Наталья Александрова - Батумский связной
Борис проснулся и долго лежал, глядя в ночное звездное небо, вспоминая наяву, что случилось дальше. Солдаты, постреляв, ушли, переругиваясь, а Борис, отлежавшись, потихоньку пошел прямо по полю в том направлении, куда уехала телега. Версты через полторы он отважился выйти на дорогу, а к рассвету вдали показались дома и железнодорожная станция.
– Какое село? – спросил он у мальчишки, что гнал в поле четырех коров.
– Отрадное, – бросил тот не оглянувшись.
У Бориса отлегло от сердца – Отрадное было уже на Украине.
Хозяин гостиницы «Париж» Ипполит Кастелаки был вдов, немолод и неизлечимо болен. Дела в гостинице шли плохо, хоть Феодосия и набита была приезжими. Но платили они неаккуратно, ломали мебель и рвали и без того дырявые простыни, а некоторые вообще норовили съехать, не заплатив. В этот вечер Кастелаки долго подсчитывал убытки и вздыхал сам себе. В комнате была страшная жара, потому что он боялся раскрыть окно, чтобы не влезли и не украли кассу.
Наконец хозяин гостиницы закрыл учетную книгу, убрал в потайное место тонкую пачку денег, горестно пожевав над ней губами, и разделся до кальсон. Напоследок он приоткрыл дверь и прислушался. Была глубокая ночь, все постояльцы гостиницы «Париж» давно спали. Кастелаки с облегчением запер дверь в свою комнату и сел на кровать, скрипнув пружинами. Не глядя протянул руку, взял с комода графин с несвежей третьегоднишней водой и растворил в стакане порошок, что дал ему аптекарь Гринбаум. Порошок якобы помогал от печени. Кастелаки выпил лекарство поморщившись, привычно ругнув Гринбаума, погасил лампу и долго еще сидел на кровати, почесываясь и вздыхая. Наконец его сморил тяжелый сон – не иначе Гринбаум подмешивал в порошок снотворное.
Проснулся Кастелаки от того, что почувствовал в комнате присутствие чужих людей. Не открывая глаз, он с ужасом понял, что сбылись самые страшные его опасения: воры проникли в гостиницу и теперь ищут деньги. Он лежал, обливаясь холодным потом, и думал, что делать: закричать – авось кто-нибудь услышит и придет на помощь – или же притвориться спящим, пускай они забирают кассу, а его оставят в покое. Его колебания были прерваны самым недвусмысленным образом: мощная рука отбросила одеяло и встряхнула несчастного хозяина гостиницы так, что у того клацнули немногие оставшиеся зубы.
Кастелаки открыл глаза. Прямо перед собой увидел он равнодушное бритое лицо. Голова тоже была обрита наголо. Глаза, и без того узкие, прятались в складках век.
«Татарин!» – понял Кастелаки.
Одет был человек в кожаную жилетку, под кожей голых рук, как змеи, перекатывались мускулы.
– Ну? – спросил страшный татарин.
Кастелаки молчал, потому что от ужаса у него перехватило горло.
– Ну? – повторил татарин.
– Д-деньги там, – прохрипел несчастный Кастелаки, указывая пальцем укромное место.
Две руки протянулись сзади, подняли его за плечи и опять швырнули на кровать. На удар болью отозвались все внутренности и жалобно скрипнули старые пружины.
– Говори, овечье дерьмо, кто позавчера убил этого, в черкеске, который у тебя номер брал.
– Его же забрали в контрразведку! – в полном изумлении пролепетал Кастелаки. – Сказали ту… – тут несчастный хозяин икнул от страха, – турецкий шпион.
– Значит, он его убил, а сам тут же в номере спать лег? – издевательски продолжал бритый. – А ты небось ничего не видел и ничего не знаешь?
– Так точно. – От страха Кастелаки стал выражаться по-военному.
– Что нашли при нем?
– Ни… ничего не нашли, – ответил чистую правду хозяин, – они, из контрразведки-то, ругались очень, что не нашли.
– Кто еще был с ними вечером?
– Никого, – испуганно бормотал хозяин, – они только вдвоем сидели, в карты играли…
Страшный татарин быстро ткнул хозяина кулаком в живот. Больную печень пронзила ужасная боль, и Кастелаки закричал громко, по-звериному. Стоявший сзади слишком поздно успел зажать ему рот.
На крик где-то наверху хлопнула дверь, чей-то голос спросил сонно, будет ли покой в этом клоповнике, потом кто-то нервный потребовал хозяина.
Кастелаки смотрел бессмысленными глазами, ничего не соображая от боли. Стоявший сзади вышел на свет, подошел к двери, прислушиваясь, потом быстро замотал Кастелаки рот тряпкой, а на голову натянул мешок. Они подхватили слабо сопротивляющееся тело и вытащили его в открытое окно. Кастелаки чувствовал, что его тащат, потом фыркнула лошадь, и его погрузили на повозку. Мотаясь по дну арбы и подпрыгивая на ухабах, Кастелаки вспомнил, что нужно было сказать похитителям про лакея Просвирина, что тот разговаривал с убитым, приносил вино в номер, а он ничего не знает. Но печень болела невыносимо, к тому же он начал задыхаться под тряпкой. Сердце поднималось к горлу, он чувствовал, что оно хочет выскочить из груди. Наконец при сильном толчке в голове у несчастного хозяина гостиницы «Париж» вспыхнул яркий неестественно белый свет, и он перестал ощущать боль и неудобства.
Арба остановилась на берегу моря, татары вынесли бесчувственное тело на обрыв и сняли мешок. Ипполиту Кастелаки было уже все равно. Бритый вытащил нож, приложил его ко рту своей жертвы, убедился, что Кастелаки не дышит, и огорченно поцокал языком. Потом он привязал к телу большой камень и выбросил труп в море.
После полудня Спиридон, напряженно вглядывавшийся в горизонт, вдруг закричал что-то по-гречески. Его подручные засуетились, фелюга развернулась и стремительно понеслась к видневшемуся вдалеке берегу.
– Что случилось? – встревоженно спросил Борис.
Тот отвечал неохотно, было видно, как он озабочен:
– Кто его знает… Плохие люди… Грабить могут, убивать могут…
– Пираты, что ли? – изумленно спросил Борис.
– Не знаю, какие такие пираты. Плохие люди. Прятаться надо.
Берег рос на глазах. Фелюга скользнула мимо крутого утеса и плавно вошла в укромную бухту, отгороженную от моря скалой. Греки свернули парус, скатав его на реек. Спиридон перепрыгнул с борта фелюги на выступ, нависающий над водой, и ловко, как большая обезьяна, вскарабкался на утес, откуда просматривалось море. Там он лег, слившись со скалой, и замер. Борис долго наблюдал за ним, пока глаза не начали слезиться от утомления. Дав им на несколько секунд передышку, он снова взглянул в прежнем направлении, но уже не смог найти контрабандиста – тот непонятным образом слился с камнями и стал совершенно невидим. Борис откинулся, привалился к мягкому тюку и задремал незаметно. Когда он снова проснулся, солнце прошло уже большую часть своего дневного пути. Двое контрабандистов тоже валялись на дне фелюги в полудреме, Спиридона не было видно. Вдруг он возник на скале за бортом – совершенно беззвучно, будто материализовавшийся дух. Легко перескочив в лодку, он только коснулся рукой плеча юноши, похожего на греческого бога, и тот, мгновенно проснувшись, взялся за парус. Борис, на которого беззвучное появление Спиридона произвело сильное впечатление, спросил шепотом:
– Пираты ушли?
– Не знаю я никаких пиратов, – негромко отвечал Спиридон, – плохих людей не видно. А что ты шепотом говоришь?
– Так ведь ты, Спиридон, тоже… тихо так появился, тихо своих разбудил.
– Я всегда тихо хожу, – ответил Спиридон, – зачем мне шуметь? Я шум не люблю. Я и мотор не хочу ставить, мотор шумит сильно. А парус – вот он: тихий, быстрый…
Фелюга, словно подтверждая его слова, беззвучно и стремительно вышла из бухты и, словно чайка, полетела вдоль скалистого берега.
Прошло около часа в тишине и покое разомлевшего моря. Солнце медленно клонилось к закату. Фелюга постепенно удалялась от берега, как вдруг, резко разорвав тишину, раздалось почти рядом тарахтение внезапно заработавшего мотора. Спиридон, мрачный как туча, громко выругался по-гречески и схватился за рулевое весло.
Из укромной бухты, мимо которой только что прошла фелюга, стремительно вылетел моторный катер. Спиридон безнадежно огляделся, сказал что-то своей немногочисленной команде, затем обернулся к Борису:
– Га-аспадин хароший, быстро прячься туда, где сидел, – в каюту. Мы бедные греки, нас, может, и не тронут, а кто ты такой – не знаю, тебя плохие люди точно убьют.
Борис послушно полез обратно в тайник, Спиридон снова прикрыл его циновкой и ушел на корму фелюги, проверив «маузер», спрятанный за пазухой.
Борис прильнул к отверстию в стенке каюты, через которое прежде наблюдал встречу с Григорием Степанычем.
Быстро увеличиваясь в размерах, моторный катер приближался к суденышку контрабандистов. На носу катера, тускло отсвечивая на солнце, медленно поворачивался ствол пулемета «максим». Рядом с пулеметчиком показался зверского вида детина в матросском бушлате, опоясанный пулеметными лентами. Размахивая огромным «маузером», он заорал, перекрывая шум мотора:
– Греки, мать вашу, стой! А то сейчас из пулемета потоплю ваше корыто к чертовой матери, отправитесь свою кефаль кормить!
