Дочь палача и ведьмак - Пётч Оливер
Магдалена помотала головой:
– Вовсе нет. Реликвии в целости и сохранности. Огонь остановился прямо перед дверью в сокровищницу, только деревянные засовы обуглились.
– Святые угодники, это же чудо!
– Люди тоже так говорят, – усмехнулась Магдалена. – В будущем паломников здесь станет, наверное, еще больше. Настоятель еще утром выступил перед народом и пообещал новый монастырь, красивее прежнего. Ремесленникам из Вессобрунна, да и нашим работягам, будет чем заняться. Бальтазар и еще кое-кто даже в Шонгау возвращаться не будут.
Симон прошел в общую комнату, склонился над тазом и принялся смывать грязь с лица, а Петер с Паулем затеяли у него под ногами драку из-за деревянного волчка.
– В общем-то именно этого и желал приор, – проговорил лекарь и тряхнул мокрыми волосами. – Новый монастырь. Для этого они с библиотекарем и переплавляли все дароносицы, золотые кубки и серебряные ларцы: чтобы скопить денег на строительство.
– Но они-то ничего уже не получат. Солдаты Вартенберга еще на рассвете вывезли этих двоих в Вайльхайм. Скоро над ними устроят процесс. – Магдалена поджала губы. – Судя по тому, что отец рассказывал про этого мастера Ганса, скоро они молить будут о смерти.
– А Непомук? – задумчиво бросил Симон.
Магдалена протянула мужу сухое полотенце и подмигнула.
– Настоятель пообещал, что похлопочет о его освобождении. Пытки пока прекратили. Отец уже отправился в Вайльхайм, чтобы лично сообщить Непомуку весть. Старый лис воспользовался общим переполохом и удрал, его ведь до сих пор разыскивают. – Она улыбнулась. – Но брат Маурус настаивает на том, чтобы его перестали преследовать из-за убитого охотника. Остальные стражники, судя по всему, признались, что сами подстрелили своего приятеля из арбалета.
– Так, значит, Маурус останется настоятелем? – спросил Симон.
– Ну, приор уже вряд ли им станет. А больше оспорить его назначение некому.
– Так или иначе, а мы здесь тоже надолго не задержимся.
Симон натянул старый, еще мокрый после вчерашнего дождя сюртук и влез в сапоги с отворотом: носки у них немного обгорели.
– Но мне нужно еще кое-что уладить, – проговорил он. – Давно следовало это сделать, да как-то потом сразу все навалилось… Я скоро вернусь. Обещаю.
Он улыбнулся на прощание и скрылся за дверью.
– Симон!
Магдалена подобрала юбку и бросилась за ним в сад. Но Фронвизер уже шагал по мокрой, затянутой легким туманом тропе в сторону монастыря.
– Постой! Я еще не все тебе сказала! Мы…
Она лишь вздохнула и, махнув рукой, оглянулась на детей, которые устало потирали глаза после драки.
– Папа ваш, наверное, никогда не изменится, – проговорила она и потрепала малышей. – Сам виноват. Пусть не жалуется, что я сразу не сказала. А мы помолчим до поры о времени, правда ведь?
Дети обняли ее за ноги, и Магдалена почувствовала тугой комок в животе. Она мечтательно улыбнулась и вернулась в дом.
Пусть церковь сгорела дотла, а Магдалена сегодня же поставит свечку святой Вальбурге.[22]
* * *Симон поднимался шаткой походкой к Святой горе, которая под ясным небом казалась громадной кучей угля.
Пожар хоть и потушили, но над останками монастыря по-прежнему поднимались столбы дыма; от многих построек остались лишь черные скелеты. Среди них сновали монахи и местные жители в поисках пригодных к использованию вещей. Аптека и мастерская Виргилиуса тоже стали добычей огня. Возле некоторых строений стояли ремесленники: они осматривали повреждения и, судя по всему, подсчитывали, сколько потребуется камня, досок, гвоздей и штукатурки, чтобы отстроить все заново. Для монастыря пожар был настоящим бедствием, однако для местных жителей, разоренных войной, его восстановление станет рогом изобилия. Деньги польются рекой – и что до того, что деньги эти добыты за счет переплавленных реликвий?
«Тоже своего рода чудо, – подумал Симон. – Быть может, сам Господь пожелал так, чтобы святыни таким вот образом снова послужили народу».
Наконец лекарь добрался до своей цели. Впереди показался госпиталь, который всего неделю назад был зловонной конюшней. Симон отметил с облегчением, что повреждения здесь довольно незначительны. Местами обгорела кровля, и перед входом дымилось еще несколько угольных куч, но больные, вероятно, уже лежали на своих койках.
Симон шагнул к двери, но та неожиданно распахнулась, и на лекаря уставился с удивлением Якоб Шреефогль.
– Так это вы? – с улыбкой произнес патриций. – Мне рассказали, что вчерашней ночью вы свалились без чувств. Я не рассчитывал увидеть вас так скоро.
– Я так смотрю, мне здесь и делать нечего.
Симон одобрительно покивал и вошел в просторное, хорошо проветренное помещение. Пол начисто вымели и расстелили свежий тростник, человек двадцать больных дремали на койках, и вид у всех был вполне ухоженный. Повязки и компрессы им, судя по всему, недавно поменяли.
– А вы уверены, что не хотите продать свою гончарню и попробовать себя в качестве лекаря? – спросил Симон, искренне изумленный. – У вас настоящий талант к этому делу.
Шреефогль отмахнулся.
– Мне теперь кое-кто из монахов помогает, иначе я не справился бы. Кроме того, худшее, слава богу, осталось позади. Больных уже меньше. Но признаю, работа доставила мне удовольствие, пусть она и вполовину не так доходна, как моя должность в городском совете. – Он подмигнул лекарю. – Но вы пришли явно не комплименты мне выражать, а ждете от меня некоторых сведений, верно? Я даже догадываюсь, каких именно. И полагаю, у меня есть чем вас удивить.
Симон взволнованно закивал:
– Я просил вас вчера расспросить в таверне, откуда они берут продукты. Наверняка эта чертова зараза как-то связана с таверной! Слишком много больных там бывали, прежде чем слечь. И что же вы выяснили?
– Что вы правы.
Симон растерянно взглянул на советника:
– То есть? Прошу вас, не заставляйте каждое слово из вас тянуть. Значит ли это…
– Продукты в таверну действительно поставлял только один человек, – перебил его Шреефогль с ухмылкой. – Я взглянул на мясо, яйца и овощи. Все они оказались далеко не первой свежести, а в мясе уже ползали личинки. Уверен, там и есть источник болезни.
– Но… но почему в таверне позволили подавать эту гниль? – спросил Симон с удивлением.
– Все происходило с одобрения приора. У поставщика были могущественные заступники в совете монастыря. Кстати, тот же самый человек продал монастырю смешанный с жиром воск и дешевые иконки по завышенной цене. Без взяток тут явно не обошлось.
Симон затаил дыхание, сердце бешено заколотилось.
– А может быть так, что я этого поставщика знаю? – прошептал он.
Шреефогль довольно кивнул:
– Можно и так сказать.
– Господи, это же…
– Карл Земер, бургомистр Шонгау. Настоятель сегодня утром разорвал с ним все соглашения. Больше Земер ничего не сможет здесь продать. – Шреефогль лукаво улыбнулся. – И договор с Виттельсбахами тоже от него ускользнул. Я лично позаботился о том, чтобы граф обо всем узнал.
Симон рассмеялся так громко, что некоторые из больных испуганно проснулись.
– Толстосум жирный! – воскликнул он и покачал головой. – Это ему за то, что всех дурил и карманы набивал! В будущем Земеру придется, наверное, поумерить аппетит… – Он вдруг подобрался. – Что ж, надеюсь, он и в совете станет теперь немного сговорчивее. Нам с Магдаленой он чего только не наобещал…
Шреефогль пожал плечами и направился к одной из коек, чтобы сменить компресс больному.
– Об этом не беспокойтесь. Не думаю, что в подобных обстоятельствах его когда-либо еще изберут бургомистром. Скорее…
Дверь с грохотом распахнулась, и в лазарет, морща нос, вошел граф Вартенберг. Одетый, как и вчера, в красный сюртук, он был аккуратно причесан и источал привычный аромат мыла и духов. Только взгляд был усталый, словно граф не выспался за прошедшую ночь.
