Иоанна Хмелевская - Колодцы предков (вариант перевода Аванта+)

Михал, сделав это открытие, встревожился. Если Влукневский женился на дочери Катажины, если от отца узнал о содержании завещания, не совершил ли он чего противозаконного? Ведь они не дождались смерти Катажины. Хотя нет, ведь последний из нотариусов, Болеслав Лагевка, в 1939 году отметил: «Остальное без изменений, в соответствии с волей завещательницы». А если в соответствии — значит, при жизни Катажины наследница не получила ни гроша.

Теперь Михал внимательно перечитал распоряжение старого нотариуса Варфоломея Лагевки. Чуя смертный час, он составил для сына нечто вроде памятной записки, касающейся всех его дел. Естественно, большая часть распоряжений относилась к завещанию Зофьи Больницкой. Старый нотариус пояснил для сына некоторые неясные пункты завещания последней, в частности упорство в решении лишить ее наследства. Нотариус заклинал сына сохранять в тайне порученное ему дело, поклявшись в том на Евангелии, как это сделали оба свидетеля. Далее Варфоломей Лагевка утверждал, что как Франтишеку Влукневскому, так и его сыну Антонию можно верить безоговорочно, это люди честные, проверенные. И на помощь их в управлении недвижимостью тоже вполне можно полагаться.

Из этой же записки Михал узнал, что пани Зофья Больницкая скончалась скоропостижно. Ее хватил удар при известии о бегстве из родительского дома ее старшей внучки, Паулины Войтычко, хотя бежала девушка вовсе не за тем, чтобы тайно выйти замуж за кого-то неугодного ее родителям. Она просто уехала в город, чтобы заниматься там честным трудом на благо Отчизны. В последние минуты перед смертью парализованная пани Зофья пыталась дать какое-то распоряжение нотариусу, но, к счастью, ей это не удалось. Варфоломей Лагевка не сомневался, что она намерена была лишить внучку наследства, а этого ему, нотариусу, очень не хотелось. Он считал, не без оснований, что Катажина Больницкая была несправедливо обижена, при чем он, Варфоломей Лагевка, тоже к этому руку приложил, когда не дал хода завещанию Казимежа Хмелевского в пользу племянницы. Сделал это нотариус под нажимом пани Зофьи, да простит ему Господь. Второй раз он не даст обидеть Катажину, пусть хоть ее дочь попользуется богатством.

И наконец, последнее. В записке нотариус наказывал сыну свято держать в тайне местонахождение клада, того самого окованного сундука. Тайну клада раскрыть только в чрезвычайных обстоятельствах, только одному лицу и только устно! Самому же не спускать глаз с Паулины и ее потомков, чтобы после смерти Катажины сразу их отыскать. «Да хранит тебя Господь, сын мой!» — так кончалась памятная записка старого нотариуса.

А под его подписью рукой сына сделана приписка: «5 сентября 1903 г. Паулина Войтычко вышла замуж за Франтишека Влукневского и поселилась с ним в Варшаве, по адресу: ул. Згоды 9, флигель, четвертый этаж».

Михала как громом поразила эта информация. Паулина вышла замуж за Франтишека Влукневского, ровесника ее бабки?! Немало потребовалось времени, чтобы разобраться в проблеме. За окном уже занимался рассвет, когда Михал раскопал в шкатулке «Договор об аренде», в котором говорилось о том, что Франтишек Влукневский отдавал в аренду старшему брату Антонию унаследованную от отца недвижимость. Слава Богу, оказывается, у старого Франтишека Влукневского, кроме сына Антония, был еще и сын Франтишек, так что девица Паулина вышла замуж за вполне соответствующего ей по возрасту молодого человека.

У Михала отлегло от сердца. Он уже так сжился со всеми персонажами этой странной семьи, дочерй в которой только и знали, что убегали из дому, а матери были тверды и непреклонны. Четвертый этаж во флигеле вполне удовлетворил молодого искусствоведа, он понял, что молодая пара была весьма стеснена в средствах, а значит, старик Франтишек не выдал тайны завещания.

Михал Ольшевский очень устал. Он уже не обратил внимания на документы, относящиеся к Юзефу Менюшко, сыну Дамазия, в которых значилось, что упомянутый Юзеф залезал в долги и закладывал земельные угодья.

Глядя на восходящее солнце, Михал раздумывал, как выйти на наследников. Наверное, разумнее всего начать с тех самых деревенских Влукневских. Деревня менялась не столь стремительно, как город. Особенно Варшава. Наверняка четырехэтажного флигеля уже давно нет, Бог знает, что сталось с Паулиной и ее супругом Франтишеком. А вот в деревне могут и помнить о потомках Антония Влукневского. Тайну сундука нотариус передавал только одному человеку и при том устно. Интересно, кому именно он ее передал? Надвигалась война, 1 сентября 1939 года немцы напали на Польшу. Чужим тайны нотариус не доверит, может, кому-нибудь из наследников? Надо разыскать их, потомков Катажины, и попытаться вместе с ними отгадать, где же неукротимая пани Зофья, с помощью старика Лагевки, могла спрятать сундук с сокровищами.

Ни музейному начальству, ни официальным властям Михал Ольшевский решил пока не сообщать о своем открытии. Ведь во многом это только его предположения, а преждевременный шум, поднятый вокруг дела о наследстве пани Зофьи Больницкой, может лишь помешать розыскам. За поиски сокровищ он, Михал Ольшевский, пока примется в одиночку. Расходов на это особенных не потребуется, государству материального ущерба он не нанесет…

Мысль о том, что именно он, Михал Ольшевский, разыщет, спасет от забвения и сделает достоянием общественности уникальные памятники декоративного искусства прошлого, древние монеты и изумительные творения мастеров-ювелиров, наполняла неимоверной радостью душу молодого энтузиаста…

Индюки не желали уступать мне дорогу. Они заняли ее всю и шествовали медленно и величественно, на сигналы моей машины реагируя лишь недовольным гульготаньем. Вот и пришлось тащиться за ними, время от времени сигналя, взревывая мотором и поддавая буфером то одному, то другому под пышный зад. Все без толку. Индюки держались твердо и темпа не меняли.

По одну сторону грунтовой дороги, обсаженной двумя рядами деревьев, тянулись дома деревни, по другую простирались луга и поля, на горизонте темной стеной вставал лес. Камыши у самой дороги указывали на наличие какого-то водоема — озерца, пруда или болотца. Мне ничего не оставалось, как любоваться ландшафтом, и не только из-за индюков. Добавились еще и гуси. Огромной стае гусей понадобилось перебраться из деревни к упомянутому водоему, и они заполонили всю дорогу, сделав совершенно невозможным передвижение по ней.

Где-то в этих местах, у болотца, прошлой осенью был обнаружен труп неизвестного мужчины, у которого следственные власти нашли мой адрес. И не только мой. Неизвестный покойник располагал адресами без малого всех моих родичей, не только отца и матери, но и моей варшавской тетки Люцины, моей кузины Лильки, проживающей в городе Чешине, ее брата Хенрика, проживающего во Вроцлаве, и даже моей второй тетки Тересы, проживающей в Канаде. Кроме их адресов, старательно выписанных на обшарпанном клочке бумаги, на неизвестном трупе больше ничего обнаружено не было — никаких бумаг, никаких документов, так что личность установить его не было возможности.

Милиция допросила всех доступных ей моих родичей, любезно подтыкая под нос фотографию упомянутого покойника. Фотографию немного подретушировали, чтобы не очень нас пугать. Нет, и в самом деле, очень любезно было с их стороны предъявлять фотографию, а не самого покойника.

Никто из нас его не знал. Никто никогда его и в глаза не видел. У милиции опустились руки. Нам задавали сотни вопросов, расспрашивая на все лады, и ничего не выяснили.

Уже в самом конце расследования нас спросили, не говорит ли нам чего такая фамилия — Менюшко. Моему отцу, моей матери и мне она решительно ничего не говорила, а вот тетка Люцина призадумалась.

— Вроде когда-то я ее слышала, — неуверенно произнесла она, пробуждая надежду в сердце допрашивающего ее капитана милиции. — Вертится что-то такое в голове… Но если и слышала, то очень давно, в дни моей юности. Не знаю, насколько интересны для следственных органов воспоминания моей юности… Нет, ничего конкретного вспомнить не могу!

Капитан не сумел скрыть своего разочарования и очень недовольный прекратил допрос.

Фотографию трупа предъявили и моей тетке Тересе в Канаде. Об этом мы узнали из ее раздраженного письма, в котором она жаловалась на засилье идиотов, одолевших ее в последнее время. Сначала один идиот проходу ей не давал, несколько раз приходил, все расспрашивал о каких-то предках, а потом второй заявился и подсовывал фотографию незнакомого типа, очень смахивающего на покойника, уверяя ее, Тересу, что она должна знать этого покойника. Она же его не знйет и знать не желает, и вообще не желает ничего общего иметь с лицами, смахивающими на покойников. Еще чего!

Мы написали Тересе, что лицо на фотографии имело все основания смахивать на покойника, поскольку им являлось, и попросили дать разъяснения относительно первого идиота, который нас чрезвычайно заинтересовал. К нам никто такой не обращался. Тереса, оказывается, ничего больше о нем не знала — незнакомый человек, видела его первый и последний раз.