовете. А я, между прочим, не хуже вашего в седле сижу. И по-мужски! Не возьмете меня, не будем вам больше от меня пользы! Так и знайте.
Головнин снова невозмутимо пыхнул трубкой.
— Главное, чтобы ваксы хватило — арапа из вас сделать.
— Так, значит, согласны? — я не поверила своим ушам.
— А что? Я за то, чтобы взять Аполлинарию Лазаревну с собой. По крайней мере, под присмотром будет. Что скажете, Николай Иванович?
Вместо ответа он повернулся к Агриппине, и громко произнес:
— Ты, любезная, будешь вот этого стеречь, — он показал на Вохрякова. — Чтоб не удрал никуда. Тебе его поручаю, больше некому. А мы скоро вернемся. Господа, давайте одеваться. И ваксы, ваксы не жалейте!
* * *Солнце еще стояло высоко, когда мы выехали на дорогу, ведущую к Аддис-Абебе. Все в тяжелых халатах дервишей, мохнатых шапках, надвинутых на самые уши. Особенно нелепо сидел халат на монахе Автономе — его широкие плечи, казалось, вот-вот разорвут ветхую одежонку. Головнин дал каждому по пистолету и приказал спрятать за пояс. Мне было непривычно — пистолет бился о живот, и я боялась, что он выстрелит. А еще было жарко, и только ветер обвевал раздраженное от ваксы лицо.
Дорога обезлюдела. Либо все с утра ушли в город, либо сидели в своих хижинах и не высовывали носа наружу. Аршинов перевел лошадь с рыси на галоп, все последовали его примеру.
Как и ожидалось, на рынке народ остался только около лошадей. Да и то это были мальчишки, стерегущие товар. Взрослых не наблюдалось.
Али пошептался с Аршиновым, соскочил с лошади и убежал в сторону главной площади. Он придерживал на бегу шапку, хотя ему прятаться не надо было, его же не намазали ваксой.
Мальчишки смотрели на нас и шушукались. Наконец, осмелели и подошли поближе. Аршинов рыкнул на них, и они стремглав бросились обратно.
Ко мне приблизился Головнин.
— Ух, как курить охота! Спасу нет! — прошептал он мне.
— Потерпите, Лев Платонович, не ровен час, выдадите всех.
— Да я-то что? Нестерову еще хуже, чем мне, он же без очков.
И вот где-то далеко зазвучали барабаны. Она все усиливалась, нарастала и тревожила душу пугающей дробью.
— Готовсь! — приказал Аршинов.
Вдруг раздались два длинных пронзительных свистка. Аршинов пришпорил коня и понесся вперед. Мы за ним. В арьергарде следовали Автоном, братья-казаки и осетин Сапаров.
Увидев нас, отскочили в сторону воины из первого ряда заграждений, стоявшие на входе на площадь. Они были вооружены только копьями.
На площади тем временем все было готово к казни. Я впервые видела так близко от себя три помоста с болтающимися петлями. Трое с завязанными руками стояли напротив пышного балдахина, под которым сидели важные особы, вокруг осужденных стояли рослые воины в львиных шкурах на плечах.
Аршинов направил коня на цепь солдат, те в панике бросились прочь от смерти, несущейся на них. Некоторые пытались вскинуть ружья, но Головнин меткими выстрелами уложил их на месте.
Народ убегал с площади, голосили женщины. Чиновных особ загородили телохранители. Казаки и Сапаров подскочили к помосту, каждый схватил по человеку и перекинул через коня. Автоном прикрывал их с тыла. Выстрелы раздавались все чаще, надо было спешить.
— За мной! — крикнул Аршинов, видя, что спасенные в наших руках, развернул коня и направился вновь на улочку, ведущую к рынку.
И тут я заметила, что Нестеров кружит, не видя ничего перед собой. Его уже ухватили за стремена и пытались свалить с лошади. Не задумываясь, я выхватила пистолет и выстрелила в того солдата, который тянул Нестерова за ногу. Он упал, я выстрелила во второго, схватила под узды коня полуслепого медика и пришпорила свою лошадку. Нестеров опомнился, тоже пришпорил коня, и я отпустила его. Выстрелы продолжались, поэтому пришлось сильно нагнуться и обнять лошадиную шею. При этом мохнатая шапка дервиша упала с головы.
На выходе из города к нам присоединился Али. Он ждал там, Аршинов приказал ему только подать сигнал, и не вмешиваться. Мы поскакали к ущелью, где можно было укрыться в нашей пещере.
Коней завели в укрытие и распрягли. Троих спасенных эфиопов сняли и развязали им руки. Оказалось, что один из них тяжело ранен — пулевое ранение в спину. Нестеров тут же водрузил на нос очки и раскрыл свой медицинский саквояж. Агриппина бросилась ему помогать, а Вохряков даже не показывался — наверное, ему было стыдно за то, что он не поехал с нами. А может, я просто думала о нем хорошо.
— Кто из вас Малькамо? — спросил Аршинов на амхарском. — Кто сын негуса Иоанна?
Эфиопы молчали. Даже не переглядывались. Один лежал и дышал со свистом, двое сидели возле него и никак не реагировали на вопросы Аршинова.
Мне надоело это запирательство.
— Ingrat comme les chats,[29] - выкрикнула я в сердцах. — Ради этих людей мы рисковали собственной жизнью, а они не хотят даже рта открыть.
— Нет, мадам, — вдруг по-французски ответил один из эфиопов, самый молодой из них, — мы умеем быть благодарными и признательны вам от всего сердца, особенно за то, что вы лечите нашего друга, но мы не знаем, кто вы? Вы странные люди, говорящие на странном языке и носящие одежды дервишей — заклятых врагов моего покойного отца.
У юноши было породистое лицо, тонкий нос с горбинкой, умные глаза, которые запали от перенесенных страданий. Он был высок ростом, тонок костью, и выглядел статуэткой эбенового дерева.
— Разве ты не видел людей, говорящих, как мы, при дворе твоего отца? — спросила я. — Это были монахи из России.
— Нет, меня тогда не было дома. Я учился во Франции.
Я повернулась к своим спутникам:
— Ну вот, господа, позвольте представить вам наследного принца Малькамо, сына Иоанна Шестого.
