Ночь трех смертей - Валерий Георгиевич Шарапов
Паршин попытался возразить, объясняя, что для гастролеров город Ковылкино не представляет интереса, но большинство собравшихся настаивали на данной версии, и следователь понял, что возражать бессмысленно. В какой-то мере он и сам был для старожилов пришлым, ведь в Ковылкино он прожил всего три года, а это не такой большой срок. Правда, полковник Стригунов, назначая его главным в расследовании всех трех убийств, аргументировал свое решение именно тем, что у Паршина имеется опыт в подобных делах еще со времен работы в Челябинске.
По поводу его назначения никто из присутствующих возражений не высказал, чему Паршин совсем не удивился. Кому охота вешать на себя ответственность за преступления, которые взяты на контроль не только администрацией города, но и партийными органами? Понятно, сейчас не тридцать седьмой год, когда и за меньшее люди рисковали оказаться в лагере, причем не по своей воле. В семидесятых о репрессиях, политических лагерях и лесоповале уже не вспоминали, но лишиться погон в случае, если дело подобного масштаба останется нераскрытым, побаивались.
Собрание закончилось в половине десятого, и Паршин сразу же поехал в отдел. Там его ждала оперативная бригада, которую подполковник Яценко выделил для работы на районе. Два оперативника, обычно занимавшиеся квартирными кражами и разбойными нападениями, два участковых милиционера, капитан в отставке Жабыкин, проработавший на Первомайской больше двадцати лет, и Валеев со стажером – вот и вся команда. Вместе с Паршиным восемь человек – не густо, но лучше, чем ничего.
Капитан пригласил всех в свой кабинет. Группа кое-как разместилась в крошечном помещении, Паршин во второй раз за утро пересказал события прошедшей ночи, после чего разделил бригаду на небольшие группы, разделив между ними три эпизода, которые тем предстояло разрабатывать. Один из «квартирников» и стажер достались Валееву, которому предстояло разбираться с убийством деда Ковыля. Второго «квартирника» и одного из участковых Паршин прикрепил к Жабыкину для отработки убийства Филимоновой. Сам же, взяв себе одного участкового, отправился в Дом культуры собирать сведения о погибшей Наталье Рогозиной.
В Доме культуры о смерти Рогозиной уже знали – сарафанное радио сработало быстро. Ребята, которые накануне занимались приготовлениями к празднику вместе с погибшей девушкой, собрались вместе, не в состоянии переварить новость в одиночку. Задавая стандартные вопросы, Паршин вынужден был то и дело прерывать допрос, пережидая потоки слез, которые не могли сдержать даже парни.
По словам друзей, Наталья была совершенно неконфликтным человеком: веселая, жизнерадостная, отзывчивая, разве что чересчур боязливая. Впрочем, теперь ее боязнь темных переулков и прогулок в одиночестве в ночное время не казалась безосновательной. И парни, и девушки винили себя в смерти подруги, ведь это они упустили из вида то, что Наталья не присоединилась к ним, когда они отправились домой накануне вечером. Но кто же мог предположить подобный исход? Многие из тех, с кем общался Паршин, рассказывали, сколько раз они ходили домой одни, и никаких эксцессов не случалось.
Как и предполагал Паршин, врагов Наталья не имела, брошенного парня, который мог бы выместить таким образом обиду, у нее не было. С родителями не конфликтовала, со взрослыми обращалась уважительно – и все в таком духе. Следователь и сам не верил в то, что смерть Натальи могла быть связана с кем-то из ее знакомых, но протокол есть протокол, и он добросовестно отрабатывал все версии.
Из опроса он выяснил, что никакие подозрительные личности ни у Дома культуры, ни у парка в последнее время не крутились и вообще ничего необычного не происходило. Все как всегда: все тихо и спокойно – больше ничего Паршину выяснить не удалось.
Опрос жильцов домов, расположенных возле парка, занял больше трех часов, но не принес никаких результатов. Люди изо всех сил старались помочь следствию, но этим только вводили в заблуждение и отнимали время. Кто-то с пеной у рта доказывал, что видел на днях в парке здоровенного мужика в наколках (сразу видно – из колоний). Паршин просил дать более точные сведения: время, конкретное место, рост и цвет волос. Свидетель начинал путаться в показаниях и в итоге признавался, что сам этого мужика не видел, а только слышал от кого-то, да и то после того, как узнал о смерти Рогозиной.
Кто-то жаловался на соседа, который держит в доме огромную собаку, а когда та по ночам лает, лупит ее ремнем почем зря. Такому и человека убить ничего не стоит – к такому заключению приходил свидетель и советовал присмотреться к истязателю животных. Кто-то «вдруг» вспоминал, как у промтоварного магазина, расположенного прямо возле парка, крутился подозрительный тип. Высокий, худой, в длиннополом плаще с капюшоном и со «звериным» оскалом на лице. Когда же участковый, присутствовавший при опросе, заявил, что данное описание подходит местному пьянице Корнею, свидетель тут же соглашался, но стоял на своем, что этот алкаш ради копейки мать родную зарежет, не только молодую беззащитную девушку. И все же, несмотря на неудачи, следователь Паршин упорно продолжал опрос, опасаясь из-за ложных свидетелей упустить свидетеля реального.
После опроса капитану предстояло самое сложное: он должен был отправиться в дом Натальи и пообщаться с ее отцом. Тот факт, что отец первым прибыл на место преступления и переместил тело, вынуждал Паршина попытаться с его помощью восстановить картину в первозданном виде, так как это могло помочь следствию.
«Как я могу просить убитого горем отца вновь пойти туда, где он нашел окровавленное тело своей дочери? Да и кто может просить о таком?» – размышлял Паршин, направляясь к дому Рогозиных.
И все же ему пришлось сделать это. Вместе с отцом Натальи они пришли в парк, где тот попытался вспомнить, как лежало тело дочери, когда он его нашел. Паршин понимал, сколько мужества нужно, чтобы выполнить просьбу следователя, и восхищался выдержкой отца. Когда в доме Рогозиных капитан попросил помочь ему на месте, отец чуть не выставил его из дома, но Паршин умел быть убедительным. Он объяснил, насколько это важно для поимки преступника. В конце концов отец согласился. Но одно дело говорить об этом в теории, и совсем другое – держать себя в руках, когда стоишь возле лужи родной крови.
Поначалу ничего не получалось, отец просто не мог вспомнить ни одной детали, кроме того факта, что здесь лежала его
