Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2: Третий глаз Шивы
В каких отношениях я был с мастером Поповым из гранильного цеха? Ни в каких. Иногда давал ему камень-другой, чтобы он по блату, как говорят, его обработал.
Нехорошо, конечно, но ничего тут страшного нет. Ты мне поможешь, я — тебе. Государству никакого убытка тут нет.
Зачем мне ограненные бриллианты? Странный вопрос! Я ведь именно такие и собираю. Меняться бриллиантами тоже легче. По крайней мере знаешь, что сколько стоит. И, конечно, мне было приятно, когда огранка получалась по первой категории. Кому не хочется, чтобы его вещь стоила дороже?
Вас интересует, где я доставал необработанные алмазы? Неужели мы будем тратить ваше драгоценное время на подобные пустяки? Спросите лучше филателистов, где они берут свои марки. А монеты, думаете, с неба падают? Мы меняемся, покупаем, достаем, наконец, всеми правдами и неправдами… Очень трудно бывает объяснить точно, где, когда, у кого.
Нет, сейчас я никак не могу вспомнить. Если можно, отпустите меня отдохнуть.
Подписать протокол? Мне надо подумать. Я всегда готов помогать людям, но люблю, когда и мне идут навстречу. Сурово наказать Мирзоева для вас, я вижу, не самое главное. Поэтому я надеюсь, что мы сумеем найти точки соприкосновения и поможем друг другу. Люди, как сказано в Коране, «не будут обижены на толщину плевы на финиковой косточке».
Глава двенадцатая
Вынужденный союз
Тяжело дались Сударевскому восемь коротких шажков от двери до стола, за которым, как пифия на треножнике, восседала Марья Николаевна. Не поднимая головы от стрекочущих клавиш «Рейн-металла», она искоса глянула на оробевшего и. о. завлаба и, не отвечая на приветствие, которого вполне могла не расслышать, продолжала печатать. Марку Модестовичу показалось, что вся приемная следила за ним с осуждающей насмешкой. И он сам, страдая, как бы со стороны взирал на свое совершенно невозможное поведение, угодливое и развязное одновременно. В действительности же все выглядело вполне благопристойно. Он вошел с видом уверенно-деловитым, пробормотал какие-то вежливые слова и, наклонившись над Марьей, заворковал:
— Зашел попрощаться, Марья Николаевна, перед отлетом в Амстердам… Не будет ли каких поручений?
— Куда-куда? — Ее пальцы замерли в неподвижном парении над клавиатурой.
— На конгресс в Нидерланды, Марья Николаевна. Может, сувенирчик какой? Европа все-таки…
— А! — Она настолько оттаяла, что даже подняла голову. — Ну что ж, привезите какую-нибудь безделушку.
— Непременно! — просиял Сударевский. — К Фоме Андреевичу можно? Мне только на секунду.
— У него сейчас Дузе. Как только выйдет, я вас пропущу.
— Большое спасибо, Марья Николаевна, я обожду.
Сударевский хотел отойти в сторонку, так как секретарша вновь застучала на машинке, но она остановила его вопросом:
— Как схоронили?
— Аркадия Викторовича? Хорошо. Я хотел сказать, — спохватился Марк Модестович, — обыкновенно.
— Народу много было?
— Не особенно…
— Цветы? Музыка?
— Все, как положено, Марья Николаевна.
— Речи были?
— Нет, речей как раз и не было… Как-то так получилось…
— Почему? Разве не вас от института выделили? Вот вы бы и выступили.
— Понимаете, Марья Николаевна… — Он наклонился еще ниже и зашептал ей в самое ухо: — Обстановка создалась не совсем подходящая… Людмила Викторовна так убивалась, так плакала…
— Удивительно люди притворяться умеют! — Марья Николаевна осуждающе поджала бескровные губы. — Рыдать рыдают, а про себя только о наследстве и беспокоятся. Имущества после него, чай, много осталось?.. Дача?
— По всей видимости, — уклончиво промямлил Сударевский. — Я не интересовался.
Из директорского кабинета, опираясь на палочку, вышла монументальная дама. Грудь ее, видимо, от пережитого волнения вздымалась тяжело и порывисто.
— Идите теперь вы, — распорядилась Марья Николаевна и даже подтолкнула Сударевского в бок, укротив безмолвный протест очереди ледяным, ускользающим взором.
Рыженький научный сотрудник, сидевший у самой заветной двери, хоть и не удержался от разочарованного вздоха, но вынужден был вновь опуститься на стул. Свой протест новоявленному фавориту он выразил тем, что демонстративно раскрыл папку, полную всевозможных бумаг.
Да, Марк Модестович не держал в руках неотложных, требующих подписи отношений в «Академснаб» и «Главизотоп», но зато у него в кармане лежал огненный общегражданский паспорт с посольской визой, билет Аэрофлота на рейс «SU-169» Москва — Амстердам и скромный чек, который можно было учесть в одном из самых солидных банков.
Только что раздираемый противоречивыми комплексами неполноценности и гордыни, но обогретый милостивым отношением всемогущей Марьи, Сударевский совершенно преобразился. В тамбур, ведущий в директорский кабинет, он вступил с победоносной улыбкой человека, которому все удастся.
— Разрешите, Фома Андреевич? — интимным тоном осведомился он и без промедления ступил на ковровую дорожку. — Я только на одну минуточку. Пришел за последними указаниями.
— Отбываете, значит? — Вопреки ожиданиям, директор особой приветливости не выказал. — Так-так…
— Хотелось бы выслушать напутствия. — Марк Модестович смущенно потер руки и покосился на стул.
— Вы у нас человек самостоятельный. — Фома Андреевич не вышел из-за стола поздороваться и не спешил предложить место. — Даже не знаю, как с вами и быть…
— Что-нибудь случилось?! — внутренне так и обмер Сударевский.
— Вам лучше знать, Марк… э-э… Модестович. — Директор сделал вид, что заинтересовался вдруг лежащей перед ним на стекле сапфировой призмой. — Удивлен, что вас интересуют еще мои советы. Н-да, весьма удивлен.
— Ничего не понимаю! — Сударевский не слышал, как неузнаваемо вдруг изменился его голос. — Фома Андреевич, ради бога…
— Любите вы, голубчик, сюрпризы подносить, ничего не скажешь. И ведь когда, главное? Под самый занавес!
— Да в чем дело, Фома Андреевич? — взмолился Сударевский. — Это по поводу командировки?
— На загранпоездке жизнь не кончается. А вы, как я погляжу, только сегодняшним днем и живете. Будущее вас не особенно волнует.
— Что вы, Фома Андреевич! — Сударевский облегченно перевел дух. — Как можно?
— Лишь бы сейчас кусок урвать, а там хоть трава не расти, — буркнул директор и отвернулся. — Умнее всех быть хотите?
— Почему? — Сударевский, как набедокуривший школьник, захлопал глазами. Он вновь отчаянно взволновался и уже не отдавал себе отчета в том, что говорит. — Я не знаю, что вам наговорили про меня, Фома Андреевич, но поверьте… — Он смешался и потерял нить разговора.
— Ну-ну, — подбодрил его Фома Андреевич, — продолжайте… А то только рот разеваете, словно рыба какая, и молчите. Я бы на вашем месте себя иначе вел. Н-да… Что вы там опять затеваете с этим горе-открытием?
— Я? — изумился Марк Модестович. — Понятия не имею! — Он даже порозовел то ли от радости, что туманные угрозы обернулись таким, в сущности, пустяком, то ли от благородного негодования. — Клянусь вам!
— Значит, вы единственный, кто не в курсе. — По тому, как Фома Андреевич нетерпеливо дернул плечом, Сударевский понял, насколько тот раздосадован.
— Я здесь абсолютно ни при чем! — поспешил он заверить директора.
— А кто? — Фома Андреевич брезгливо поежился. — Может быть, ваш соавтор? По всем секциям звон идет, а он, видите ли, не в курсе. Все утро только вами и занимаюсь.
— Мной? — вновь переспросил Сударевский, но, прежде чем успел сообразить, что это глупо и неуместно, вспомнил про взволнованную Дузе, с которой только что повстречался в приемной. — Боюсь, что вышло недоразумение, Фома Андреевич, — с достоинством закончил он и решительно сел на ближайший стул. — Или меня просто-напросто оклеветали. Такие любители всегда найдутся.
— Клевете не поверю. — Фома Андреевич для пущей убедительности постучал кристаллом по стеклу. — И вообще наушников не терплю!
— Я знаю, — подтвердил Сударевский, хотя и был уверен в обратном.
— Но чудес на свете не бывает… Как вы попали к Берендеру?
— Кто это? — Марк Модестович сделал вид, будто силится припомнить. — Ах, этот! Академик?
— Он самый. — Фома Андреевич неприязненно пожевал губами. — Такой же универсал, как ваш покойный покровитель. И швец, и жнец, и на дуде игрец. Говорят, он даже стишата кропает… Да притом еще по-французски! Тоже мне Леонардо да Винчи!
— Я с ним не знаком, — отчеканил Сударевский.
— Факты свидетельствуют иное. — Фома Андреевич бросил кристалл в кокосовую чашку.
— Какие факты, Фома Андреевич? — с печальным смирением осведомился Марк Модестович.
— Я бы еще мог усомниться в правильности сигналов, если бы мне буквально пять минут назад не позвонил Геокакаян. — Директор выжидательно примолк.
