А. Веста - Язычник
Кто это? Богатая туристка, выбирающая место для коттеджа, или происки враждебных духов?
В сумерках я вышел из амбулатории. Небо было прозрачно и чисто. Над горизонтом парила одинокая звезда. «Час Люципера» – говаривал Антипыч, недобро поглядывая на вечернюю Венеру. Эта звезда появляется на небосклоне дважды: после заката и на рассвете. Ее утренние имена: Иштар, Инанна, Юнона, Венус, Астра, Утресвета, Денница, Жива, Вено Ра посвящены богиням Любви. Но от сотворения человечества следом за красотой крадется темный Змей, зверь, «черный человек» и неумолимо воцаряется в положенный час. Двойственная природа Венеры когда-то интриговала и тревожила меня, словно в мире не было ничего святого, но все было с каплей лжи, тьмы и яда. «Это в каждом есть», – однажды обронил Антипыч, разом предвосхитив всех гениев психоанализа.
В избу я вернулся поздним вечером. На окне стыла банка с парным молоком.
На следующее утро я полоскался уже прикрытый, помня о явлении белобрысой Валькирии.
– Молочко-то выпили? – раздалось у калитки.
– Спасибо, очень вкусно… Сколько я должен?
Она, как и вчера, робко жалась к бурым от старости штакетинам:
– Да, потом… Я вот вам пирожков еще принесла. Чайку попьете.
– Чайника нет, – пробурчал я, принимая подарок.
– Так вы к нам заходите, у нас самовар приспел. Хотите, посливаю? – она решительно взялась за ведро.
«На селе четыре жителя, нет у девки уважителя…» – вспомнился мне цыгановатый возница. Сердечная простота поселянки успокоила меня. Я больше не злился за ее бесцеремонность – следствие райского целомудрия души.
– А вы надолго к нам?
– Да недельки две поживу, и в город. А ты-то здешняя?
– Приезжие мы. До Родиона Антипыча подались, да не успели…
Через час я пил чай в горнице Катерины, так звали племянницу Антипыча. Хозяйка подавала на стол, ненароком задевая меня то мягкой грудью, то литым плечом.
Я неделю не навещал избушку. В горнице и сенях Антипыча кто-то основательно пошуровал. Сундук был сдвинут на середину избы и распахнут. На полу блестели осколки зеркала, среди них валялся окурок; по ободку тлели чувственные следы помады. Меня передернуло. Кто-то настырно рыскал по забытой богом деревеньке, не оставляя в покое даже этот старый, развалившийся дом. В сенях у Антипыча я нашел немного прошлогоднего воска и склянку с дегтем. Мародеру они не понадобились, но для самодеятельного эскулапа были очень ценной находкой. Но книга… Хоть бы во сне приснилась… Я обошел вокруг избушки. Позади нее к чердачному оконцу была приставлена небольшая лестница. По низкому чердаку я мог перебираться только на коленях. Здесь вповалку лежали старые ульи-дуплянки, деревянные грабли, ненужная утварь. «Стоит град на восток широкими дверьми…» – услышал я тусклый шепот… – «Идет род Адамля, отнял у них все имение… И ты мед знаний не хить, а по капле сбирай…»
Я безо всякой надежды разобрал несколько ульев, снял крышку с последнего и только теперь нашел объемистый холщовый мешок. В нем лежала завернутая в вощеную бумагу рукописная книга и крученая плеть с крестиком на рукояти. Прижав мешок к груди, я горячо благодарил старика. Его завещание осталось в силе и книга отныне принадлежит мне. На всякий случай еще раз обшарил тайник. И оказался прав: за перекладинами улья таился тряпичный сверток. Развернул полотно и едва не выронил на пол узкую планшетку. Это была маленькая изящная сумочка из лакированной кожи, та самая, что была в руках Наи в ту последнюю ночь. Я помню, как она уронила ее на размокшую тропу, я поднял сумочку и вновь вложил в ее ладони.
Трясясь в ознобе, я сполз с чердака, добрался до крыльца и расстегнул изящную золотую застежку. В сумочке теснились приглашения на кастинги, банкноты, визитки, маленькая полупустая косметичка… Она никогда не пользовалась косметикой и духами. Ее собственный молодой, свежий запах пьянил и рождал желание, а девчоночьи пухлые губы и сияющая кожа с живым ярким румянцем не нуждались в косметике. Полная естественность и живость лица, невзирая на некоторую неправильность; немного широковатый, «славянский» нос и высокие скулы, позволили ей стать «лицом» знаменитой косметической фирмы. Я раскрыл косметичку; внутри лежала золотая разорванная цепочка, которую она носила на щиколотке, сломанный браслет из мелких камушков, пара колечек. Все это было на ней в ту ночь, и могло быть сорвано с нее только руками убийцы, там, в овраге.
Но почему это все оказалось в тайнике у Антипыча? Я стоял на коленях, содержимое сумочки со звоном сыпалось на дощатый порог. Кое-как завернув сумочку, я опустил ее в мешок. Я отупел и не мог собрать воедино простейшие события. Вечернее мычание коровы, щебет поздних ласточек и далекий рев самолетных турбин приводили меня в замешательство.
Я долго смотрел на серую холстину мешка, пока невнятная догадка не привела меня в чувство: «отпечатки». На сумочке или внутри ее могли остаться отпечатки убийцы. Эта модная безделушка могла быть тяжкой уликой. Разгадка гибели Наи была слишком важна для меня.
Когда я вспоминаю свой отъезд из Бережков, на сердце безжалостно скребет печаль. Я собирал вещи, стараясь не смотреть в потухшие глаза Катерины. С собой я увозил флакон с «эликсиром жизни», фиалу с кровью Наи и большую колбу с «растительным фениксом»: чудесной игрушкой средневековья. Я изготовил ее накануне отъезда.
Явление растительного феникса было излюбленным фокусом средневековых алхимиков. Это несложное действо демонстрировало могущество тайных наук и возбуждало в зрителях почтение, граничащее с ужасом.
Примечательно, что для создания волшебных призраков алхимикам была необходима весьма прозаическая субстанция: свежий навоз. Одним из этапов производства «феникса» было закапывание колбы в навозную кучу. В течение сорока дней свежий гурт выделяет ровное тепло. Этот жар мои предшественники называли «температурой Египта». При этом преющий навоз стыдливо именовался «сырым огнем».
Тощая коровенка Катерины не подвела, так что все детали «генезии», включая погружение колбы в теплый гниющий гурт, были исполнены мной с надлежащей тщательностью. Истово следуя наставлениям своих учителей, я убедился: химические процессы длиною в месяцы и годы были выдуманы ими, чтобы отпугнуть случайных любопытных. С этой же целью все их наставления содержали «пропуски». Семь лет назад они были дли меня неодолимым препятствием, теперь я с неожиданной легкостью преодолевал «темные места» и философские «фигуры умолчания».
«Фениксы», растительные призраки, были скорее магической игрушкой, наглядной демонстрацией алхимического могущества, чем действительно полезной вещью, и в наше изощренное время вряд ли могли кого-то поразить. Растения, пережженные в голубоватый пепел, буквально кремированные в тигле, после смешения их останков с «эликсиром жизни», при легком нагревании колбы обнаруживали свой прежний вид. При этом они напоминали затейливый прозрачный дымок. Привидение некоторое время сохраняло форму, цвет и размеры растения. Мои великие предшественники называли это явление «генезией теней», с ее помощью они без труда воспроизводили внешний вид растения или даже небольшое животное пред восхищенными зрителями.
О том, что существовал и другой, высший вид «генезии» тел, подразумевающей ускоренный рост, и в то же время восстановление разрушенных смертью организмов, то есть физическое воскрешение растений, животных и даже человека, упоминалось скупо и редко. Но по разрозненным высказываниям и свидетельствам я догадался, что и это возможно.
«Лампаду жизни» я оставил Катерине вместе с деньгами, полученными от Ляги. Попарился на прощание в баньке. «Байна» топилась по-черному, но только в черной бане живет настоящий терпкий аромат и особая звонкая сухость. Душистый пар колдовал надо мной, дарил обжигающую ласку. Горячая колыбель пахла березой и мятой, и тело наконец-то отогрелось и опамятовало, отозвалось робким движением. Я до полусмерти хлестался веником, и на карачках выползал в прохладный, настежь распахнутый предбанник, и сидя на полу, застланном ткаными половичками, смотрел на огромную медную луну.
Лежа в постели, я долго ворочался и, несмотря на усталость последних дней, не мог уснуть. В полнолуние я плохо сплю. Поздней ночью ко мне за перегородку вошла Катерина.
Она шла ко мне по дорожке из лунного света, слегка вытянув руки, как слепая или сомнамбула. Луна освещала ее со спины, сорочка сквозила на свет, осеняя тело прозрачным облаком. Длинные, распущенные волосы светились, как стеклянный дождь. Она несмело встала у порога и спустила с плеч лямки, льняная хламида скатилась к ногам. В лунном свете ее тело было не земным, не плотским, в нем была и призрачная невесомость, и пышная щедрость рая.
Я хотел что-то сказать, остановить ее, но не смог.
