Джайлз Брандрет - Оскар Уайльд и смерть при свечах
Фрейзер лукаво улыбался, задавая свой вопрос, но, к моему несказанному удивлению, Оскар нисколько не смутился.
— Я король проволочек, — сказал он. — Промедление — мой грех, который портит мне жизнь. Я никогда не откладываю на завтра то, что могу сделать послезавтра.
Фрейзер рассмеялся.
— Ну, вы исполнили свой долг, мистер Уайльд, и теперь я прошу вас послушаться моего совета и не вмешиваться в это дело. Убийство — отвратительное деяние, им должна заниматься полиция. И ни в коей мере не король проволочек, и уж конечно не утонченный певец эстетизма. Вы сделали все, что могли, и абсолютно правильно. Примите мою признательность.
Солнце все еще ярко светило, когда мы вышли на улицу, но воздух стал прохладнее. Оскар повернулся к зданию Скотланд-Ярда и, подняв голову, посмотрел на четвертый этаж. Инспектор Фрейзер стоял около узкого зарешеченного окна и сверху смотрел на нас. Оскар поднял руку и помахал ему, Фрейзер кивнул и помахал в ответ.
— Что теперь? — спросил я.
— А теперь мне нужно немного проветриться, — сказал Оскар. — Думаю, я пройдусь до своего дома вдоль реки — через Каули-стрит. Мне нужно попросить миссис О’Киф об одолжении. — Когда я открыл рот, чтобы возразить, Оскар поднял один палец, заставив меня замолчать, потом обеими руками поправил мой галстук и легонько коснулся плеч, наверное, так же точно он делал, когда его сыновья собирались в школу. — А вам, дорогой Роберт, — добавил он, — пора возвращаться домой, чтобы привести в порядок свой рабочий стол. Нам нужно много сделать и разгадать загадку, я буду вам признателен за помощь — и за ваше общество. Давайте встретимся в клубе в одиннадцать или чуть позже. Сейчас же идите домой и допишите статьи, требующие завершения. И телеграфируйте адвокату вашей жены. Сообщите ему, что в данный момент о разводе не может быть и речи, поскольку вы заняты более неотложным делом: убийством. Правда собьет его с толку, так всегда бывает с посредственностями.
В четверть двенадцатого, как мы и договаривались, я встретился с Оскаром в «Албемарле». Он сидел в полном одиночестве в библиотеке, пил шампанское и читал Вордсворта.
— Ваш прадед — великий человек, — объявил Оскар. — Он учит нас принимать «бремя тайны» и «тяжкое, томительное бремя нашего непонятного и загадочного мира». Вы со мной согласны?
От необходимости подыскивать подходящий ответ меня спасло появление Хаббарда. Он подобострастно остановился на пороге, держа в руке маленький серебряный поднос.
— Вам телеграмма, мистер Уайльд, — доложил он.
— Наверное, от Фрейзера, — предположил Оскар, взял маленький желтый конверт и протянул мне. — Что он сообщает?
Я разорвал конверт и прочитал вслух телеграмму: «ОБЫСК ПРОВЕДЕН. ТОЧКА. УЛИК НЕ ОБНАРУЖЕНО. ТОЧКА. СОЖАЛЕЮ, НО НА ДАННОМ ЭТАПЕ ДАЛЬНЕЙШИЕ ДЕЙСТВИЯ НЕВОЗМОЖНЫ. С УВАЖЕНИЕМ, ФРЕЙЗЕР».
Оскар ничего не сказал. Хаббард продолжал топтаться около двери, потом тихонько кашлянул, точно дворецкий в театральной постановке, и почти шепотом доложил:
— Вас кое-кто спрашивает, сэр. В вестибюле.
Оскар мгновенно оживился.
— Идемте, Роберт, давайте быстрее, — сказал он, бросил томик Вордсворта на стол и потащил меня мимо Хаббарда в коридор. — Игра началась.
Посетительница, пришедшая к Оскару, смущаясь и нервничая, ждала его в вестибюле клуба около у швейцарской, и я сразу узнал миссис О’Киф. Как только мы появились, она присела в глубоком реверансе, Оскар протянул руку, помог ей выпрямиться и произнес всего два слова:
— Итак, мадам?
— Я сделала все точно, как вы велели, мистер Уайльд. Никуда не отлучалась с Каули-стрит до того момента, пока за мной не приехал кэб. Никто даже близко не подходил к дому с тех пор, как вы со мной разговаривали. Ни полиция, ни одна живая душа.
— Да благословит вас Господь, миссис О’Киф, — провозгласил Оскар.
— И вас, сэр, — ответила миссис О’Киф. — Я буду за вас молиться.
— Давайте будем молиться друг за друга, — проговорил Оскар и протянул ей соверен.
Глава 6
2 сентября 1889 года
На следующее утро в одиннадцать часов, следуя указанию Оскара, я пришел в расположенный неподалеку от набережной Челси дом номер шестнадцать по Тайт-стрит, где Оскар и Констанция жили с тех пор, как пять лет назад поженились. Снаружи дом выглядел очень привлекательно: высокий, выстроенный из кирпича, весьма солидный. Внутреннее убранство поражало своей изысканностью. Художник Джеймс Уистлер[25], сосед и друг Оскара, помогавший ему с оформлением интерьера, часто говорил: «Внешне дом выглядит абсолютно надежно; интерьер же пронизан духом Уайльда».
Внутреннее убранство дома полностью отвечало вкусу Оскара и финансовому положению Констанции. Когда они поженились, она унаследовала от деда пять тысяч фунтов; и все до единого пенни, на самом деле даже больше, ушло на устройство дома на Тайт-стрит. Внутри все было самого лучшего качества, и все — или почти все — одного цвета: белого. Белые шторы, стены, ковры, даже мебель в гостиной. В столовой тоже, лишь в самом центре с потолка свисал вишнево-красный абажур — точно над терракотовой статуэткой, стоявшей на красной восьмиугольной салфетке посередине белого стола. Все это создавало впечатление великолепного художественного произведения.
Мой друг поэт Уильям Йейтс за год до описываемых событий провел с Оскаром рождественские праздники — я тогда находился в Париже, куда отправился вслед за Кейтлин — и прислал мне письмо, в котором рассказывал про свой визит на Тайт-стрит и «безупречную гармонию», коей наполнена жизнь Оскара «с красивой женой и двумя маленькими детьми». Йейтс написал мне, что обстановка в доме создает впечатление «изысканной художественной композиции». А еще он мне признался, что оказался в исключительно неловком положении из-за того, что пришел на Тайт-стрит в желтых ботинках. Некрашеная кожа была тогда в моде, но, переступив порог дома, Йейтс понял, что ярко-желтый цвет его праздничной обуви, купленной специально ради визита к Оскару и его жене, полностью диссонирует со снежно-белым убранством дома. Когда Оскар увидел его ботинки, он вздрогнул и потом целый день то и дело на них поглядывал и морщился.
Думаю, Йейтс чувствовал себя на Тайт-стрит не слишком уютно. Мне же всегда было там легко и спокойно, как у себя дома. Возможно, из-за того, что Констанция очень радушно меня принимала.
В то солнечное сентябрьское утро, когда Констанция Уайльд открыла мне дверь, я подумал, что никогда еще она не выглядела так восхитительно. Она была в белом платье с фиолетовым поясом и такого же цвета лентой в волосах. Констанция широко распахнула дверь и улыбнулась.
— Добро пожаловать, Роберт, — пригласила она меня. — Как же давно мы с вами не виделись!
Констанция немного поправилась и еще мне показалось, что она стала выше. И старше. Ей уже исполнился тридцать один год, но заботы не оставили следа на ее лице; она выглядела счастливой, уверенной в себе и веселой. Констанция пожала мне руку и мимолетно провела тыльной стороной ладони по моей щеке.
— Я так рада вас видеть, — сказала она. — Я о вас часто думаю. — В коридоре она указала на подставку для зонтов и проговорила: — Смотрите, я все еще храню вашу трость. Она здесь для того, чтобы меня защищать.
— Констанция, я всегда буду вас защищать, — выпалил я, не успев хорошенько подумать, и тут же покраснел.
Она рассмеялась, взяла мои руки в свои и крепко их сжала.
— Вы такой романтик, мистер Шерард. Меня нисколько не удивляет, что Оскар привлек вас к участию в своем великом приключении. Он мне сказал, что вы будете исполнять роль доктора Ватсона, а он — Шерлока Холмса.
— Вы читали «Этюд в багровых тонах»? — спросил я.
— Конечно, — ответила Констанция. — Оскар настоял. И я получила огромное удовольствие. Оскар просто одержим «мистером Холмсом», его наблюдательностью и безупречной логикой. Признаюсь вам, мне кажется, Оскар немного завидует Артуру Дойлу и его творению. Ладно, пойдемте, поищем его.
Она взяла меня за руку, точно товарища детских игр, и повела искать Оскара. Мы нашли его в курительной комнате, отделанной в мавританском стиле, где не было ничего белого, если не считать дыма, поднимавшегося от сигареты, которую Оскар бережно держал в руке, лежа с закрытыми глазами на тахте. Он наверняка слышал наши шаги — и, вне всякого сомнения, мой звонок в дверь, — но даже не пошевелился. Когда мы вошли в комнату, он лениво поднял сигарету повыше и, глядя на нее, принялся вертеть между большим и указательным пальцами.
— Курение сигарет — это совершенный образец совершенного наслаждения, вы со мной согласны? Изысканные ощущения, которые оставляют человека неудовлетворенным.
Констанция улыбнулась, я же рассмеялся. Оскар сел и повернулся в нашу сторону.
