Андрей Добров - Смертельный номер. Гиляровский и Дуров
– Откуда вы это знаете?
Он посмотрел на меня снисходительно.
– Я никого не убивал пять лет назад, – ответил Гамбрини просто.
– Но вот это покушение на вас лично. Этот пожар. Это имело отношение к «смертельным номерам»?
Он пожал плечами.
– Тогда я был уверен, что да. Но это – не странно. Мы все были в панике. Однако потом я понял, что это вовсе не было покушением. Так, глупая случайность.
– Странно, – сказал я в задумчивости, – третий череп не сработал.
Гамбрини кивнул.
– Вы обиделись, что я назвал вас зевакой? – спросил он.
– Нет, – соврал я, – любопытство – часть моей профессии. Вы правы, если вся эта нынешняя история с афишей – не розыгрыш, то сегодня действительно кто-то может умереть.
Гамбрини тяжело вздохнул, потом еще раз. Прокашлялся.
– Будьте добры, передайте мне графин с водой. Он справа от вас.
Я взял с тумбочки графин. Гамбрини налил из него в чашку, потом взял с трюмо аптечный пузырек и накапал, шевеля губами, несколько капель в воду.
– Простите, у меня астма, – сказал он, глядя поверх стакана, и медленно выпил. – Вот так лучше.
– Странно, – сказал я, принимая у него графин, – я представлял вас себе более вспыльчивым человеком.
– Я, к сожалению, действительно очень вспыльчив. Но… А каким стали бы вы, готовясь к «смертельному номеру»?
Я промолчал.
– Я не знаю, кто убийца, – сказал Гамбрини тихо. – Но в то, что он существует, я верю. И боюсь, сегодня мне придется это доказать.
– Как?
– Сегодня моя очередь.
– Почему?
Он помедлил.
– Я чувствую это. Как собака чувствует смерть перед живодером. Не спрашивайте, не мучайте меня. Мне надо подготовиться к представлению. Мне надо поспать хотя бы полчаса. Ищите убийцу. Если вы успеете до начала представления, вы спасете меня. Если нет – я умру и докажу как свою невиновность, так и существование этого мерзавца.
Он встал, прошел мимо меня и, совершенно не стесняясь, лег на кушетку. Мне ничего не оставалось, как попрощаться. Ответ я услышал уже у двери:
– Остановите его. Даже если я умру сегодня. Я буду не последний.
8
Череп под куполом
После разговора с Гамбрини я ушел из цирка – пообедать. Это можно было бы сделать и там – ресторан в фойе уже открылся, но мне не хотелось оставаться – честно говоря, только что произошедшая беседа раздосадовала меня. Я-то считал, что достаточно будет подсмотреть реакцию артиста, проследить за его рефлексами, и я получу нужные мне ответы. Что Гамбрини окажется тем самым злодеем, в виновности которого я сам себя убедил с легкостью, наблюдая его вспыльчивость. Да и внешний вид этого чернявого некрасивого человечка, несомненно, повлиял на мою уверенность в его вине. Однако все пошло совсем не так. Конечно, Гамбрини мог играть, обманывать меня. Но все же иллюзионист показался убедительным в своем страхе и своей усталости. Впрочем, тарелка горячих щей, селедка, бефстроганов с картошкой и бутылка портера успокоили меня. Вернулся я в цирк за полчаса до представления, когда публика уже начала съезжаться – бульвар наполнился крытыми экипажами, толпой в шубах и теплых пальто на ватине. Внутри гардеробщики еле успевали принимать целые кипы тяжелого одеяния, ленты шарфов и горки шапок. Сдав свое пальто, я прошел в зал, обогнул арену и скользнул за кулисы. Тут царило понятное оживление, и на меня никто не обращал внимания. Униформисты складывали реквизит по порядку номеров, артисты, уже одетые в свои яркие костюмы, загримированные, напряженные, распределялись по двум партиям – для выхода на парад-алле. Шпрехшталмейстер сидел на табуретке у кулисы и курил папиросу, вяло переговариваясь со старшиной униформистов. Ни Гамбрини, ни Дурова я не увидел. Впрочем, отсутствие первого меня даже несколько обрадовало – я не знал, как теперь с ним держаться. А второго я собирался найти сам, помня, что Ванька рассказывал мне, что гримуборная дрессировщика почти напротив Гамбрини. Туда я и направился по центральному широкому коридору. Чем дальше от арены, тем меньше было суеты. Наконец, определив дверь Дурова, я постучал и, дождавшись приглашения, вошел.
Владимир Леонидович еще не переоделся – он был в обычном костюме. Сидя на венском стуле, Дуров, нагнувшись, держал в руках мордочку милой белой собачки и пристально глядел ей в глаза. Но мой приход отвлек его от этого занятия.
– Слышал, вы теперь проводите у нас официальное расследование? – спросил с места в – карьер.
– Кто вам сказал?
– Все говорят. Вы ходили к Гамбрини?
– Да, – ответил я.
– И как? Он признался?
Я поморщился.
– Нет. Похоже, он действительно тут ни при чем.
– Как я вам и говорил. Артур тяжеловат в общении, но это – скорее следствие его болезни.
– Да, – кивнул я, – при мне он принимал лекарство. А чем он болен?
– У него астма. И он пьет эфедрин. От него Артуру становится легче, но лекарство его возбуждает. Так всегда – чем-то приходится жертвовать.
Все это время собачка смирно сидела у ног своего хозяина, не сводя с него глаз. Я указал на нее:
– Дрессируете?
– В каком-то смысле. Я дал ей мысленный приказ сидеть и не мешать.
– Мысленный?
– Садитесь, – Дуров указал мне на мягкое кресло с высокой изогнутой спинкой, смотревшееся в цирковой гримерной несколько странно. Я принял его предложение.
– Помните, я вчера говорил вам, что кроме рефлексов использую для дрессуры и другие методы? Вот это и есть – другой метод.
– А в чем он состоит? – спросил я заинтересованно. Но Дуров рассмеялся и отрицательно покачал головой.
– А вот это я вам не скажу. Это как раз относится к разряду тех секретов, которые есть у каждого артиста. И которыми он никогда не делится. Давайте лучше поговорим о другом. Значит, Гамбрини – не убийца?
– Нет, – ответил я твердо.
Мне показалось, что такой ответ немного разочаровал дрессировщика.
– Что же… – сказал он. – Хотя я был уверен в этом, однако, признаюсь… Теперь мы снова в тупике.
– Да.
– А это значит, что сегодня кто-то может умереть прямо на сцене.
– Если вся эта история с черепом не розыгрыш.
– Будем надеяться, – рассеянно сказал Дуров и вздохнул.
– Вы боитесь? – спросил я его прямо.
– Да… – протянул Дуров, – теперь больше, чем минуту назад. Конечно, с моей стороны это нехорошо, но я надеялся, что во всем виноват Гамбрини. Что вы выведете его на чистую воду, а значит, сегодня бояться будет уже нечего. Но если Гамбрини не виноват…
Мы помолчали. Шум за стеной гримерки усилился. Раздались звуки оркестра, играющего марш.
– Вы сегодня выступаете? – спросил я.
– А? – как бы очнулся Дуров. – Да… Но только в третьем отделении. Хотите посмотреть? Впрочем, конечно, хотите. Вдруг… м-да…
– Боюсь, мест в зале нет. Публики очень много.
– Безусловно. Особенно если слух про череп на афише успел пройти… Впрочем, мы можем посмотреть из директорской ложи. Саламонский с Линой, конечно, уже там, но мест хватит. Пойдемте?
Мы вышли в коридор. Дверь гримерной иллюзиониста по соседству была закрыта.
– А в каком отделении выходит Гамбрини?
– В конце первого.
Дуров повел меня в сторону конторы, через центральный коридор. Потом мы подошли к стене, через дверь попали в узкий параллельный коридор и оттуда – на узкую лесенку, ведшую на второй этаж. Отодвинув тяжелую бархатную портьеру, мы наконец попали в директорскую ложу, находившуюся рядом с оркестром, справа от выхода на арену. Саламонский, сидевший в кресле, недовольно обернулся, но, увидев меня с Дуровым, только кивнул и снова принялся наблюдать за представлением. Лина указала нам на стулья справа от себя и приложила палец к губам. Мы сели. Справа от меня небольшой оркестр, только что отыгравший марш для парада-алле, молчал, переворачивая ноты. Внизу, в круге арены, шпрех объявлял первый номер – силовых акробатов, братьев Петруццо. Это были уже знакомые мне акробаты, чью репетицию я наблюдал на тренировочной арене. Когда акробаты вышли на арену, оркестранты справа от меня приложили свои трубы к губам, дирижер взмахнул палочкой, и первые же громовые звуки оглушили меня. Дуров посмотрел на оркестр, на меня и пожал плечами. Разговаривать при такой громкой музыке не имело никакого смысла. Так что оставалось только наблюдать за тем, что происходит внизу, – наблюдать с неким чувством бессилия.
Акробаты выступили хорошо, но публика аплодировала не так чтобы восторженно – представление только началось.
На сцену выбежало сразу пять коверных – из тех, кто в цирковой иерархии пока был в самом низу. Им еще не давали сольных номеров. Они показывали буффонаду – смешные прыжки, ужимки, драку на «батонах» – бамбуковых палках с расщепленными концами, которые громко и резко трещали, если даже несильно стукнуть ими по спине или голове товарища. Впрочем, коверные, быстро покрутившись по арене и немного подняв градус за счет своих грубоватых выходок, юркнули за кулисы, и шпрех объявил жонглера-эксцентрика «из далекого Китая» Му Ди Лао. Мужская публика смущенно засмеялась. Саламонский ухмыльнулся, но Лина сморщилась. Было видно, что сценическое имя псевдокитайцу придумала не она. На арену выехал – почему-то на верблюде – человек в просторной желтой одежде и маленькой черной шапочке мандарина на затылке.
