Миллион оттенков желтого - Елена Ивановна Логунова
— Я тут подожду.
— Только не вздумай бросить нас, — пригрозила я ему. — А то знаю я вас, жоржиков.
— Елена! — уже взявшись за массивную ручку двери парадной, позвала меня тетушка. — Мы ждем!
— Будет еще кто-то? — пуще прежнего обрадовалась Марфинька. — Званый завтрак? У Требушинских, да?
Я подошла, помогла тете открыть тяжелую дверь и свободной рукой аккуратно затолкала подружек в парадную.
— Привет Требушинским! — успел не без ехидства сказать нам в спины дорогой Жоржик, оставленный наконец в благословенном одиночестве.
Почему в Петербурге парадные, а не подъезды?
Я думаю так: в слове «подъезд» отчетливо ощущаются нервная спешка и суетливая деловитость. А в парадной необязательно очень красиво, но непременно тепло, уютно и тихо. Изредка громыхнет лифт или прошелестят шаги — квартир на лестничных площадках одна-две, этажей всего пять-шесть. Сидишь себе на удобном широком подоконнике, как на лавке, в золотых лучах низко висящего солнца — маленький праздник души…
В парадной дома, где жили Федоскины, было пусто и тихо. Белели на бледно-зеленых стенах гипсовые маски и завитушки лепнины, скучал под окном на межэтажной площадке старомодный велосипед. Тускло светила пыльная лампа на длинной цепи. Аутентично, но чего-то не хватает…
Тетушка первой сообразила:
— Почему убрали ковер с парадной лестницы?
— Разве Карл Маркс запрещает держать на лестницах ковры?[2] — подхватила я.
Это наша с тетушкой любимая игра: перебрасываться цитатами из литературной классики.
А Булгаков в «Собачьем сердце» не зря поднимал вопрос отсутствия ковров! Речь-то не о красоте, как я думала раньше, живя не в Питере. В тетушкином доме на Петроградке можно сравнить состояние ступеней черной лестницы, где ковров никогда не было, и парадной, где они имелись. Материал один и тот же — мраморный камень, он же путиловский известняк, но в первом случае — без покрытия — за сто с лишним лет ступеньки стерлись так, что выглядели обкусанными и оплавленными, а во втором они лишь немного сгладились.
Лестнице в парадной генеральского дома явно не хватало ковровой дорожки. Я отогнала глупую мысль, будто ее постелили в кузов грузовика под гроб Федоскина. Наверняка того увезли в последний путь в комфортабельном катафалке-лимузине. По лестнице без ковра мы поднялись к высокой и широкой красно-коричневой двери нужной квартиры и покрутили пимпочку старинного звонка.
Генеральская вдова оказалась высокой костлявой старухой с желтым лицом. Сухопарое тело ее было облачено в темно-коричневое шерстяное платье, напомнившее мне школьную форму девочек времен СССР. На голову Галина намотала черный шарф, но даже в многослойном тюрбане та выглядела непропорционально маленькой — я заподозрила, что волос на ней почти не осталось.
Оживленная Марфинька в летящем розовом рядом с пасмурной генеральшей смотрелась юной феечкой, отчего лицо Галины дополнительно сморщилось, будто она хлебнула уксуса. Но Марфинька с порога полезла к хозяйке обниматься и целоваться, при этом ласково называя ее бабушкой Олей. Видно было, что обращение Галине пришлось не по вкусу, зато она поняла, что отвратительно моложавая гостья не в себе, и это ей очень понравилось. «Я хоть и не такая красивая, зато не выжила из ума», — отчетливо читалось на ее лице.
Теперь я поняла, что имела в виду тетя Ида, произнося свое «возможно, так будет лучше». Очевидная деменция Марфиньки позволила Галине ощутить собственное превосходство, и это заметно улучшило ее настроение.
Нам были предложены чай или ликер — на выбор. Мадамы предпочли ликер, я не стала отбиваться от коллектива, и хозяйка удалилась за угощением в недра квартиры, показавшейся мне огромной. И темной. И неуютной, как фамильный склеп на вырост.
— Пять комнат, а Галина одна, — вкратце обрисовала ситуацию тетушка, пока генеральша шуршала во мгле бесконечного коридора. — Детей у них с мужем нет и не было. Собственно, именно поэтому Галина так боялась, что Федор ее бросит. Но тому вполне хватало Марфиньки, она всегда умела играть милую крошку…
— У Марфиньки с этим Федором что-то было?! — опешила я.
— У Марфиньки с Федором было все, — припечатала тетушка и, кинув взгляд на подругу, не участвующую в разговоре, выплыла в коридор.
Там она встретила хозяйку и выразила той соболезнования по поводу понесенной утраты. Они коротко обсудили что-то еще, но я не разобрала слов — дамы говорили негромко, а в коридоре под четырехметровыми потолками гуляло многоголосое эхо.
Потом мы пили из маленьких пузатых рюмочек вкусный грушевый ликер, и Галина под оханье тетушки рассказывала, как трудно ей дался вчерашний день. Сначала мужа похоронила, потом обнаружила, что в квартиру в ее отсутствие вломились какие-то негодяи, а после еще общалась с полицией, что тоже крайне сомнительное удовольствие!
Мы с тетей осмотрительно не стали говорить, что, по мнению полиции, вломившегося в жилище Федоскиных негодяя зовут Петром Павловичем Мавриковым, он наш добрый знакомый и даже без пяти минут дальний родственник по линии дорогого Жоржика, в миру Бори. Тетушка лишь уточнила, какие последствия имело злонамеренное проникновение. Попросту говоря — что украли-то?
Тут генеральша начала подозрительно вилять и путаться в показаниях. Сначала сказала, что вторженцы вскрыли сейф. Потом заявила: не знает, пропало ли оттуда что-то.
Мы ей, конечно, не поверили. Кому это надо — вламываться в квартиру через стену, пусть даже дощатую, и вскрывать сейф, чтобы ничего из него не взять?
— Темнит Галина, — шепнула мне тетушка, когда ликер был выпит и хозяйка удалилась за добавкой.
А Марфинька, божий одуванчик, восторженно заметила:
— Такие они милые — эти Требушинские! Мне очень нравится у них бывать, — и удалилась в угол, занятый огромным старинным зеркалом в массивной деревянной раме.
Зеркало было мутное и потому волшебное. Морщины и прочие несущественные детали внешности оно не отражало, и Марфинька в нем смотрелась именно той, кем себя ощущала: богиней утренней зари.
— Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос[3], — негромко процитировала я по случаю.
Мне редко доводится продемонстрировать знание поэзии Гомера, нельзя упускать такую возможность.
— Ложе покинул и царь Менелай, вызыватель в сраженье, — моментально откликнулась тетя Ида.
Я уважительно кивнула: мало кто цитирует четвертую песнь «Одиссеи», обычно ограничиваются второй. Они обе, чтоб вы знали, содержат ту строчку про Эос, но продолжение следует разное.
«Царь Менелай, вызыватель в сраженье» явно проассоциировался у тетушки с генералом Федоскиным, хотя тот ложе не вполне покинул — переместился со спального на смертное.
— Что бы там ни украли, это имело отношение к Фердинанду, — уверенно сказала тетя.
— Вынесли их практически одновременно, — кивнула я. — Фердинанда и что-то из его сейфа.
— А Галина, возможно, и вправду не в курсе, — продолжила тетя. — Благоверный ее был просто помешан на секретности. Даже странно, что она знала о существовании сейфа.
— Узнаешь тут, когда в стене дыра и дверца нараспашку, —
