Елена Афанасьева - Колодец в небо
И, вернувшись к своему обычному, чуть кряхтящему голосу, старик договаривает:
– Но гонялись же наши предки, еще как гонялись! Иначе не пришлось бы вносить в свод городских законов два дня палио в качестве законных праздников!
– Все равно в эти два работать никто не желает, – улыбается Винченцо.
– Правильно! – Старик Ринальди уже остановил проходящего мимо прислужника из соседней таверны: – Плесни-ка нам вина, да поскорее, голубчик! Надеюсь, холодненькое. Ладно-ладно! Нечего в господские разговоры вмешиваться! Вина налил и ступай! Хотя постой, плесни-ка еще! Парит сегодня!
И, снова обратившись к Винченцо, договаривает:
– В чем мудрость мудрейших из правителей? В умении плыть не против течения, героически преодолевая препятствия, а по течению, вбирая в легенду о собственном величии его силу. Никто из мудрых правителей народы не ломает. Мудрые всматриваются, вслушиваются. И лишь после волю людского течения выдают за собственную, которую почитающий их народ бросается исполнять. Это как дорожки в герцогском парке разбить. Глупый садовник все дорожки разметит, а после измучается, приводя вытоптанные клумбы в чувство. Садовник умный подождет, пока гуляющие сами тропочки своих прогулок проложат, превратит их в дорожки, а уж на свободном месте станет возделывать клумбы. Вам, юноша, все понятно?
Винченцо, пряча в усах улыбку, кивает.
– Течение… Дорожки… Только при чем здесь палио?
– А при том… Вместо того чтобы насаживать новые праздники, как это сплошь и рядом делают правители Милана или Флоренции, дуке Феррары старый герцог Борсо д'Эсте, дедушка вашей госпожи Изабеллы, принял единственно верное решение. И уже существующее всеобщее безделье узаконил. А заодно узаконил и то, что неизбежно должно случиться в любом итальянском городке, разделенном улицей или рекой на две части – палио, извечное состязание соседей. Соседям лишь бы меж собой поспорить. И все едино – в петушином ли бою, в хоровом пении или в таких палио – забегах и заездах, что сводят всех с ума в нашей чинной и благопристойной Ферраре. Нет, определенно жара сегодня сверх всякой меры. И вино стало теплым – кислятина!
И не особо заботясь о чистоте городских улиц, старичок в сердцах выплескивает остатки недопитого, ставшего теплым и оттого приторным вина прямо на мостовую – все равно к вечеру на стыдливо прикрытых соломой и опилками улочках снова будет, как в загаженном нужнике. Нагулявшиеся, напившиеся вина феррарцы, и пришлые крестьяне из близлежащих деревень, и ремесленники из соседних герцогств, привозящие ко дню палио в Феррару свои продукты и товары, станут отливать прямо на улицах. К ночи сгустится смрад, который не прочистится и через три дня, если, конечно, Господь не пошлет смывающего накопившиеся нечистоты дождя. А по нынешнему августовскому пеклу дождя ждать и не приходится.
– Шли бы вы в замок, там прохладнее, – осторожно советует старичку Ринальди Винченцо. Не ровен час, свалится старикашка прямо на площади, тогда тащи его до герцогского замка. – А мне еще надо проверить Флорентина – не напоил ли какой злоумышленник коня перед забегом.
Старик, как ребенок, услышавший страшную сказку, широко-широко раскрывает почти слипшиеся от жары и сонливости глазки. Прикладывает палец к губам и всем своим сухоньким тельцем приближается к уху Винченцо. Юноше приходится согнуться, чтобы старик своими губками достал до его уха.
– С прислужников этой гадюки Борджиа станется! Не только напоят, еще и отравы подсыплют. О ядах Борджиа ходят легенды! Поверьте, юноша, это страшнее, чем рассказы об их кровосмесительных связях. Одна капля их яда в неделю, и человек умирает не сразу, а в любые, какие угодно отравителю, сроки. Отравитель за это время успевает замести следы.
Горячий шепот старика, совпадая с раскаленностью этого августовского полдня, палит ухо.
– А есть еще и «вино Борджиа», свойства которого сказываются лишь через много лет. У человека выпадают зубы, волосы, сходит кожа, и после долгой и мучительной агонии непонравившийся Борджиа человек умирает.
– Откуда ж это семейство берет такие яды? – искренне недоумевает Винченцо. – В лавках и у цирюльников я таких не видел.
– Путешественникам, которые являются к папскому престолу за благословением их далеких экспедиций, велено доставлять из открытых ими земель все ядовитые травы. А знаете, юноша, сколько мореплавателей отплывает нынче от Европы и на восток и на запад! И каждый доставляет заказанное. Потом искусники, вынужденные служить Борджиа, составляют из этих трав и растений новые убийственные составы. А ремесленники, вынужденные служить Борджиа, изготавливают для сокрытия яда новые, невиданные прежде приспособления.
– Приспособления зачем? – не понимает не искушенный в деле отравлений Винченцо.
Старик смотрит на него, как на несмышленого дитятю, и шипящим шепотом продолжает.
– У Чезарио, брата нашей нынешней хозяйки, есть заправленный ядом нож, которым он наловчился разрезать персик так, что его половина остается безопасной. Съедая ее, Чезарио остается невредим, а приглашенный к обеду гость, которому достается другая половина, спокойно, съедает ее и погибает.
– Ужас! – вырывается у Винченццо. – А новая…
Винченцо не знает, как назвать молодую герцогиню Феррары, но старик понимает, о ком речь. Конечно же, о сестре Чезарио Лукреции Борджиа, недавно ставшей женой герцога Альфонсо.
– И у Лукреции, говорят, своих хитростей с ядами хватает, храни Господь молодого герцога от его же жены! А уж как Лукреции хочется в нынешних забегах нашу прелестную госпожу опередить…
– Ваша прелестная госпожа теперь-то и есть Лукреция, – не удерживается от уточнения Винченцо. Старик безнадежно машет рукой.
– Зато вашей госпожой, милостью Создателя нашего, осталась Изабелла. И случись что с ее Флорентином, Изабелла нам не простит.
В пылу отчаянной нелюбви к новой хозяйке Феррары Лукреции Борджиа старый хранитель традиций готов и себя под монастырь подвести, лишь бы еще послужить хозяйке Винченцо, прелестной Изабелле Гонзага, урожденной феррарской герцогине д'Эсте.
Девять лет прошло с тех пор, как хозяйка Винченцо уехала из отчего дома. В ставшей ее новой вотчиной Мантуе традиция палио, как ни старалась Изабелла, приживаться не хотела. Не желали чинные жители чопорной Мантуи состязаться в потешных забегах. Состязаться сами не желали, но и у новой своей госпожи страсти к подобным забегам отбить не смогли.
– Герцог Гонзага негодовал, что Изабелла снова стремится на палио… – то ли спрашивает, то ли утверждает старик Ринальди.
– Ворчал, – утвердительно кивает Винченцо.
– И отговаривался тем, что еще его достопочтенный родитель за пятнадцать лет до женитьбы сына на Изабелле поставил точку в этом палио-споре двух родов? – по-детски радуется своему знанию семейных тайн двух герцогских родов старик. – Изабелла еще ребенком была, когда будущий свекор привез в Феррару сразу девятнадцать отменных скакунов, один из которых и пришел к финишу первым. Прискакал без потерянного в горячности скачки седока, но опередив удержавшегося в седле Сигизмунда д'Эсте – дядю Изабеллы.
– Вот-вот, – кивает Винченцо. Мальчиком его увезли вслед за Изабеллой из Феррары в Мантую, но за все эти годы он так и не почувствовал тот двор своим. – Особо расхрабрившись, герцог позволяет себе высказаться, что даже лошадь с конюшни Гонзага всегда будет лучше герцогов из рода д'Эсте.
– При Изабелле?! – изобразив ужас на сухоньком личике, машет рукой старичок.
– Ни-ни. В ее отсутствие.
– Я слышал, что Джанфранческо Гонзага потратил немало сил и средств на опровержение слухов о предательстве венецианского войска, которым он командовал в битве под Таро, – осторожно говорит старичок.
Винченцо кивает.
– Заказал себе эмблему с плавильным тиглем, огнем и бруками золота, – продолжает выказывать льстящую его самолюбию осведомленность Ринальди, – и с девизом «Probasti mi, Domme, et cognovisti» – «Господи! Ты испытал меня и знаешь!», и на сем счел свою миссию исполненной.
Винченцо снова кивает.
– Все так и было. С тех пор крохотным мантуанским суденышком в бурном море политической жизни Италии вынуждена править его жена. И герцогиня правит. Вы же ее знаете!
Теперь уже старик кивает каким-то своим потаенным мыслям или воспоминаниям. Лет пятнадцать назад, занимаясь с юными феррарскими дукессами, он успел изучить натуру Изабеллы. Вся, как последний рывок к победе на ее излюбленном палио. Это тебе не младшая ее сестренка Беатриче – мерный менуэт. И где та Беатриче с ее менуэтностью?
Винченцо тем временем, выкатив грудь вперед, чтобы обозначить часть тела, которой у него нет, но которая более чем соблазнительна у его госпожи, весьма похоже изображает хозяйку:
– «Моя лошадь в этом году должна быть лучшей! Лучшей, Винченцо! Не «сделаю все, что могу», а лучшей!»
