Питер Адамс - Загадка замка Карентин
— Удивительно наивная особа эта Патриция Хайсмит, но не исключено, что и она может оказаться правой. Вы не задумывались, почему Фишер такой отличный шофер? Когда рассказывают о его искусстве вождения, меня пробирает озноб. Так ездить может лишь человек, который, образно говоря, родился в автомашине, но никак не садовник с безупречными профессиональными характеристиками.
— Я не могу об этом судить. — Дороти все больше начинала нервничать. Бейли посмотрел на нее участливо.
— Хорошо. Давайте на сегодня кончим. Вы так возбуждены, что скоро начнете грызть локти. Еще один, последний вопрос. Действительно ли вы большие друзья с трактирщиком Биллом Шенноном?
— Да, но план взорвать моих любимых гостей я придумала сама. Он возник не в «Кровавой кузнице». Билл Шеннон невинен, как овечка.
— Это радует меня, это очень меня радует. — Инспектор закончил разговор с таким выражением лица, будто хотел бережно погладить Дороти по темечку.
Поздним вечером он уехал вместе с экспертами, подробно изучившими лабораторию в подвале.
У Дороти точно гора с плеч свалилась. Она удалилась в свою комнату, опустилась на диван и закрыла глаза.
Диван был ярко-красного цвета, ковер — зеленого, шторы — желтого. Вкус Дороти был, мягко говоря, экзотическим. На комоде стояла сюрреалистическая скульптура, отдаленно напоминавшая кенгуру. Она была испещрена отверстиями величиной с яйцо. Автор назвал свое произведение «Старый рыбак с неводом». Это было смело.
Несколько лет назад Дороти купила необычные по форме книжные полки. Они крепились цепями к потолку, и их можно было поднимать и опускать. Сейчас полки пустовали. Книги валялись на полу, по углам, а также посредине комнаты на ковре. Дороти говорила, что хорошую книгу лучше поискать, чем плохую, разочаровавшись, отложить.
Погруженный в свои мысли, в комнату без стука вошел доктор Эванс. Он не обратил внимания на необычную обстановку, как не заметил бы и козулю, щиплющую траву на зеленом ковре.
— Вы знаете, к какому выводу я пришел после этих двух покушений? — спросил он напуганную Дороти.
Она отрицательно покачала головой.
— Не пройдет и недели, как мы все будем лежать на кладбище Карентин. В том числе и страдающая атрофией мозга эта ваша каланча и изъеденный молью полковник.
Остановившись перед скульптурой «Старый рыбак с неводом», он замолчал. Рассеянно тыкая пальцем в отверстия, Эванс сказал:
— Это произведение искусства нужно повесить на дерево в саду. Дюжина скворцов свила бы в нем гнезда, и кошки не смогли бы к ним подобраться.
— Почему вы утверждаете, — перебила Дороти никогда не иссякаемый полет мысли изобретателя, — что это были покушения? Например, пожар от камина?
— Был ли это обычный пожар или запланированная кремация, я не могу окончательно утверждать. Но я могу совершенно точно сказать, кто взорвал мою лабораторию.
— Это любопытно. — Дороти подалась вперед.
Доктор Эванс глубоко вздохнул и хотел продолжать, но не успел. Дверь открылась, и на пороге появился Фишер.
— Почему вы не стучитесь, прежде чем войти? — напустилась на него Дороти. — Простите, миледи, я постучался, но, видимо, слишком тихо.
— Что вам угодно?
— Я хотел бы сообщить вам важную новость, миледи, — произнес Фишер с достоинством герцогского дворецкого.
— Ну, говорите же и не делайте такого лица, словно это не вы, а ваша посмертная маска.
— Простите, миледи, но это сообщение чрезвычайно секретного характера, и; наверно, мне лучше прийти в другой раз, когда вы закончите обмен мнениями с доктором Эвансом.
— Послушайте, говорите же как нормальный человек! Обмен мнениями! Доктор Эванс и не слушает нас.
Действительно, Эванс полностью погрузился в свои изобретательские думы. Он стоял перед дорогим сервантом стиля «чипендейл» и незаметно для Дороти царапал небольшой отверткой на сверкающей как зеркало полированной фанеровке раз-вые знаки и линии, имевшие смысл только для него одного. Это была схема дверного замка, открыть который мог только тот, кто был так же гениален, как сам изобретатель.
— Ну, что вы хотите сказать? — Каменное выражение лица Фишера, которое должно было символизировать достоинство, все больше раздражало Дороги. Нервы ее сдавали.
— Речь идет о полковнике Декстере. — Он понизил голос.
— О нем я хотела бы услышать лишь скверное, подлое, гнусное! Если вы хотите рассказать о нем нечто хорошее, то лучше помолчите.
— Я убежден, что в состоянии выполнить ваше пожелание, миледи. — Фишер почтительно склонил голову. — Я хотел бы сообщить, что полковник Декстер чрезмерно увлекается алкоголем.
— Послушайте, что вы делаете из меня дуру! — Терпение Дороти лопнуло окончательно. — Этот тип известен как пьяница, и это совсем не секрет.
— Я хотел оказать вам лишь любезность, миледи. Я должен сообщить, что Декстер не только пьяница, но и жулик, который самым бесстыдным образом разворовывает наш винный погреб. В пяти ящиках со старым шотландским виски, бутылка которого стоит шесть фунтов, больше нет виски. Там стоит теперь дешевая водка, цена которой не больше шести шиллингов. Декстер поменял этикетки на бутылках, а благородный напиток спрятал у себя под кроватью.
— О, это действительно приятное сообщение, Фишер. — Глаза Дороти заблестели. — Отличная возможность устроить скандальчик этому душевнобольному духовидцу! Об этом я позабочусь завтра же утром!
— К вашим услугам, миледи. Для меня было делом чести порадовать вас своим сообщением.
Фишер поклонился с подобающим ему достоинством и удалился.
— Эванс! — позвала леди Торп, но доктор не откликался.
Дороти прошла в ванную, которая по ее указанию перестраивалась. Там лежали стопки кафельных плит, в углу стоял новый бойлер, дверь в коридор была снята вместе с рамой. Дверной проем было решено заложить кирпичами и покрыть кафелем.
Но и здесь она не нашла Эванса.
Неужели он, погрузившись в нирвану, проник в коридор через отверстие в стене и забыл, зачем приходил? От него можно было это ожидать.
Вернувшись в комнату, Дороти обнаружила царапины на серванте.
Великодушие не позволило Дороти рассердиться, она лишь покачала головой над столь изобретательным гением.
Было уже десять часов. Дороти, усомнившись в криминалистических способностях Эванса, решила идти спать.
«Если он подозревает меня, — размышляла она, — в моих интересах спокойно провести хотя бы еще одну ночь. А завтра с самого утра займусь Декстером. Такого случая я не упущу».
Но сон не шел. Дороти оделась и вышла из комнаты.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой на сцене появляются еще две не вызывающие никакого доверия фигуры, также претендующие на владение замком Карентин, включая его призраки. Одновременно Великобритания становится беднее одним гениальным изобретателем и богаче одним покойником
Когда Эрвин и Энн Конрой подкатили на своем потрепанном автомобиле производства 1924 года к главному подъезду и с тяжелым вздохом все трое остановились перед господскими воротами, Эрвин обратил внимание своей жены на первое своеобразие окрестностей замка Карентин.
— Крапива! А выглядит красиво.
Действительно, крапива высотой в метр слева и справа от парадной лестницы своими крупными серебристо-плюшевыми листьями походила на декоративное растение. Это был дар природы.
Зелень и клубящийся утренний туман даже украшали несуразный, некрасивый замок. В дымке он производил почти романтическое впечатление.
— Здесь, кажется, все еще спят, — сказала Энн, взглянув на часы. — Не удивительно, еще нет и семи. Ты мог бы дать и мне выспаться.
— Резиденция моих предков! Ночью при лунном свете она выглядит еще романтичнее. Эрвин осклабился.
— Откуда ты это знаешь?
— Мне приходилось созерцать замок при лунном свете.
Эрвин окинул взглядом замок и пруд — заполненную ряской и лягушками лужу.
На покрытом мхом каменном цоколе, торчащем рядом с прогнившей деревянной скамейкой, когда-то стояла статуя. Но представить это было так же трудно, как лебедей в пахнущей гнилью луже.
Энн заметила:
— Непохоже, чтобы ты получил в наследство и тысячу фунтов.
— Адвокат обещал пятьдесят тысяч, — резко ответил Эрвин.
В свои двадцать с липшим лет Эрвин отличался мрачным юмором, который помогал ему равнодушно относиться к вечным неполадкам своей древней модели «форда». Его профессия тоже требовала внутреннего равновесия. Эрвин был археологом и много лет работал в пустыне Месопотамии, разыскивая там глиняные черенки.
Энн, на которой он был женат уже четыре года, воспринимала жизнь по-другому. Когда мотор старого «форда» в какой уж раз замолкал где-нибудь в пути и ей приходилось торчать вместе со своим мужем под дождем, она закрывала обеими руками уши и начинала пронзительно визжать, утверждая, что у нее нервы, а не медная проволока и она не может терпеть чудовище на четырех колесах. Энн была импульсивным существом, в ее косметическом убранстве сочетались искусственные ресницы и зеленые волосы. По профессии она была актрисой. Эрвин утверждал, что она плохая актриса, а потому скверная баба. Энн быстро приходила в себя и становилась нормальной женщиной, когда ей предстояло выступать на сцене. Энн и сама хорошо понимала, что искусство было ее злой судьбой. Ведь, кроме милой мордашки, высокой груди и красивых ног, она не обладала никакими другими достоинствами, а тем более талантом, который так необходим актрисе. Но что же было делать, если ее интеллигентнейшая обезьяна, как она звала своего мужа, пропадала месяцами, а иногда и годами в пустыне и посылала ей на жизнь лишь несколько фунтов. Она должна была сама зарабатывать на жизнь.
