Леонид Девятых - Магнетизерка
— Знакомьтесь, — поспешил представить их друг другу Нелидов. — Павел Андреевич Татищев, Анна Александровна Турчанинова.
Подполковник окинул пренебрежительным взглядом Анну. Турчанинова кивнула, и вовсе не глядя на Татищева.
— У вашего батюшки начался судорожный припадок, — сказала она, обращаясь к Нелидову. — Дыхание весьма хриплое, возможно, его будет тошнить. Велите, чтобы кто-нибудь из горничных всегда был при нем, даже ночью.
— Хорошо, — ответил Андрей. — Что еще от меня требуется?
— Вернуть книгу, — не задумываясь, ответила Анна. — И чем скорее, тем лучше.
Татищев с немым вопросом воззрился на Нелидова.
Андрей коротко кивнул ему и сказал тихо:
— Этим я как раз сейчас и занят. Вот, прошу Павла Андреевича, моего фронтового товарища, помочь мне.
— Смею надеяться, что господин Татищев будет в состоянии оказать вам помощь, — сухо произнесла Турчанинова, скользнув взглядом в сторону подполковника. — Для вашего отца это вопрос жизни и смерти. Что вы собираетесь предпринять?
Вопрос предназначался Татищеву. Подполковник молчал и, очевидно, не собирался раскрывать своих планов перед «бабкой-знахаркой».
— Можете не отвечать мне, — взглянула наконец на Татищева Анна. — Но к этому антиквариусу я пойду с вами.
— Нет, — решительно ответил Татищев.
— Да, — спокойно и быстро промолвила Анна, словно ожидала подобный ответ. — Возможно, вам понадобится моя помощь.
— Это в чем же, позвольте вас спросить? — не без язвочки в голосе поинтересовался Павел Андреевич.
— Вы думаете, что вы придете к антиквариусу, и он запросто отдаст вам книгу? — блеснула глазами Анна Александровна.
— Нет, мы так не думаем, — повернул голову в ее сторону подполковник. — Антиквариус, конечно, будет запираться. Поначалу. А потом добровольно отдаст нам книгу.
— А если ее у него уже нет?
— Тогда он скажет, где она.
— А если не скажет? — спросила Анна. — Что, примените пытки?
— Пытки запрещены законом, — холодно ответил Татищев.
— Я могу помочь вам разговорить его, — примирительным тоном произнесла Турчанинова. — А если я увижу, что проблем с возвратом книги у вас нет, я тотчас повернусь и уйду.
Нелидов вопросительно посмотрел на друга.
«Какая все же странная женщина эта Турчанинова», — подумал Павел Андреевич и молча пожал плечами.
Сей жест совершенно не означал «да».
Но не означал и «нет».
Глава шестая
Визит к антиквариусу. — Как Иван Моисеевич Христенек, «разложенный на атомы», сползал со стула и жалостливо пукал. — Новый хозяин «Петицы». — Проклятая щука. — Некто Катерина Дмитриевна. — Дай почувствовать женщине ее необходимость и считай, что любовная игра проиграна. — Ошибки, боль и исцеление влюбленного мужчины. — Намерения подполковника Татищева и… никаких дискуссий.При виде Нелидова лакей Христенека непроизвольно поджался и прикрыл лицо руками, а на короткий вопрос ротмистра: «У себя?» лишь быстро кивнул.
— Доложи, что к твоему господину с визитом подполковник Татищев и ротмистр Нелидов с дамой, — буркнул лакею Павел Андреевич и пошел следом за Нелидовым, который ориентировался в доме антиквариуса, как в своем собственном.
— А не зря ли ты пошел со мной? — совершенно игнорируя Турчанинову, спросил Андрея Татищев. — Все же ты под домашним арестом и делать визиты тебе не положено.
— А кто об этом узнает? — буркнул в ответ ротмистр.
Павел Андреевич покосился в сторону Анны Александровны. Та фыркнула, промолчала.
Иван Моисеевич Христенек снова намеревался отведать фаршированной щуки — верно, в прошлый визит Нелидова антиквариус так и не возымел этого удовольствия. Он уже занес над щукой серебряный двузубец, выбирая самый сладкий кусочек, как в столовую буквально влетел лакей, за коим вошли Нелидов, плотный среднего роста подполковник с каменным лицом и субтильная дамочка в черном. Если бы не малиновый берэт, Иван Моисеевич несомненно принял бы ее за монашку. Сия троица, не чинясь приличиями, прошла к столу и остановилась возле Христенека.
— Ну! — грозно произнес человек с каменным лицом и в подполковничьих эполетах.
— Что, простите, «ну»? — тихо произнес Иван Моисеевич, с тоской поглядывая на щуку.
— А вы сами не догадываетесь? — еще более грозным тоном спросил каменнолицый подполковник.
— Н-нет, — быстро сморгнул Христенек.
— Огниво-Бурковский арестован и все нам рассказал, — чеканя каждое слово, заявил подполковник.
Антиквариус поежился и заерзал на стуле: от этого человека, чем-то смахивающего на разбуженного некстати медведя, ощутимо веяло угрозой.
— О ком вы говорите? — принудил себя посмотреть на каменнолицего Христенек.
— Вы не знаете? Это ваш соучастник, господин антиквариус. Подельник, как говорят прокурорские и судейские чины.
— К-какие с-судейские-е? — пролепетал антиквариус.
— Которые судить вас будут! — сказал, будто заколотил последний гвоздь в крышку гроба, каменнолицый.
— За что судить? — уже едва слышно произнес Христенек и шумно втянул в себя воздух. Ему было явно нехорошо.
— За мошенничество и преступный сговор нескольких лиц, принесший имущественный и моральный ущерб другому лицу и повлекший, к тому же, ущерб здоровью лицу третьему. Каторга, милейший, решительнейшим образом каторга, — мрачно констатировал Павел Андреевич. — А далее: Сибирь, острог, голод, чахотка, смерть.
Христенек обмяк и стал потихоньку сползать со стула, словно куль с мукой. Не придержи его за рукав Татищев, Иван Моисеевич, верно, сполз бы под стол.
— Вы куда это? — поинтересовался подполковник.
— А?
— От нас не скроетесь, — угрожающе молвил каменнолицый и закончил: — Кажется, я не представился. Экспедиции Тайных розыскных дел при Правительствующем сенате подполковник Татищев Павел Андреевич.
Иван Моисеевич жалостливо пукнул и натурально превратился в подрагивающее желе. Он был «готов».
— Верните господину ротмистру книгу. Немедленно, — приказал антиквариусу Татищев. — Деньги за нее будут возвращены, очевидно частями. Может быть.
— У меня нет книги, — булькнул горлом Христенек.
— А где она? — продолжал вести себя как прокурор с обвиняемым Татищев.
— Я ее отдал, — проблеял Иван Моисеевич.
— Отдали или продали? — спросил Татищев.
— Отдал.
— Значит, деньги, что вы передали господину Нелидову, не ваши?
— Не мои.
— А чьи?
— Господина адмирала де Риваса.
— Вот как! — удивленно поднял брови подполковник. — Выходит, это вы ему передали книгу?
— Ему, — выдохнул антиквариус и в изнеможении прикрыл глаза.
— Хорошо, — чуть смягчившись, произнес Татищев, — мы покидаем вас. Вам будет зачтено, что вы не увиливали от моих вопросов и не пытались ввести следствие в заблуждение. Однако я просил бы вас повременить покуда с выездом из города.
Когда страшные визитеры удалились, Христенек еще с четверть часа полулежал на стуле, бездумно уставясь в потолок. Потом подтянулся на стуле, сел нормально. Взгляд его упал на щуку, и его едва не стошнило прямо на фарфоровое блюдо.
* * *— Ну, вы… ты, Павел Андреевич, ма-астер, — протянул восхищенно Нелидов. — Разложил этого Христенека прямо на…
— Атомы, — подсказала ротмистру Турчанинова.
«Шибко умная, что ли»? — едва не сорвалась с языка Татищева расхожая в простонародье фраза. Он даже кашлянул, чтобы, не дай бог, не произнести ее вслух. Ведь умная и образованная женщина, помимо всех плюсов, имеет один значительный минус: рядом с ней надобно быть тоже умным и образованным.
Однажды он уже был знаком с умной дамой — Катерина Дмитриевна ее звали, — и хоть соответствовал ей вполне, но намучился с нею по самую маковку. Возможно, образованность и прочие духовные достоинства Катерины Дмитриевны являлись злом наименьшим по сравнению с настоящей бедой, произошедшей с Павлом Андреевичем. Татищев влюбился. И ведь знал: нельзя даже на миг дать почувствовать женщине, что не можешь без нее жить, ибо как только исчезнут у нее в этом сомнения — начнутся муки. Так всегда: чем больше любит один человек другого, тем второму меньше этой любви хочется, ведь первый никуда не денется и сделает все, чего ни пожелает второй. Если нет препятствий — тает страсть и исчезают искания души. У того, кто любит больше, и страсти, и исканий в избытке, но тепла получает он все меньше и меньше. И приходит боль, и начинаются муки.
Татищев страдал, метался, пытался вылечиться, но Катерина Дмитриевна время от времени вновь была с ним ласкова, покорна и уступчива, давая ему ненадолго торжествовать победу. Потом начиналось все сначала: она отдалялась и Павел Андреевич заглатывал сей любовный крючок все глубже, а боль и муки делались все нестерпимей.
