Николай Свечин - Завещание Аввакума
— К полицмейстеру! Живо, малой!
Так и домчался, зажимая пробитый бок изрезанными пальцами.
Уже в третьем часу утра Благово с Алексеем на той же полицейской пролетке возвращались в Главный дом. Ехать домой было уже поздно — через пять часов начиналось их дежурство. Лыков хотел сбегать за реку успокоить мать с сестрой, но оказалось, что Благово еще перед их отъездом в больницу велел Ничепорукову зайти к Лыковым сказать, что Алексей ночует в части. Как всегда, его старший начальник все замечал и все успевал…
Благово смотрел на огни Благовещенской стороны, на другом берегу Оки, и говорил устало, но эмоционально:
— Мы недооцениваем противника. Сам Иван Дмитриевич Путилин (коего я имею честь знать лично) второй год не может поймать Осипа Лякина. Сегодня, при менее благополучном стечении обстоятельств, у меня уже было бы два зарезанных сыщика — вы и Здобнов. Случилось два чуда в один день, но третьего не будет — не те люди. Поэтому удвойте, утройте осторожность!
Мы отстаем от них, потому что до сих пор не знаем продавцов рукописи Аввакума. Возможно, в этот самый момент Ося Душегуб их убивает, и мы завтра найдем их трупы. Поэтому в половине восьмого будьте в полицейском экипаже у Гостиного двора, я распоряжусь, чтобы его за вами закрепили. Найдите мне начетчика из-под земли! Я сам поехал бы с вами, но в девять мне вместе с полицмейстером надо быть на первом докладе у графа Игнатьева. Старика отведите в мой кабинет и ждите меня там, а если он назовет продавцов вам — их также ко мне.
Далее. Противник настолько силен, что нам одним с ним не справиться. У нас есть и полицейские чины, и жандармские, и казаки, имеется ярмарочная команда и силы гарнизонного батальона, но это не поможет в поимке Осипа Лякина. Ночные облавы в притонах возможны только в Кунавино, и то с минимальными шансами на успех. На Самокатах никакая облава невозможна ни днем, ни ночью — мы поймаем только воздух. А банда Лякина вообще ночует где-нибудь в Сормово или Подновье… Поэтому нам нужны союзники, которые не стеснены рамками закона. Я имею в виду этого Буффало. Он же тоже будет искать рукопись Аввакума!
(Они подъехали к Главному дому, отпустили экипаж и стояли теперь на крыльце своего флигеля под фонарем).
— Каргер не прав, желая выставить его из города, — продолжал Павел Афанасьевич. — Буффало может быть для нас очень полезен. Поэтому я поручаю вам наладить с ним негласное взаимодействие. Полицмейстеру об этом пока говорить без нужды не будем, но если это вскроется — сошлитесь на мое указание. Сегодня же днем зайдите к Гаммелю и заставьте его познакомить вас с Буффалой. Он теперь ваш должник, да и вся Рогожа вместе с ним. Если Буффало покажется вам человеком, могущим быть нам полезным — сообщите ему то, что услышали от Ивана Ивановича. И помогите сориентироваться на ярмарке. Вообще обещайте любое содействие. Пусть, если он такой фартовый, идет сам на «мельницу» и ловит там Осю с Сашей, пусть даже убивает их — нам только лучше; эдаких мерзавцев давно пора бы в землю, да наш закон такого не дозволяет.
А теперь, Алексей Николаевич — спать!
Он крепко пожал Лыкову руку и ушел к себе наверх. Алексей же устроился в дежурной комнате на диване, наказал разбудить себя в половине седьмого и мгновенно уснул.
В половине восьмого утра в полицейском экипаже, замаскированном под извозчика, Лыков подъехал к Гостиному двору, что на Рождественской. Вбежал на безлюдный еще второй этаж, прошелся по галерее. Обе лавки с иконами были уже открыты, хотя покупателей в такую рань не предвиделось. Лавки соседствовали друг с другом; у дверей их стояли мальчики лет 10–11 и смотрели на него. «Которая из них?» — подумал Алексей, разглядывая, в свою очередь, мальчиков. Один был с крохотным стариковским личиком и какими-то бегающими, как у мышонка, глазами; второй — крепенький, рыжеватый, со смышленым взглядом. Лыков поманил его, спросил начальственно:
— Как зовут?
— Алексей Пешков, — ответил тот.
Лыков показал ему свою бляху, но так, чтобы не увидел второй мальчик, и сказал негромко:
— Я из полиции. Ищу Петра Васильевича.
— Он у нас, пьет чай с приказчиком, — так же тихо ответил Пешков.
— Позови его.
Мальчик убежал в лавку, Алексей стал прохаживаться по галерее. Через минуту вышел, прихрамывая, высокий старик с седой бородой на благолепном лице, с умными глазами, с палкой и картузом в руках. Увидев молодость Лыкова, он не спеша, с достоинством надел картуз, подошел и ласково прогундосил:
— Пожалуйте документик.
— Я от Павла Афанасьевича, — ответил Алексей; начетчик сразу изменился в лице, глянул настороженно, увидел внизу пролетку и все понял.
— Здесь говорить не надобно. Отъедьте пока на квартал, я спущусь через минуту, догоню и поедем в часть; не нужно, чтобы нас вместе видали.
Алексей проехал вперед и стал в Троицком переулке, с утра уже набитом бугровскими подводами. Вскоре подковылял начетчик, сел, попросил поднять верх экипажа, и они поехали на ярмарку. По лицу старика Алексей понял, что говорить тот будет только с Благово, но его беспокоило, что они могут снова опоздать, и он не выдержал:
— Нам нужно знать продавцов известной вам рукописи.
Петр Васильевич молча пожал плечами.
— Грех на душу берете. Их за нее убить могут!
— Это уж как Бог решит, — сухо ответил старик, и на этом беседа прекратилась.
Когда они в восемь часов подходили к кабинету Благово на втором этаже, подле приемной полицмейстера, дежурный чиновник канцелярии остановил Лыкова.
— Павел Афанасьевич велел передать вам ключ от его кабинета и ждать его хоть до вечера. Он только что ушел на первый доклад к его сиятельству, генерал-губернатору графу Игнатьеву.
Глава 8
Игнатьев
Карусель на Самокатной площади.
Генерал от инфантерии, генерал-адъютант, член Государственного совета граф Николай Павлович Игнатьев наконец-то снова дорвался до работы. Кавалер российских орденов Анны и Станислава 2 и 1 степеней, Владимира 4, 3 и 2 степеней, Белого Орла и Александра Невского (с алмазными знаками!), а также иностранных наград: французского Почетного Легиона 2 степени со звездой, турецких орденов Меджидье 1 степени и Османье 1 степени с алмазами; итальянских: Большого креста ордена Маврикия и Лазаря и того же креста 1 степени; греческих: Большого командорского креста ордена Спасителя и 1 степени того же ордена; черногорских: князя Даниила Первого 2 и 1 степеней; румынских: Звезды 1 степени и железного креста «За переход через Дунай»; командорского креста португальского ордена Башни и Меча, персидского — Льва и Солнца 1 степени, тунисского ордена Славы, нидерландского — Льва 1 степени, вюртембергского ордена Короны 1 степени и сербского ордена Такова 1 степени. Да еще почетный знак с вензелем Его Императорского Величества для ношения в петлице и портрет персидского шаха с алмазами…
В 24 года — полковник, в 26 — генерал-майор, в 28 — самый молодой в России генерал-адъютант «за принятие решительных и благоразумных мер к прекращению войны между Китаем, Англией и Францией и к убеждению китайского правительства заключить с последними мир». Оставаясь генералом, возглавил Азиатский департамент Министерства иностранных дел, а в 1864 году стал чрезвычайным посланником и полномочным министром Российской империи в Турции. Вскоре турки уже называли Игнатьева вторым после султана лицом в Порте. Султан Абдул-Азис и его сын принц Иззетдин весьма уважали генерала-дипломата и даже согласовывали с ним назначение своих министров. Кроме этих успехов, Игнатьев народил в османской столице шестерых детей.
Константинопольская конференция послов европейских держав в 1877 году потребовала от Порты предоставления автономии своим провинциям с христианским населением. Задумал и вел конференцию Игнатьев. Отказ султана выполнить эти требования и заставил Россию объявить Турции войну…
Три первых месяца войны Игнатьев провел в императорской Главной квартире, а после падения Плевны вернулся, с разрешения государя, в Петербург и лично составил текст мирного договора, подписанного затем им же от имени России 19 февраля 1878 года в городке Сан-Стефано. Он стал генералом от инфантерии и чуть ли не национальным героем. Однако на Берлинский конгресс вместо него поехал его личный враг Петр Шувалов, и раздосадованный генерал уволился в длительный отпуск «вследствие расстроенного здоровья». В Берлине великие державы объединились против России и переменили условия игнатьевского договора, лишив русских многих плодов их кровью завоеванных побед… Игнатьев следил за этим уже в качестве наблюдателя из своего имения Круподерницы, с удивлением обнаруживая, что газеты выставляют козлом отпущения именно его: слишком, мол, необдуманно составил сан-стефанский договор, чем озлил и Англию, и Германию. Старый хрен Горчаков с Петей Шуваловым про…, а генерал Игнатьев виноват!
