Восьмой грех - Ванденберг Филипп
Катерина не замечала оценивающего взгляда Мальберга, но в какой-то момент вдруг сказала:
— Простите меня за неряшливый внешний вид. Когда я выходила из дому, я еще не знала, что у меня будет встреча с вами.
Мальберг почувствовал, что его поймали на горячем, и попытался выкрутиться из щекотливой ситуации, со всей серьезностью ответив на ее вопрос:
— Да, я думаю, что это убийство.
— Понимаю. — Журналистка покачала головой. После небольшой паузы она продолжила беседу: — Простите за нескромный вопрос, в каких отношениях вы состояли с синьорой Аммер?
— Вы хотите знать, была ли у нас связь? — Лукас выдавил из себя улыбку. — Ответ отрицательный. Она была моей старой школьной подругой. Больше ничего.
— А синьора не была замужем?
— Насколько я знаю, нет.
— Удивительно. Она, вероятно, была очень привлекательной.
— Да, верно. С ней произошли удивительные перемены. Она превратилась из гадкого утенка в лебедя. Пока мы с ней учились, ее нельзя было назвать красавицей. Но потом, когда я увидел ее через много лет, это был, конечно, сюрприз! Из неприметной Ленки получилась очень красивая Марлена.
— У Марлены Аммер были родственники?
— По-моему, нет. Мне известно, что ее мать умерла два года назад. Отец погиб еще раньше в автокатастрофе. Нет, у нее никого не осталось.
Мальберг с трудом следил за четкостью своих мыслей. В вечернюю жару надоедливые вопросы журналистки едва ли могли прояснить ситуацию, в которой он оказался.
— Послушайте, синьора Лима, когда люди встречаются после двадцати лет разлуки, им есть что рассказать друг другу. Вещи, о которых вы спрашиваете, уходят на задний план.
— Я понимаю, — извиняющимся тоном произнесла Катерина. Но уже в следующую секунду задала новый вопрос: — Как вы узнали о смерти синьоры?
Мальберг невольно вздрогнул. Он не был уверен, заметила ли его реакцию журналистка. Пытаясь скрыть волнение, он ответил:
— Мне обо всем рассказала маркиза. Разве она не говорила вам?
— Насколько я помню, нет! — Катерина коснулась указательным пальцем правой руки своих пухлых губ, как будто задумалась.
Мальберг был не так прост, чтобы его загнала в угол какая-то журналистка. К тому же для этого не было причин. Но постепенно разговор превратился в допрос. Мальберг, чувствуя, что его вынуждают защищаться, заявил:
— Сожалею, если я ничем не смог помочь. Все, что мне было известно о Марлене, я вам рассказал. А сейчас прошу прощения. У меня еще есть дела.
— Что вы, синьор! Вы мне очень помогли. Простите, если вопросы были слишком прямолинейны. Я ведь только начинающая журналистка. Могу ли я вам оставить визитку на тот случай, если вы вспомните что-нибудь важное?
Мальберг ответил больше из вежливости:
— Конечно, я еще пару дней пробуду в Риме. Вы знаете, где меня найти.
Он рассеянно сунул визитку Катерины в нагрудный карман спортивной рубашки.
Глава 7
Крупные капли дождя барабанили по стеклам круглых окон замка Лаенфельс. Деревянная кровать с простым шерстяным одеялом не располагала ко сну. Соффичи, секретарь кардинала, уставился в потолок, разглядывая толстые балки.
Альберто, который тоже спал в этой крошечной комнате, ворочался на своей койке. Человек в черном привел их в комнату для ночлега — квадратное помещение с высокими потолками, площадью едва ли не в десять квадратных метров. Там стояли две деревянные лежанки, стул для вещей, в углу — умывальник с протекающим краном.
— Вы тоже не спите, монсеньор? — донесся из полумрака шепот Альберто.
— Инквизиция, наверное, с вероотступниками и то помягче обращалась, — саркастически ответил Соффичи, зевая.
— А где кардинал? Он куда-то пропал.
— Не знаю. Честно сказать, мне сейчас абсолютно все равно. Как Гонзага мог дойти до такого? Зачем он втянул нас в эту историю?
— Если я не ошибаюсь, — ответил Альберто, — Церковь сама придумала целибат. Иисус, Господь наш, ничего подобного не говорил.
— Браво! Все считают, что вы не обычный шофер, а состоите на службе у государственного секретаря.
— Монсеньор, — рассердился Альберто, — вы забываете, что я три семестра учил теологию в Григорианской академии, прежде чем встретил Элизабетту.
— Я знаю Альберто, знаю.
— В любом случае, — после паузы продолжил Альберто, — я чувствую себя здесь в роли заключенного. Что это за люди, которые взяли нас под стражу? Нет, даже не люди, а нелюди — вот подходящее слово!
— Тише! — зашипел секретарь. — Вы же знаете, что нам запрещено говорить о тайной акции и этих людях. Не забывайте, что и у стен бывают уши.
— Вы думаете, за нами следят и подслушивают?
Соффичи не ответил.
Альберто встал и, на ощупь пройдя к умывальнику, открыл кран.
— Это еще зачем? — поинтересовался монсеньор, когда Альберто снова растянулся на лежанке.
— Нужно почаще смотреть триллеры, монсеньор, — ответил шофер, — тогда бы вы знали, как обезопасить себя от прослушки.
— Ага.
— Да-да. Шум воды заглушает разговор. Микрофоны улавливают сейчас только громкий звук, поэтому мы можем с вами тихо беседовать. Вы думаете, нам удастся выбраться отсюда невредимыми?
— Могу вас успокоить, Альберто. Эти люди слишком хитры, чтобы убить в своих подземельях кардинала, секретаря и шофера. Это привлекло бы к ним излишнее внимание. Если эти Fideles Fidei Flagrantes чего-то и боятся, то только общественности.
— Fideles Fidei Flagrantes! — Альберто улыбнулся. — Не смешите меня.
— Вы знаете, что значит это название?
— Если меня не подводят с таким усердием добытые знания в латыни, то это значит «Преданные слуги, пылающие за веру».
— Совершенно верно. Звучит цинично и жутко, если взглянуть на то, что скрывается за рядами темных фигур: у них могут поучиться даже мафиози.
За круглыми окнами начало светать. Альберто подошел к умывальнику и побрызгал на лицо водой. Потом он сел на край лежанки и пробормотал:
— Если 6 только знать, что они замышляют. Как вы думаете, монсеньор? Зачем эти самозваные защитники веры посягнули на плащаницу нашего Господа Иисуса?
— Еще неизвестно, подлинная она или нет. Может, это всего лишь средневековая подделка. Поверьте мне, Альберто, я не могу спокойно спать с тех пор, как Гонзага втравил меня в это дело.
Подперев голову рукой, Альберто смотрел в окно. Он чертовски испугался, когда услышал, как кто-то снаружи взялся за дверную ручку.
В тот же миг в комнату вошел человек в черном. В одной руке у него был поднос с завтраком, в другой — свеча. Мерцающий свет отбрасывал гротескные тени на его лицо. Он безмолвно прикрыл за собой дверь и поставил поднос на стул. Развернувшись, незнакомец хотел покинуть комнату, но неожиданно остановился.
— Должно быть, вам показалось все это странным, — запинаясь, прошептал он. — Дело в том, что магистр не терпит электрического света. За исключением нескольких помещений, ни в одной личной комнате замка нет электрического света. Господь Бог меняет день и ночь по своему усмотрению и может в мгновение ока превратить ночь в день и день в ночь, если только пожелает. Электрический свет, как говорит магистр, — это выдумка дьявола.
Соффичи первым отреагировал на слова незнакомца.
— Но ведь это мнение явно противоречит вашим действиям, — заявил монсеньор. — В замке ведутся исследования, проведение которых было бы невозможно без электричества.
Человек в черном одеянии нервно размял руки.
— К сожалению, это не единственное противоречие, с которым приходится мириться Fideles Fidei Flagrantes…
Соффичи испытующе посмотрел на монаха. Тот был среднего роста, и ему наверняка уже исполнилось тридцать. Но в его поведении чувствовалась какая-то неуверенность, будто он был послушником.
— Звучит так, словно все вы здесь не в восторге от братства.
Брат нервно сглотнул и с горечью в голосе произнес:
— Вы правы…
— Но вы ведь добровольно вступили в него. Или вас вынудили?
