Брэд Гигли - Год гиен
— Ах, да…
— Мне сказали, что ты разделяешь мое мнение о нем. Как ты там его назвал, по словам Ненри? «Старый кляузник с засранными мозгами», так? Здорово!
Семеркет ужаснулся:
— Мой брат не должен был этого говорить.
— А почему бы и нет? Все равно все так думают. Вообще-то, эти твои слова убедили меня, что министр правильно сделал, что поручил тебе данный случай.
Градоправитель заговорщицки понизил голос, наклонившись к Семеркету:
— Между нами говоря, я подозреваю, что Паверо знает об этом деле больше, чем признается. А вот и еда!
Кеея с перевязанным ухом внесла большое деревянное блюдо с мясом и хлебом, а слуга писца налил вино в серебряные чаши. Хотя с лица Пасера не сходила улыбка, глаза его не отрывались от Семеркета.
— Пожалуйста, — сказал он, протягивая чашу вина, — выпей. Я настаиваю.
Лицо стоящего в тени Ненри тревожно дернулось. Семеркет не обратил внимания на гримасы брата и принял чашу душистого белого мареотийского вина из рук градоправителя. Писцу вина не предложили, он мог только беспомощно наблюдать, как младший брат выпил, хотя это могло свести его исцеление на нет.
— Почему господин подозревает своего собрата? — спросил Семеркет.
Пасер поднес ко рту баранье ребро и задумчиво обглодал его, прежде чем ответить. Видя, что чаша собеседника пуста, он вновь наполнил ее.
— Просто заговорило мое старое недоверие к знати. Они непохожи на нас, Семеркет, на тебя и на меня. Мы всю жизнь должны следовать правилам, тогда как они делают, что хотят.
Ненри кашлянул от дверей. Градоправитель ошибался, думая, что Семеркет когда-либо играл по иным правилам, чем свои собственные. Все же писец не спешил поправлять господина — и заметил, что брат его тоже с этим не спешил.
— Хуже всего южные семьи, — продолжал Пасер. — Они такие высокомерные, так гордятся своими привилегиями! Не мог бы ты передать мне утку? Великолепно. И я тебе еще кое-что скажу — теперь, когда южное царство почти уничтожено, эти семьи вынуждены терпеть лишения — впервые на протяжении многих поколений. Теперь все богатство сосредоточено на севере, а не здесь, в Фивах. Им это не нравится. Я подозреваю их, Семеркет… А прежде всего — Паверо.
— Подозреваете… А в чем?
Семеркет принял из рук Пасера третью чашу вина.
— Во всем… и ни в чем. У меня просто чутье, вот и все. Не больше — но и не меньше. И я совершенно убежден, что Паверо скрывает что-то дурное. А теперь…
Пасер принялся высасывать из кости мозг, и его сияющее лицо стало хитрым и сосредоточенным.
— Если ты что-нибудь выяснишь — что угодно, это все равно, — способное подтвердить мои подозрения, тогда я мог бы… Ну, об этом необязательно говорить, верно?
Он позволил невысказанному обещанию повиснуть в воздухе.
Лицо Семеркета осталось неподвижным, словно маска. Пасер, рассеянно вытерев пальцы о подушку на кресле эбенового дерева, отвязал от пояса кожаный кошель и бросил бывшему чиновнику. Мешочек был полон серебра.
— Я знаю, ты многообещающий человек, — сказал градоправитель. С этими словами он встал, закончив беседу и громко рыгнув.
— Рассчитывай на меня, Семеркет. Я твой друг, всецело.
— Я запомню это, господин градоначальник.
Семеркет не присоединился к брату и его жене, проводившим Пасера и попрощавшимся с ним у ворот. Вместо этого Ненри нашел младшего несколько минут спустя у сортира — тот выблевывал выпитое вино.
* * *На следующий день Ненри договорился о том, что представит брата министру. Но незадолго до рассвета из пустыни на Фивы налетела песчаная буря. Песок забивался в морщины стариков, сушил щеки плачущих детей, крутился маленькими смерчами и врывался в хижины бедняков, в храмы и во дворцы, бежал ручейками из незаделаиных трещин кирпичных стен.
Закутавшись в отличные туники из легкой ткани, специально предназначенные для таких дней, Семеркет и Ненри, взявшись за руки, пробрались по опустевшим улицам к храму Маат. Они не разговаривали, чтобы в рот не забился песок. Хотя утро было в разгаре, в южной столице стало темно, почти как ночью.
Когда они добрались до храма, пришедших немедленно впустили к министру.
— Я навел о тебе справки, — сказал Ссмеркету старый Тох, пристально глядя на него со своего маленького трона на возвышении. — Тебя тут помнят.
Семеркет склонил голову.
— Но не с любовью.
Бывший чиновник, скрестивший на груди руки, просто продолжал глядеть на министра, сидя на низком стуле без спинки у подножия возвышения с троном.
Вместо брата заговорил Ненри:
— Великий господин, — сказал он (лицо писца вновь кривилось тиком), — заверяю, что мой браг был прямым человеком, несклонным к лести и сладким речам.
— Прямым? — перебил министр. — Мне сказали, что он груб. Не подчинялся начальству. Обладал плохими манерами и плохим нравом. Некоторые даже назвали его вульгарным.
Ненри попытался переменить тактику.
— Мой брат все-таки имеет одно достоинство, великий господин — он говорит правду.
Тох со вздохом откинулся на спинку трона:
— Об этом я тоже слышал.
Он застонал (когда разразилась буря, начали болеть суставы) и раздраженно посмотрел из-под парика на Семеркета.
— Слышал, что твой брат использует правду, как дровосек использует свой топор.
Тох крикнул, чтобы принесли пива, подслащенного медом. Его писец, сидя рядом с ним на полу, отложил свои кисти и налил пива из кувшина рядом с собой.
— Итак, — сказал министр, — продемонстрируй мне пример этой своей правдивости. Скажи что-нибудь, чего никто не осмеливается сказать мне в лицо.
Ненри немедленно встревожился.
— Великий господин!.. — брызгая слюной, начал он.
Писца испугали последствия такого требования. В тусклом свете храма Тох поднял руку, веля ему замолчать.
— Говори, — продолжал министр, устремляя на Семеркета пронзительный взгляд. — Удиви меня.
Бывший чиновник, казалось, прикидывал, какие бы подобрать слова.
— Кости великого господина — его сегодняшнее несчастье.
— Айя, — согласился Тох с подозрительным вздохом. — Мои кости и в самом деле причиняют мне сильную боль. Я стар… Стар.
Голос Семеркета был ясен и четок.
— Тогда почему бы вам не подать в отставку и не передать управление молодому, более сильному человеку?
Выражение, появившееся в этот миг на лице министра, заставило Ненри дрожа, броситься с кресла на пол.
— Что? — прорычал Тох низким, опасным голосом.
— Вы совершили ошибку, которую делает любой долго живущий деспот, — продолжал Семеркет. — Вы верите — то, что хорошо вас, хорошо и для страны.
Губы старика задрожали:
— Какая наглость! Мне следовало бы тебя отлупить!
Семеркет пожал плечами:
— Тогда откуда вы можете узнать правду об убитой жрице, если хотите заглушить истину битьем?
— Клянусь богами!.. — в ярости начал Тох, но замолчал. Упоминание о жрице заткнуло ему рот. Он снова сел на трон, тяжело дыша, его пальцы барабанили по филигранным инкрустациям подлокотника.
— Мне про тебя не солгали. Из-за твоих манер тебя уже давно должны были убить.
— Я никогда не буду лгать вам, великий господин, какой бы неприятной ни была правда, — негромко проговорил Семеркет. — И я никогда более не буду шутить со словами правды.
«Так, значит, он шутил», — подумал Тох. Эта мысль успокоила его уязвленную гордость — до известной степени.
— И сколько времени у тебя уйдет, чтобы раскрыть преступление? — спросил ои.
— Нет никакого ручательства, что я смогу его раскрыть, великий господин. И я не знаю, сколько времени у меня уйдет. Недели, а может быть, месяцы.
— Полагаю, ты разоришь меня своими расходами.
— Мое содержание. Обычные взятки…
— Возьми эту эмблему — знак того, что ты мое доверенное лицо.
Тох дал Семеркету ожерелье из яшмовых бусин, с которого свисала эмблема министра.
— Можешь брать из моего казначейства все, что тебе понадобится. Ты будешь иметь право появляться где угодно — доступ тебе обеспечен. Не жалей никого и ничего, чтобы выяснить правду. Я жду твоих докладов, но только когда у тебя будет, что рассказать.
Министр щелкнул пальцами, его писец протянул кожаный мешочек. Тох швырнул мешочек Семеркету.
— Этого должно хватить тебе для начала.
В мешочке оказались золотые и серебряные кольца и обрезки меди. Семеркет взвесил его на руке.
— Этого достаточно.
— Если тебе понадобится что-нибудь, пока я буду на севере, повидайся с Кенамуном. Он — мои глаза на юге.
И министр показал на писца, который сидел, скрестив ноги, на полу рядом с троном. Человек этот вежливо встал и поклонился и Семеркету и Ненри. У министерского писца было умное дружелюбное лицо.
Внезапно донесшийся запах мускусных благовоний заставил всех прервать беседу, и Тох недовольно понюхал воздух, повернувшись туда, откуда повеяло этим ароматом. В дверях появились пять женщин, закутанных с головы до ног в тонкие одеяния для защиты от песчаной бури. Та, что стояла посередине, была единственной, откинувшей с лица сетчатый покров и шагнувшей на скудный свет.
