Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер

– Куизль, уж ладно… я тут подумал, лучше мне пойти к старому Фронвизеру… – промямлил Баумгартнер при виде намазанных жиром ладоней величиной с тарелку.

– И отдашь два гульдена, чтобы рука потом на всю жизнь отсохла… Не валяй дурака и иди сюда.

Баумгартнер вздохнул. Неделю назад он свалился с подмостков в церкви Святого Лоренца. С тех пор плечо у него пошло цветистыми пятнами, а в правой руке до самой ладони пульсировала такая боль, что Петер не мог в ней даже ложку держать. Он долго не решался идти к палачу, но страх, что рука вообще может отказать, пересилил. Поэтому он собрал все скопленные деньги и сегодня днем явился в Шонгау. Об умениях Куизля как целителя знали далеко за пределами города. Пытками и казнями, как и все палачи, он зарабатывал лишь малую часть своих денег – за год набиралась очень незначительная сумма. Основной доход Якоб получал врачеванием и продажей мазей, пилюль и настоек. Кроме того, у него можно было купить большой палец вора или кусок веревки, на которой этого вора повесили. Если положить засушенный палец в кошелек, то он уберегал владельца от возможных краж. Разумеется, при том лишь условии, что кошелек ежедневно окропляют святой водой и усердно верят в чудо. Куизль не верил, но зарабатывал на этом неплохо.

Баумгартнер, как и многие другие, побывавшие у палача до него, разрывался между страхом и надеждой. Все знали: если лечить тебя брался Якоб Куизль, значит, с большой долей вероятности ты поправишься или, по крайней мере, не выйдешь от него в еще худшем состоянии. Чего нельзя сказать об ученых лекарях. С другой стороны, Куизль все-таки был палачом. Один лишь взгляд на него сулил несчастье, а заговаривать с ним было грешно. И если на ближайшей исповеди Баумгартнер расскажет о сегодняшнем посещении, придется ему сотню раз прочесть «Отче наш».

– Идем уже, чтоб тебя! Или я тебе второе плечо выверну.

Куизль протянул вымазанные жиром руки к приземистому каменщику. Баумгартнер обреченно кивнул, перекрестился и шагнул вперед. Палач развернул его к себе спиной, ощупал его распухшее плечо, а потом вдруг схватил за руку и дернул назад и резко вниз. Послышался хруст.

Рев услышали, наверное, даже на рыночной площади.

У Петера потемнело в глазах, его чуть не вырвало, и он в оцепенении плюхнулся на скамейку возле стола. Каменщик собрался уже разразиться отборной бранью, но взгляд его опустился к правой руке.

Он снова мог ею двигать!

И боль в плече, кажется, начала стихать. Куизль сунул ему под нос деревянный горшочек.

– Скажешь жене, чтобы всю неделю втирала тебе в плечо трижды в день. Через две недели снова сможешь работать. С тебя один гульден.

Радость Баумгартнера мигом улетучилась.

– Гульден? – просипел он. – Проклятье, да столько не взял бы даже старый Фронвизер. А он, между прочим, обучался!

– Ну да, он бы пустил тебе кровь и отправил домой. А через три недели оттяпал бы тебе руку за три гульдена. Именно этому он и обучался.

Баумгартнер задумчиво ощупал правую руку. Похоже, и вправду здорова! Все же он принялся торговаться.

– Значит, гульден? Столько даже мельник не заработает за день. Сойдемся на половине, и дело с концом.

– Сойдемся на гульдене, и я не выкручу тебе второе плечо.

Баумгартнер сдался. Он со вздохом полез в кошелек, отсчитал монеты и аккуратно разложил их на столе. Палач сгреб половину, а остальное пододвинул обратно к Петеру.

– Я так подумал, хватит и половины гульдена, – сказал он. – Если ты мне за это кое-что расскажешь.

Баумгартнер удивленно уставился на него, однако поспешил спрятать монеты обратно в кошелек.

– Ну и что рассказать?

– Ты ведь работаешь сейчас в церкви Святого Лоренца, так?

– Верно, – ответил Баумгартнер. – Там я и свалился с этих проклятых подмостков.

Куизль достал мешочек с табаком и принялся старательно набивать трубку.

– И что вы там вообще строите? – спросил он.

– Ну… мы там, в общем-то, ничего и не строим, – неуверенно ответил Баумгартнер.

Он зачарованно наблюдал, как палач набивал трубку. Мода на курение появилась сравнительно недавно, и каменщик, кроме Куизля, не знал больше никого, кто предавался бы этому пристрастию. К тому же на одной из последних проповедей пастор Шонгау назвал эту привычку порочной.

– Мы ее только обновляем, – продолжил наконец Баумгартнер. – Внешние и внутренние стены, всю галерею. Иначе она когда-нибудь рухнула бы. Церкви ни много ни мало пять сотен лет.

– А пока вы там обновляли, вам ничего не попадалось? – поинтересовался Куизль. – Надписи, фигуры, старинные рисунки?

У каменщика просияло лицо.

– Кое-что и вправду было! Вверху, на галерее, по стене были какие-то кресты. Красные кресты по всей левой стене.

– Как эти кресты выглядели?

– Ну-у… не такие, как наш святой крест. Эти были как-то… Можно?

Баумгартнер указал на один из ножей на столе. Палач кивнул, и каменщик нацарапал в углу стола равносторонний крест, поперечины которого постепенно сужались к середине. Закончив, удовлетворенно кивнул.

– Вот такие они были.

– И что вы с ними сделали? – спросил Куизль.

– Будете смеяться. Пастор велел нам их закрасить. Он тогда как раз все возился с тем подвалом.

– Подвалом? – По лбу палача пролегла морщина.

– Да, когда укладывали плитки, Йоханнес Штайнер в Новый год обнаружил под одной из надгробных плит пустоту. Тогда мы сдвинули плиту в сторону… только втроем и управились с этой громадиной… так вот, там был подвал.

Куизль кивнул и поджег набитую трубку от тлеющей лучины. Баумгартнер наблюдал за ним с неослабевающим любопытством.

– А вы в этот подвал спускались? – спросил палач и выпустил облако дыма.

– Нет… внизу был только пастор. И сразу же сам не свой поднялся обратно. И на следующий день опять спускался; тогда-то и велел нам кресты замазать. Мы и послушались.

Палач задумчиво покивал.

– А точно никто из вас туда не спускался? – спросил он еще раз.

– Нет, Господь свидетель! – воскликнул Баумгартнер. – Чего же там такого важного?

Куизль встал и прошел к двери.

– Забудь. Можешь идти.

Петер облегченно поднялся. Он понятия не имел, к чему были все эти расспросы, но, по крайней мере, удалось сэкономить таким образом полгульдена. Кроме того, кааменщик хотел поскорее покинуть этот дом, где буквально в каждом углу усматривал что-нибудь скверное. Однако один вопрос не давал ему покоя.

– Куизль…

– Чего тебе?

– Какой он на вкус, этот табак? Пахнет, ну… вроде как недурно.

Куизль выпустил густое облако дыма, и лицо его полностью пропало из виду.

– Лучше и не начинай никогда, – прозвучал его голос в клубах дыма. – Это как с выпивкой. Вроде и приятно, а остановиться уже невозможно.

Когда каменщик ушел, со второго этажа по узкой лестнице спустилась Магдалена. За плечами у нее была напряженная ночь, затем неприятное происшествие у Хайнмиллеров и встреча с Бенедиктой Коппмейер, так что она решила поспать. Ей приснился дурной сон. Девушка встретила Симона и Бенедикту, они вместе ехали в санях. Проезжая мимо нее, они махали ей. Лицо у Симона, скривившееся в злобной гримасе, расплывалось и, словно талый снег, стекало на землю. В конце концов Магдалену разбудил крик. Это кричал от боли Петер Баумгартнер. Сквозь щели в полу ей удалось подслушать их с палачом прощальный разговор.

– Как ты думаешь, почему Коппмейер велел закрасить эти кресты? – спросила Магдалена еще с лестницы. – Может, это как-то связано с криптой? И вообще, что вы там такого нашли?

– Лучше тебе не знать, – проворчал ее отец. – Иначе тебе вздумается все разнюхать.

– Но, папа. – Магдалена взглянула на отца тем взглядом, которым еще в детстве смотрела, чтобы разжалобить. – Если ты не расскажешь, то все равно расскажет Симон. Так что говори уже!

– Вот лучше бы и покараулила своего Симона!

– Ты о чем?

– Ты и сама прекрасно знаешь. Он так и вертится вокруг этой бабы из города.