Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 2
— И? — лицо Юджина каменело на глазах.
— И я спрашиваю себя: почему? Что случилось? Ты — кадровый офицер ЦРУ. Причем, насколько я помню, специализирующийся по Латинской Америке. Почему, в таком случае, они посылают в Прагу именно тебя? Прага ведь не Буэнос-Айрес или какой-нибудь там Парагвай, верно?
— Уолшу хорошо известны наши отношения.
— Не в этом дело, милый, как ты не понимаешь?! Они сами вступили в игру. И именно потому, что знают о наших, как ты выразился, отношениях, посылают в самое пекло тебя. Для пущей верности. Ибо понимают, что ты сделаешь больше, чем кто-либо другой. Что же случилось, Юджин? Для чего я им понадобилась? Так понадобилась, что они готовы рисковать жизнью довольно ценного, как я понимаю, сотрудника?
— Тебя это тревожит?
— Не хитри, милый. Тебя это тревожит не меньше.
— Допустим…
— Ну хорошо, все будет так, как мы планируем. Ты вывезешь меня из Праги, затем меня обменяют на Вшолу, а потом каким-то чудом вернут обратно. Предположим самое невероятное: вернут не в гробу, а живой и здоровой. Что дальше?
— Мы улетим в Штаты, — тихо ответил Юджин.
— А где гарантия, Юджин, что, оказавшись в Штатах, мы — теперь уже вместе — не попадем в еще более скверную ситуацию?
— Довольно! — он с шумом отодвинул от себя тарелку и встал. — Допустим, все так, как ты говоришь, милая. Допустим также, что и меня тревожат эти вопросы. Но что ты предлагаешь, Вэл? — он протянул мне сигареты. — Не выбираться из Праги? Анализировать наши мрачные перспективы в подвалах Лубянки? Или изменить внешность, принять чехословацкое подданство и пойти работать на завод «Шкода» сменными технологами по качеству резины?..
— Ты разозлился? — я взяла его руку и приложила к своей щеке.
— Нет.
— Тяжело общаться с умной женщиной?
— Да.
— Тебе было бы легче, будь я дурой?
— Сейчас — да.
— Ты знаешь, как мы выберемся из Праги?
— Да, есть план.
— Хороший план?
— С определенной долей риска.
— И ты мне о нем ничего не расскажешь?
— Не сейчас.
— Хоть скажи, в виде чего меня будут транспортировать на сей раз? В гробу, загримированную под покойницу? В виде замороженной коровьей туши для голодающих республики Чад? Или в качестве расчлененной девушки Кио?
— Кто такой Кио?
— Иллюзионист. Ты ответишь на мой вопрос?
— Тебя будут транспортировать в приличном виде. И я буду рядом. Остальное — завтра. Рано утром. Я принесу тебе завтрак в постель…
— Как тогда, в Амстердаме?
— Лучше. И все расскажу…
— Чья эта квартира?
— Наша.
— Наша с тобой?
— Можно сказать и так. Но не больше, чем на три дня. После этого она снова будет ничьей.
— После этого она будет просто конспиративной квартирой.
— Я и забыл, что имею дело с профессионалкой.
— И никто в нее не ворвется?
— За эти три дня?
— Да.
— Никто.
— А спальня здесь есть?
— И еще какая!
— И большая кровать?
— Как стадион в Лос-Анджелесе.
— Я никогда не была там.
— Мы поедем. На финал супербола.
— Ты что, уже бывал здесь раньше?
— Мне рассказывали.
— Кто?
— Те, кто бывали.
— Ты один приехал?
— С напарником.
— С Витяней?
— Нет.
— А где Витяня?
— Я не знаю, Вэл.
— Он жив?
— Я действительно не знаю.
— Юджин, у меня с собой ничего нет. Ни вещей, ни косметики… Даже зубной щетки нет — все оставила в наследство сестре Анне, чтоб ей гормонами задохнуться!
— Кто это?
— Расскажу. Завтра утром.
— Тебе надо поискать в ванной. Думаю, ты найдешь там то, что тебе нужно.
— И даже ночную рубашку?
— Ночную рубашку надевают ночью, Вэл. А сейчас, — он оттянул рукав свитера и взглянул на наручные часы. — А сейчас почти пять утра. Пошли спать, а то останешься без завтрака…
29
Цюрих. «Ситизен-банк»
15 января 1978 года
Кло понимала, что осуществленный по ее распоряжению тайный перевод семидесяти миллионов долларов на секретный счет в Колумбии, хотя он и был выполнен в полном соответствии с методическими рекомендациями Виктора Ивановича Онопко (о чем она, разумеется, и понятия не имела), превратился, по существу, в бомбу замедленного действия, которая должна была рано или поздно взорваться. Несмотря на то, что посредством целой цепи сугубо специальных операций должностное преступление Кло было с почти стопроцентной гарантией прикрыто от обычных, не менее двух раз в год проводимых ревизий, она не сомневалась, что рано или поздно ее ждет позор разоблачения. Беда в том, что эту адскую машину она — как всякий честный человек, хоть раз позволивший себе поступиться совестью и долгом, — носила в самой себе, грызла себя и терзала не переставая. Таким образом, то злосчастное утро, когда безупречная, целеустремленная, независимая Кло Катценбах во имя безумной любви к единственному сыну уступила открытому шантажу, стало началом конца ее блестящей банковской и человеческой карьеры. Разоблачение незаконной операции, проведенной Кло, вызвало бы несомненно один из крупнейших за последние десятилетия банковских скандалов, и не только в Швейцарии. Предотвратить его или, по крайней мере, локализовать могло бы только официальное, начистоту, признание самой Кло с объяснением причин, толкнувших ее на край бездны. Но, прикинув все варианты, трезвая, не склонная к иллюзиям заведующая отделом валютных операций «Ситизен-банка» отдавала себе отчет в том, что открыться, рассказать о случившемся совету директоров или прокуратуре означало бы немедленно поставить под угрозу жизнь Вилли. А этого она не хотела и не могла, пока была жива…
Бесконечные мучительные раздумья, оскорбленное самолюбие, нарушение привычного жизненного равновесия не могли не сказаться на внешности красавицы Кло, которая как-то незаметно сдала в последний месяц. Пунктуальная и исполнительная Джеральдина с растущим изумлением начала замечать, что ее высокомерная начальница все чаще и чаще стала опаздывать на службу и даже пренебрегать услугами парикмахера. А однажды, принеся в кабинет Кло какие-то бумаги на подпись, чувствительная девственница Джеральдина с ужасом унюхала запах пшеничного виски и чуть не упала в обморок от неожиданности.
Не в силах что-либо кому-либо объяснить, стыдясь и презирая себя за собственную слабость и неумение найти выход из тупика, Кло Катценбах с каждым днем утрачивала завоеванные позиции, перестала играть в теннис, отказалась от своей рубрики в «Сюисс кроникл» и уже не тешила себя, как поначалу, надеждами на благополучный финал. Отправив Вилли к своей тетке в Лондон, Кло по несколько раз в день связывалась с ним по телефону, задавая совершенно идиотские вопросы и выслушивая обстоятельные ответы прекрасно воспитанного и любящего мальчика. Он действительно был, как говорится, золотым ребенком, не роптал, упорно занимался музыкой и только время от времени выражал осторожное недоумение по поводу своего затянувшегося пребывания за границей.
В начале двенадцатого на приставном столике в кабинете Кло загорелась зеленая кнопка интеркома.
— Слушаю, Джеральдина.
— К вам господин Лихтвейзен, мадам, — в голосе секретарши сквозило неудовольствие. — Он утверждает, что ему назначено, хотя у меня нет никаких распоряжений на сей счет…
Кло вздрогнула.
— Мадам?!
— Пусть войдет, Джеральдина, — тихо приказала Кло. — И распорядись, чтобы в течение получаса меня не беспокоили…
Когда кнопка интеркома погасла, Кло выдвинула нижний ящик письменного стола, достала оттуда небольшой браунинге инкрустированной белой рукояткой, сняла оружие с предохранителя и аккуратно положила пистолет себе на колени.
Как и в прошлый раз, Пауль Лихтвейзен был в темно-синем шевиотовом костюме, а его холеное лицо дышало искренним дружелюбием.
— Мадам Катценбах, вы великолепно выглядите, — он почтительно склонил голову с зачесанными назад седыми волосами и, не дожидаясь приглашения, уселся в кресло.
— Я выгляжу омерзительно, господин Лихтвейзен, — ровным голосом откликнулась Кло. — А ваш очередной визит, как я понимаю, превратит меня в опустившуюся старуху.
— О чем вы, мадам? — посетитель с недоумением пожал плечами. — Это шутка?
— С чем пожаловали на сей раз? — Кло вытянула из деревянной коробки тонкую сигарету и закурила.
— С маленькой просьбой, мадам.
— Если мне не изменяет память, вы обещали, что с вашей стороны никаких просьб — ни больших, ни маленьких — больше не будет.
— Увы, мадам, — Лихтвейзен виновато склонил седую голову. — Обстоятельства выше нас. Позволю себе напомнить вам, что гарантий я все-таки не давал. Но просьба пустяковая и уж теперь, я почти уверен, действительно последняя…
