Джанет Глисон - Гренадилловая шкатулка
Уже не в первый раз я наблюдал, как лорд Монтфорт грубит Элизабет, и, признаюсь, меня это изрядно раздражало. Возможно, я просто наивен, не искушен в жизни. В конце концов, какой муж не бывает порой деспотом? Разве мужчине не дано Богом право быть хозяином в своем доме и требовать послушания от супруги, когда он видит в том необходимость? И все же в данном случае я пребывал в крайнем негодовании. Возможно, меня смущали разница в возрасте (его жена была лишь на три года старше его сына) и вопиющее несходство во внешности (я с омерзением представлял, как он мнет под своим толстым брюхом ее хрупкую фигурку). Как стал возможен столь неравный брак? Я расспросил Констанцию — кладезь знаний в этой области — и узнал кое-какие подробности печальной истории.
Пять лет назад Элизабет, семнадцатилетняя девушка, младшая дочь почтенного торговца, присутствовала на летнем балу, где Генри Монтфорт — вдовец, владелец этого поместья и отец воспитывавшегося без матери сына-подростка — заприметил юную девственницу и вознамерился первым насладиться ее непорочностью. По словам Констанции, охотно обсуждавшей со мной обитателей Хорсхит-Холла, задача перед ним стояла нетрудная. Элизабет не могла состязаться в коварстве с Монтфортом. Он напоил ее шампанским, затем уговорил прогуляться с ним под луной и под одной из мраморных нимф насильно лишил ее девственности. Спустя некоторое время отец Элизабет обратил внимание, что его дочь в расстройстве бродит по саду. Выяснив причину ее смятения, он пригрозил Монтфорту скандалом, если тот безотлагательно не женится на его дочери. Несколько недель спустя бедняжка Элизабет рассталась со своим счастливым детством и с родителями, которые души в ней не чаяли, и стала женой лорда Монтфорта. Полагаю, с тех пор она видела от мужа только грубость и дурное обращение.
Конни, в отличие от меня, не сочувствовала своей хозяйке. У Элизабет есть свои радости, заявила она. Я спросил, что это за радости, и Конни с жаром перечислила: Элизабет богата; она — хозяйка роскошного особняка и пользуется расположением мисс Аллен, нашедшей в ней дочь, о которой всегда мечтала. И потом (Конни театрально помолчала), есть и другие утешения.
— Что ты имеешь в виду? — вскричал я. С моей стороны это была вполне естественная реакция.
— О, утешиться можно по-всякому. — Конни заговорщицки подмигнула мне, но ничего больше не сказала.
Я полоскал столовые приборы и бокалы в специальной емкости (Чиппендейл неплохо зарабатывал на аксессуарах для богатых столовых, среди которых наибольшей популярностью пользовался набор из двух чаш: одна, с наплавленным оловом, предназначалась для полоскания посуды, во вторую складывали чистые ножи, вилки и ложки), когда на дальнем конце стола, где сидели Фоули с Брадфилдом, раздался взрыв смеха. Фоули жестикулировал куриной ножкой, которую держал большим и указательным пальцами. Кружевные манжеты его сорочки развевались, на губах блестел жир. Он уже поел, и на его тарелке вздымалась груда белесых костей. Брадфилд с жадностью внимал ему. Фоули отпустил очередную остроту, и он вновь закатился судорожным смехом, брызгая ошметками недожеванного мяса, которые оседали на его животе, увеличивая число грязных пятен. Чужое веселье было нестерпимо для лорда Монтфорта. Кровь прилила к его лицу, оно стало краснее алого платья его жены.
— Все остришь, Фоули, — взревел он. — Что ж не пошутить, ты ведь уйдешь из моего дома богаче, чем был прежде.
Воцарилось молчание. Я замер, опасаясь несвоевременным звоном ложек навлечь на себя ярость Монтфорта. Фоули, как и я, уловил сарказм в его голосе, но не стал принимать вызов. Вместо этого повернулся к жене, вовлекая ее в разговор.
— Джейн, дорогая, посмотри на эту ведуту. По-моему, она столь же восхитительна, что и Сан-Даниель, которого я купил прошлой весной, ты не находишь?
Оскорбленный его пренебрежением, Монтфорт рассвирепел еще больше.
— Сэр, — загрохотал он, — я попросил бы вас помнить о моем присутствии. Вы можете дурачить меня за игорным столом, но не в моем доме.
— Я не собирался дурачить вас ни там, ни здесь, Генри, — учтиво отвечал Фоули. — Если вам так жалко утраченных денег, советую впредь не играть в «Уайте». Играйте в криббидж[11] в трактире.
— Мне впредь не следует принимать вас в своем доме.
— Это, разумеется, ваше право. При условии, что все наши совместные дела будут благополучно завершены…
— Скоро завершим, — сказал Монтфорт и погрузился в молчание. Тяжело дыша, он смотрел на всех и вся злобным взглядом, который устрашал даже больше, чем его облеченная в слова ярость. Он вонзил нож в недоеденный кусок куропатки, оторвал от него ножку и впился в нее зубами. Ручейки розового сока поползли по его подбородку, стекая на галстук. Тыльной стороной ладони он медленно отер лицо и повернулся к своему поверенному Уоллесу.
— Полагаю, документы в порядке?
— В полном порядке, лорд Монтфорт, — ответил Уоллес, дрожащей рукой поливая картошку растопленным сливочным маслом. — Обрели силу закона с момента подписания, в присутствии свидетелей, как оговорено условиями…
— Значит, они имеют обязательную силу? И изменить их никак нельзя? Да или нет?
Хлопая жабьими глазами, Уоллес выронил ложку в соусник, и она потонула в густой жиже.
— Все документы подписаны и имеют юридическую силу.
— И если мне случится умереть сегодня, это так и останется?
Уоллес сдавленно сглотнул.
— Искренне надеюсь, что ничто подобное не постигнет вашу светлость сегодня, но вы совершенно правы: момент вашей смерти значения не имеет. В указанном вами случае документ был бы действителен. Вот если бы вы были нездоровы физически… например, как мы обсуждали ранее… или, например, если бы вам пришлось…
Монтфорт глянул в сторону и вскинул ладонь, приказывая ему замолчать. Он заметил, что сестра пристально наблюдает за ним. Мисс Аллен смутилась, догадавшись, что брат решил, будто она подслушивает его разговор с поверенным. Я мог ей только посочувствовать: испугалась она не зря. Лицо Монтфорта из красного стало багровым. Он неуклюже поднялся на ноги. Мисс Аллен была рослой женщиной, на несколько дюймов выше брата, и все же сейчас, когда его бочкообразное пузо, словно таран, почти уперлось ей в лоб, она пришла в крайнюю растерянность.
— Черт побери, Маргарет! Ты подслушиваешь мой конфиденциальный разговор? Разве такое поведение простительно? Ты столь же невыносима, как и все остальные в этой комнате, даже если предмет беседы вне твоего разумения. — От возмущения он глотал слова.
Мисс Аллен втянула голову в костлявые плечи и нервно затеребила салфетку, не смея встретить его осуждающий взгляд. Было видно, как на ее шее пульсирует жилка.
— Генри, я вовсе не подслушивала. Просто я — как и все остальные — тревожусь за твое здоровье.
Ее попытка оправдаться только подлила масла в огонь.
— Не смей обращаться со мной, как с полоумным! Не для того я даю тебе кров и пищу все эти годы. Без меня ты подохла бы с голоду. И подохнешь, если я выгоню тебя из дома.
— Но, Генри, — заикаясь, отвечала она, — я всегда помню про твою доброту. Ты — мой благодетель. О таком великодушном брате, как ты, можно только мечтать. Я вовсе не хотела тебя расстраивать. Если я что и услышала, то совершенно случайно… Для меня это пустой звук. Как ты верно заметил, я ничего не поняла…
Монтфорт навис над ней. Он молчал, но вид у него был угрожающий. Его глаза словно раздулись от гнева, во взгляде сквозила неистовость. Неужели я различил в нем искру безумия? Наконец он заговорил, но только для того, чтобы напоследок еще раз излить свое возмущение.
— Твое безобразное поведение недостойно моего внимания. Чего еще от тебя можно ожидать? Еще немного, и ты сведешь меня с ума. Поэтому я ухожу, и запомните, все запомните, я категорически запрещаю вам меня беспокоить.
Под взглядами гостей и домочадцев он решительным шагом вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
Даже после того как стихло эхо шагов Монтфорта, его раздражение по-прежнему висело в комнате, словно ядовитый смрад, который не смог бы развеять и свежий весенний ветер. Лакей и я стояли в смятении по обеим сторонам стола. Гости и домочадцы смотрели в свои тарелки, на которых стыла еда. Наконец мисс Аллен взяла себя в руки и подала знак Джону. Тот кивнул мне, и мы стали убирать со стола. Роберт тем временем, как мог, постарался загладить неловкость.
— Дамы и господа, — неуверенно начал он. — Прошу извинить моего отца. Как видите, он немного не в себе. Последние дни ему нездоровится. Надеюсь, его дурное настроение не помешает вам насладиться вечером.
— Но чем вызвано его дурное настроение? — спросила Элизабет с тревогой в голосе и озабоченностью в лице. — Ужин устроен по его желанию. Библиотека готова, как он и просил. Он хотел показать ее гостям, но сегодня вдруг приказал не зажигать в комнате свечи и не разводить камин. Что изменилось? Неужели он тронулся рассудком?
