Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами
Ваня прервал его:
– Ерунда! Разве гимназисты были в склепе? Голоса-то мужские!
– О, ты не представляешь, какие в вашем шестом классе попадаются голоса! Многие ревут, как бараны: Третьяков, Снытин, Болонский… Кстати, их как раз и исключили.
– Мы не рев бараний слышали, а нормальный разговор вполне взрослых людей, – настаивал на своем Ваня. – Там еще женщина была. Ей-то на что Вурдалак сдался?
– Женщина? – в один голос воскликнули Лиза и Мурочка.
– Да! Мы и женский голос слышали, тоненький такой, – подтвердил Вова.
– Чего же вы раньше молчали? Тогда это точно террористы, – обрадовалась Мурочка. – У них всегда полно женщин: Шарлотта Корде, Вера Фигнер, Перовская. А Надя Хлопова!
Надя Хлопова была местная героиня, молоденькая нетская учительница. В конце 1905 года она стреляла в казачьего офицера Драникова, который сек забастовщиков с мыловаренного завода. Скандал был страшный, но кончился мирно: Драников, которого ни одна Надина пуля не взяла, отсиделся на гауптвахте, а Надю оправдали присяжные. Она некоторое время побыла чем-то вроде местной иконы – до тех пор, пока не вышла замуж за заводчика Савватеева и не укатила с ним куда-то на юг. Но ее долго помнили. Даже продавали ее карточки в шубке, с муфтой у щеки, в маленькой шапочке, надвинутой на строгие союзные брови.
– Может, это все-таки не террористы, – задумчиво проговорил Ваня Рянгин. – Надо бы еще разок туда сходить и разузнать хорошенько.
Его серьезное лицо теперь ясно проступало из поредевшей тьмы. Лиза испуганно уткнулась в мятую сирень. Неужели он снова отправится ночью на кладбище, к склепу, в котором горит огонь и неизвестно кто переговаривается?
– Итак, завтра снова туда? – бодро спросил Володька.
– Завтра, может, еще рано. Надо сначала разобраться с уликой, – ответил Ваня.
– С какой уликой? – удивилась Мурочка.
– Ну вот, Рянгин, проболтался! Мы вообще-то решили лишнего вам не говорить, – значительно объявил Вова. – Дело сложное и, скорее всего, опасное. Хотя… Может, все-таки покажем? Вдруг они нас просветят, что мы нашли. Вещица-то определенно дамская!
Ваня пожал плечами и достал из кармана что-то небольшое, но длинное, вершка в полтора. Лиза взяла вещицу, повертела в руках.
– Это шпилька для волос, – сказала она удивленно.
– Ага! Что еще раз подтверждает, что в шайке есть женщина! – торжествовал Володька.
– И женщина достаточно элегантная, раз носит в прическе такое, – добавила Мурочка.
Шпилька в самом деле была необыкновенная. Сделанная в виде павлиньего пера, она заканчивалась ажурным лепестком с камушками. Камни-то, возможно, были и ненастоящие, но работа тончайшая и очень модная.
– Где вы эту прелесть взяли? – спросила Лиза.
– Нашли на второй ступеньке склепа, – ответил Иван.
– Мы искали какие-нибудь следы, чтобы их измерить, – таинственным голосом сообщил Володька. – Потом мы стали бы присматриваться к обуви нетских обывателей…
– Которых тридцать с лишком тысяч? – засмеялась Мурочка. – Вы что, гонялись бы за ними и просили подошвы показать? Как в сказке про Золушку?
Ваня заметно покраснел.
– И потом, откуда сейчас следы возьмутся? – не унималась язвительная Мурочка. – Дождя-то три недели не было. Если только террористы не наступили в какую-нибудь гадость…
– Ты, Мура, все понимаешь буквально! – вспылил Вова. – А я, наоборот, выразился фигурально. Мы искали всякие следы: ног, рук. А еще окурки, сигарный пепел, оброненные записки, забытые перчатки или шляпы. Ты что, книжек не читаешь? На месте преступления всегда такого добра полно. Только нам ничего подходящего, к сожалению, не подвернулось. Зато мы нашли эту шпильку!
– Может, ее еще днем кто-то обронил? – спросила Лиза.
– Исключено! – отрезал Володька. – Вечером вокруг богатых могил всегда сторож подметает. Он не мог не заметить такую блестящую штуку. А то, что мы ночью на ступеньке ее нашли, о чем говорит?
– Ну, и о чем же? – фыркнула Мурочка.
– О том, что дама, ее обронившая, присутствовала на сходке. Она из склепа выходила, голову наклонила – свод-то там низкий! – шпилька и вывалилась из прически. Логично?
Мурочка не нашлась что ответить.
– Надо все это выяснить, – сказал Ваня Рянгин. – Если уж что-то меня задело, я не отступлю, до конца дойду.
Что еще он мог сказать – герой, пловец, знаток косматых мамонтов, бесстрашный посетитель старых кладбищ?
4
Ослепительным утром – белым, сулящим долгий знойный день – Лиза вернулась домой от Фрязиных. В столовой как раз завтракали. Лиза зевала и щурилась на солнечные пятна, которые лежали на скатерти, чашках, салфетках. Теткин начищенный кофейник сиял нестерпимо.
Лиза съела булку с маслом, напилась чаю и ушла к себе с неизменной мадам де Сегюр под мышкой. С порога она бросилась на свою кровать, такую же беленькую, как у Мурочки. Нетронутая постель была прохладной, гладкой, вчерашней. Заснула Лиза мгновенно.
Когда она открыла глаза, было уже поздно – пожалуй, часа три. Зловредное солнце перебралось из столовой в Лизину комнату и накалило белые занавески. Они пылали жаром, а в оплошно оставленную между ними щель пробрался огненный луч и начал греть и жечь ту часть Лизиной головы, которая оказалась ему подвластна. Ухо, глаз и половина щеки горели, будто их натерли горчицей.
Лиза моргнула полуослепшим глазом и передвинулась на теневую часть подушки, блаженно прохладную. Не сразу удалось вспомнить, что же такое странное и интересное было вчера. А ведь что-то было!
Вспоминать мешали голоса в соседней гардеробной. Переговаривались бывшая Лизина няня Артемьевна, которая вела теперь у Одинцовых хозяйство, и девушка Матреша, полукухарка-полугорничная. Обе они возились у шкафов, копошились в тряпье – должно быть, выбирали шерстяное для просушки во дворе. Это был ежегодный обычай в дни, когда устанавливалась жарища.
– И что ж теперь нашей барышне будет? – жалостливо говорила Матреша.
– Пожурит тетка да перестанет – злости настоящей в ней нет. А вот штучку не знаю куда подевают, – отвечала няня.
О чем это они, интересно?
– Вещь, я слышала, дорогая. Откуда взялась? Дал кто-то барышне, что ли? – продолжала беспокоиться Матреша.
– А хоть бы и дал. А хоть бы и кавалер! Девка молода, справна – пусть погулят. Дома томить хуже – сама сбежит али болеть будет.
– Что вы, Артемьевна, такое говорите!
В подобных вопросах Матреша и Артемьевна вечно оказывались несогласны. Это потому, что воспитаны они были слишком по-разному. Артемьевну взяли нянчить еще Лизину мать из глухой, чуть ли не приполярной деревни Перфилово. Лизин дед оказался там проездом по каким-то спекуляциям, которые в конце концов его и разорили. Артемьевна тогда была довольно молодой, очень румяной вдовой. Имя было у нее то ли сказочное, то ли чересчур старинное – Агафоклея. Все до единого жители деревни Перфилово (и Агафоклея, разумеется, тоже, причем как до замужества, таки после, по мужу) носили одинаковую фамилию – Перфиловы. Слыли они чуть ли не потомками самого Ермака и его удальцов. Судя по наружности местных жителей, казачью кровь основательно разбавили скуластые остячки.
Нравов в Перфилове придерживались самых архаических: девки с парнями гуляли невозбранно, на вечерках усаживали возлюбленных себе на колени и замуж шли, родив одного, а то и двух ребят. Детная невеста считалась надежна и плодпива, в отличие от той, которую никто не пожелал или которая слаба оказалась забрюхатеть. А вот перфиловские жены были неприступны и строги, в противном случае побивались крепко.
И муж, и дети у Артемьевны умерли. В Нетск она от вдовьего скучного житья поехала с охотой. Была она веселая, работящая, но перфиловских взглядов на жизнь и любовь в городе не переменила, как и своего исконного говора. Через нее Лиза узнала много такого, что прочим девицам если и снилось, то было решительно непонятно.
Матреша же происходила из переселенческой деревни Касимовки и воспитывалась в строгости, в незыблемых понятиях о девичьей чести. Она была некрасива от природы и от скромности и чиста, как весталка. Самоотверженно нарабатывала деньжат, полотенец и кашемировых подшалков себе на приданое. Почему-то только после накопления этих припасов могла она, как мечтала, соединиться со своим женихом Митрофаном. Верный Митрофан тоже восьмой год, как библейский Иаков, работал у мясоторговца Жунина: сбирал капитал для грядущего счастья с Матрешей.
Такая верность в любви поражала Лизу. Она все просила Матрешу показать фотографию жениха и искала в плоском, плохо слепленном Митрофановом лице следы жаркой страсти. Но Митрофан бессмысленно пучил с карточки глаза и не походил ни на какого героя. Эти двое из Касимовки были слишком некрасивы для своей небывалой любви! Только нежнейшее созвучие их имен – Матреша и Митроша – давало надежду, что любовь эта в самом деле будет вечной, и скопят они сколько надо денег, и поженятся, и даже умрут в один день.
