Роковые обстоятельства - Олег Валентинович Суворов
— Как прикажете понимать? — судорожно сглотнув, поинтересовался злополучный титулярный советник. — Какие это — известные условия?
— Сейчас я вам их назову, но прежде обещайте сохранить хладнокровие и выслушать все до конца.
Симонов неуверенно кивнул.
— Итак-с, условие состоит в том, что вы предоставляете в мое полное распоряжение одну из своих дочерей. — Дворжецкий произнес это абсолютно буднично, отнюдь не меняя ни тона голоса, ни выражения лица, но при этом зорко следя за реакцией собеседника.
— В каком смысле?
— Я покупаю ее девственность.
Павел Константинович дернулся как ужаленный и уже собирался было вскочить с кресла, когда банкир властным жестом пресек эту попытку, и чиновник замер, вцепившись обеими руками в мягкие кожаные подлокотники.
— Вы обещали выслушать все до конца! — загремел Дворжецкий. — Я хочу предложить вам деловую сделку, а вы уже в своем праве принять ее или отвергнуть.
— Сделку?
— А что вас так удивляет? Названный мной предмет может иметь такую же ценность, как и любой другой, а потому служит основанием для сделки. Более того, — и на гладкой физиономии Дворжецкого появилось столь красноречивое выражение сладострастия, что он даже порозовел, — сей предмет является одним из наиболее ценных для тех представителей нашего с вами мужеского пола, которые утомились обычными любовными утехами и хотят самых острых и изощренных. А что может быть более утонченным и, если хотите развращенным, как не вожделение стать первым обладателем невинной девушки, вынужденной к этому неодолимыми обстоятельствами? Буду с вами откровенен: желание девственницы — признак старческой пресыщенности, желание развратницы — признак юношеской ненасытности. Ну-с, что вы на это скажете?
— Я намереваюсь откланяться и не иметь с вами более никаких сношений! — твердо заявил Павел Константинович, поднимаясь с кресла.
— Минуту! Прежде, чем вы уйдете, соблаговолите взглянуть вот на это, — проворно повернувшись к столу, банкир взял в руки перо и, что-то черкнув, передал листок Симонову.
— Что это? — прищуриваясь, пробормотал титулярный советник.
— Вы ясно различаете указанную здесь сумму? Или мне самому огласить ее вслух?
— Сорок тысяч?
— Именно так-с. Кроме того, не забывайте о том, что я по-прежнему готов оплачивать молчание важного свидетеля по вашему делу.
— Какого еще свидетеля?
— Свидетеля вашей противозаконной сделки с княгиней Щербатовой, чья подпись на подложном векселе стоила вам всего сто рублей. И последнее слово — мне известны некоторые ваши… гм!.. скажем так — не совсем благовидные поступки на служебном поприще, так что если эти сведения дойдут до вашего начальства, то… Вы все хорошо поняли?
— Да-с, понял.
— В таком случае, жду вашего последнего слова, — и банкир преспокойно задымил сигарой.
Повисло долгое молчание.
— Я, пожалуй, выпью коньяку… — неуверенно пробормотал Симонов, сминая в руке давно потухшую сигару и возвращаясь обратно в кресло, — извольте распорядиться.
Дворжецкий понимающе кивнул и позвонил в колокольчик. Через минуту явился слуга и, получив приказание, тут же удалился. Однако Павел Константинович не стал ждать его возвращения…
— Какая из моих дочерей вас больше интересует? — глухо спросил он, пряча глаза от насмешливого взгляда банкира.
— Они обе девственницы?
— Да… То есть, насколько я могу полагать это, как отец, который…
— Ладно, — цинично усмехнулся Дворжецкий, — тогда начнем со старшей, а там видно будет.
В этот момент явился слуга с двумя рюмками коньяку на серебряном подносе.
— Прошу, — предложил банкир и, заметив мрачную задумчивость своего гостя, с наигранной бодростью заявил: — Да перестаньте вы так хмуриться, господин титулярный советник! Не принимайте все это близко к сердцу, а лучше подумайте о той несомненной выгоде, которую вы получите от нашей сделки! Кстати, вы меня уже попотчевали анекдотцем, так позвольте сделать вам ответный подарок.
Симонов удивленно посмотрел на собеседника, после чего взял рюмку и молча выпил.
— А анекдотец такой, — не унимался хозяин, — причем за его подлинность мне ручались головой. Некая ворона, спасаясь от преследования ястреба, неудачно спикировала прямо в окно полицейской части, разнеся его при этом вдребезги. О сем происшествии было в письменном виде доложено вышестоящему начальству. А начальство, толком не разобравшись, приказало вставить стекло за счет виновницы происшествия. И пришлось несчастным полицейским чинам доказывать, что виновница скрылась, а приметы ее неизвестны. Такая вот у нас полиция…
— Как все это будет обставлено? — неожиданно поинтересовался Симонов, судя по его сосредоточенному виду, пропустивший «сей анекдотец» мимо ушей.
— Это мы обговорим позднее, — сразу переходя на серьезный тон, отвечал Дворжецкий.
— Почему не сейчас?
— Не люблю, знаете ли, разных там недоразумений, а потому предпочитаю все делать наверняка. Поговорите сначала со своей старшей дочерью и получите ее решительное согласие. А уж потом мы встретимся еще раз, и я передам вам первую часть оговоренной суммы.
Павел Константинович хотел было что-то сказать, но замялся и промолчал.
— Вторую часть, — словно поняв его сомнения, заявил Дворжецкий, — вы получите тут же после окончания сделки. Желаете еще коньяку?
— Нет, благодарю-с.
Больше всего Симонову хотелось сейчас на свежий воздух, поэтому он сухо простился с банкиром и с неприличной для его лет и звания торопливостью сбежал по лестнице. В вестибюле он подставил плечи швейцару, чтобы тот накинул на него шубу, после чего вышел на улицу, держа шапку в руках, будто позабыв ее надеть.
Морозный ветер с Финского залива тут же охладил его покрытый испариной лоб, однако Павел Константинович нескоро еще почувствовал холод. Он двигался вперед задумчиво-машинально и выглядел при этом как человек, только что заключивший сделку с дьяволом…
Глава 6
ТЕОРИЯ САМОУБИЙСТВ
Нельзя сказать, что на Макара Александровича Гурского так уж сильно повлияла необъяснимая уверенность студента Винокурова в «странных делах», творившихся в семействе Симоновых, однако именно после разговора с ним трагедия на паперти Исаакиевского собора стала казаться более загадочной, чем представлялась ранее. Во-первых, Гурскому не давала покоя злополучная драгоценность, происхождения которой он не мог объяснить; во-вторых, два самоубийства в одной семье за столь короткое время, да еще самых молодых ее членов, заставляли предполагать, что дело нечисто.
Странным было и место второго самоубийства! Если Надежда Симонова решила застрелиться именно на паперти главного собора города, то, вероятно, была искренне верующей, а потому ей следовало бы страшиться той кары, которая содержалась в последнем по времени Уложении о наказаниях от 1885 года, — то есть лишения церковного погребения, — не говоря уже о посмертном воздаянии[5].
Однако в следствии по делу семейства Симоновых пришлось сделать перерыв, поскольку у Макара Александровича возникли непредвиденные обстоятельства, потребовавшие его срочного присутствия в Москве.
Дело заключалось в том, что летом прошлого
