Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2
– Не-ет, – зашмыгала носом Благолепова. – Он спросил… он спросил, как поживает мой почтенный батюшка-а-а…
Из глаз барышни снова хлынула влага, очевидно, производимая её слёзными железами в поистине неограниченном количестве.
– Разве он знал вашего отца? – удивился Эраст Петрович.
Софья Диогеновна сморкалась в мокрый платок и ответить не смогла, поэтому Сирота переадресовал вопрос якудзе.
– Нет, он не имел чести быть знакомым с отцом желтоволосой госпожи, но вчера ночью он видел, как она приходила за своим родителем в «Ракуэн». Он был очень общительный человек. Одни от опиума засыпают, другие, наоборот, становятся весёлыми и разговорчивыми. Старый капитан не умолкал ни на минуту, всё рассказывал, рассказывал.
– Что рассказывал? – рассеянно спросил Фандорин, доставая часы.
Без четверти восемь. Если придётся ехать с консулом на пресловутый Холостяцкий бал, то хорошо бы перед этим принять ванну и привести себя в порядок.
– Про то, как возил трех пассажиров в Токио, к причалу Сусаки. Как ждал их там, а потом привёз обратно. Они говорили на сацумском диалекте. Думали, что гайдзин не поймёт, а капитан давно по японским морям плавает, все диалекты понимать научился. У сацумцев были с собой длинные свёртки, а в свёртках мечи, он разглядел одну из рукояток. Чудная, покрыта камиясури. – Здесь Сирота запнулся, не зная, как перевести трудное слово. – Камиясури – это такая бумага, вся в стеклянной крошке. Её используют, чтобы делать поверхность дерева гладкой…
– Наждаковая?
– Да-да! Наж-да-ковая, – медленно повторил Сирота, запоминая.
– Но разве рукоятка может быть наждаковой? Ладонь раздерёшь.
– Конечно, не может, – согласился японец. – Но я всего лишь перевожу.
Он велел якудзе продолжать.
– Эти люди очень плохо говорили про министра Окубо, называли его Ину-Окубо, то есть «Собака Окубо». Один, сухорукий, который у них за старшего, сказал: «Ничего, завтра он от нас не уйдёт». А когда капитан их привёз в Йокогаму, они велели завтра за час до рассвета быть на том же месте и дали хороший задаток. Капитан рассказывал про это всем, кто оказывался рядом. И говорил, что посидит ещё немного, а потом пойдёт в полицию и ему там дадут большую награду, потому что он спасает министра от злоумышленников.
Переводя рассказ бандита, Сирота всё больше хмурился.
– Это очень тревожное сообщение, – объяснил письмоводитель. – Бывшие самураи из княжества Сацума ненавидят своего земляка. Они считают его предателем.
Он принялся расспрашивать коротышку, но тот рассмеялся и пренебрежительно махнул рукой.
– Говорит, всё это чушь. Капитан был совсем пьяный от опиума, у него заплетался язык. Наверняка ему примерещилось. Откуда у сацумских самураев деньги платить за паровой катер? Они все голодранцы. Хотели бы зарубить министра – пошли бы в Токио пешком. И потом, где это видано – обматывать рукоятку меча наж-да-ковой бумагой? Старый гайдзин просто хотел, чтобы его слушали, вот и плёл небылицы.
Эраст Петрович и Сирота переглянулись.
– Ну-ка, пусть расскажет во всех п-подробностях. Что ещё говорил капитан? Не случилось ли с ним чего-нибудь?
Якудза удивился, что его история вызвала такой интерес, но отвечал старательно:
– Больше он ничего не говорил. Только про награду. Заснёт, потом проснётся и снова про то же. Пассажиров он, наверно, и в самом деле возил, но про мечи – это ему, конечно, от опиума приснилось, все так говорили. И ничего особенного с капитаном не случилось. Сидел до рассвета, потом вдруг встал и ушёл.
– «Вдруг»? Как именно это п-произошло? – стал допытываться Фандорин, которому история про таинственных сацумцев что-то ужасно не понравилась – особенно в связи со скоропостижной кончиной Благолепова.
– Просто встал и ушёл.
– Ни с того ни с сего? Якудза задумался, припоминая.
– Капитан сидел и дремал. Спиной к залу. Кажется, сзади кто-то проходил и разбудил его. Да-да! Какой-то старик, совсем пьяный. Он пошатнулся, взмахнул рукой и задел капитана по шее. Капитан проснулся, заругался на старика. Потом говорит: «Хозяин, что-то мне нехорошо, пойду». И ушёл.
Закончив переводить, Сирота прибавил от себя:
– Нет, господин титулярный советник, ничего подозрительного. Видно, у капитана заболело сердце. Дошёл до дому и там умер.
Эраст Петрович на это умозаключение никак не откликнулся, однако судя по прищуренности глаз остался не вполне им удовлетворён.
– Рукой по шее? – пробормотал он задумчиво.
– Что? – не расслышал Сирота.
– Что этот разбойник теперь будет делать? Ведь его шайка разгромлена, – спросил Фандорин, но без большого интереса – просто до поры до времени не хотел посвящать письмоводителя в свои мысли.
Разбойник ответил коротко и энергично.
– Говорит: буду вас благодарить.
Решительность тона, которым были произнесены эти слова, заставила титулярного советника насторожиться.
– Что он хочет этим сказать?
Сирота с явным одобрением объяснил:
– Теперь вы на всю жизнь его ондзин. В русском языке, к сожалению, нет такого слова. – Он подумал немного. – Погробный благодетель. Так можно сказать?
– П-погробный? – вздрогнул Фандорин.
– Да, до самого гроба. А он ваш погробный должник. Вы ведь не только спасли его от смерти, но и уберегли от несмываемого позора. За такое у нас принято платить наивысшей признательностью, даже самой жизнью.
– На что мне его жизнь? Скажите ему «не за что» или как там у вас полагается и пускай идёт своей дорогой.
– Когда говорят такие слова и с такой искренностью, то потом не идут своей дорогой, – укоризненно сказал Сирота. – Он говорит, что отныне вы его господин. Куда вы – туда и он.
Коротышка низко поклонился и выставил вверх мизинец, что показалось Эрасту Петровичу не очень-то вежливым.
– Ну, что он? – спросил молодой человек, все больше нервничая. – Почему не уходит?
– Он не уйдёт. Его оябун погиб, поэтому он решил посвятить свою жизнь служению вам. В доказательство своей искренности предлагает отрезать себе мизинец.
– Да пошёл он ко всем ч-чертям! – возмутился Фандорин. – Пусть катится! Вот именно! Так ему и скажите!
Письмоводитель не посмел спорить с раздражённым вице-консулом и начал было переводить, но запнулся.
– По-японски нельзя сказать просто «катись», нужно обязательно пояснить, куда.
Если б не присутствие барышни, Эраст Петрович не поскупился бы на точный адрес, ибо его терпение было на исходе – первый день пребывания в Японии получался чрезмерно утомительным.
– К-колбаской, под горку, – махнул Фандорин рукой в сторону берега.
На лице настырного коротышки мелькнуло недоумение, но сразу же исчезло.
– Касикомаримасита, – кивнул он.
Улёгся наземь, оттолкнулся рукой и покатился под откос.
Эраст Петрович сморщился: ведь все бока отобьёт о булыжники, болван. Но черт с ним, имелись дела поважнее.
– Скажите, Сирота, можете ли вы порекомендовать надёжного доктора, способного произвести вскрытие?
– Надёжного? Да, я знаю очень надёжного доктора. Его зовут мистер Ланселот Твигс. Он человек искренний.
Странноватая рекомендация для медика, подумал чиновник.
Снизу доносился мерный, постепенно убыстряющийся шорох – это катился колбаской под горку, по булыжной мостовой, погробный должник Фандорина.
Набьют синяковБулыжники дороги.Тяжёл Путь Чести.
Совершенно здоровый покойник
– Ничего не понимаю, – объявил доктор Ланселот Твигс, сдёргивая скользкие, в бурых пятнах перчатки и накрывая раскромсанное тело простыней. – Сердце, печень, лёгкие в полном порядке. В мозгу никаких следов кровоизлияния – зря я пилил черепную коробку. Дай Бог всякому мужчине за пятьдесят пребывать в столь отменном здравии.
Фандорин оглянулся на дверь, за которой под присмотром Сироты осталась Софья Диогеновна. Голос у доктора был громкий, а сообщённые им анатомические подробности могли вызвать у барышни новый взрыв истерических рыданий. Хотя откуда этой простой девушке знать английский?
Вскрытие происходило в спальне. Просто сняли с деревянной кровати тощий матрас, постелили на доски промасленную бумагу, и врач взялся за своё невесёлое дело. Вокруг импровизированного анатомического стола горели свечи, Эраст Петрович, взявший на себя роль ассистента, держал фонарь и поворачивал его то так, то этак, в зависимости от указаний оператора. Сам при этом старался смотреть в сторону, чтобы, упаси Боже, не грохнуться в обморок от жуткого зрелища. То есть, когда доктор говорил: «Взгляните-ка, какой великолепный желудок» или «Что за мочевой пузырь! Мне бы такой! Вы только посмотрите!» – Фандорин поворачивался, даже кивал и согласно мычал, но глаза благоразумно держал зажмуренными. Титулярному советнику хватало и запаха. Казалось, эта пытка никогда не кончится.
