Ольга Лукас - Элексир князя Собакина
— Сама галерея — это прикрытие, ну и доход, — рассказывал Паша. — А на самом деле в этом доме давно уже живут художники и все лучшие люди столицы. Бесплатно, конечно. Откуда у лучших людей деньги? Заправляет всем Диктатор — человек хороший, щедрый. Вот только злится и впадает в ярость, если при нем начинают ограничивать чью-то свободу. Если его правильно подготовить, он Тяпова со всеми его фашистами в реке одной левой утопит. А правой рукой барахло наше вернет нам. Да, Костя, и аппарат Менделеева — тоже!
Ненемцы зашептались, указывая куда-то в сторону.
— Журчит. Как будто канализация протекает, — перевел Заяц. — Старая юрта, наверно. Чинить надо.
— Да тут все протекает, все чинить надо! — воскликнул Паша. — Художники — прекрасные люди. Но руками умеют делать только непрактичное искусство, а чтобы краны поменять — это не к ним.
Дверь, ведущая в галерею, щелкнула, звякнула и распахнулась. Дохнуло холодным кондиционированным воздухом. В комнату уверенным шагом вошел высокий худой загорелый человек в шортах и майке. На плече у него висел фотоаппарат с чудовищным объективом. В левой руке он держал батон, в правой — литровый пакет кефира. Человек откусывал от батона, прихлебывал из коробки и, видимо, наслаждался.
— Здорово, Диктатор! — поприветствовал его Живой.
— Привет, старичочек, — степенно ответил тот. — А говорили, ты в каком-то городишке спасаешь мирных граждан от произвола чиновничков.
— Ложь и клевета! — помотал головой Паша. — Я привез замечательных рабочих с севера, жертв капиталистического беспредела. Найдешь им тут место? Пока они не решат, что дальше делать? Могут канализацию починить.
— Пусть остаются, если человечки хорошие, — пожал плечами Диктатор. — Булки хочешь? Тут рядом булочную открыли со своей пекарней — свежайшие.
— Спасибо, сам кушай.
— Люблю я, дорогие будущие граждане моей анархической деспотии, закинуться с утреца кефирчиком с белым хлебушком, — сообщил Диктатор. — Я на такой диете как-то два месяца протянул, когда в Питере на чердаке жил. Пока меня Жозефинушка не подобрала, не отогрела, в люди не вывела. Так, с рабочими понятно, а эти двое что? Турист и спонсор? Туриста, так и быть, впишем на денек. А спонсор пусть платит за постой. Или лучше в гостиницу его отправь.
— Да мы ненадолго. Мы только ребят пристроить, а то им идти некуда, — заискивающе улыбнулся Паша.
— Вот за что я тебя люблю, Живой, так это за широту твоей живой души. Бескорыстный ты проходимец. Оставайтесь все хоть на месяц, раз ребятушки хорошие. радуга проводит. А мне некогда. У меня тут какие-то бюрократические уроды художника обидели.
Диктатор постучал согнутым пальцем в стену. Через мгновение в комнату вбежала девочка лет семнадцати с волосами, выкрашенными в красный, фиолетовый, рыжий и желтый цвета. Одета она была в такой же расцветки сарафан до пят. радуга сразу заполнила своим звонким голосом всю комнату:
— Ой, Пашечка, как вырос, как возмужал, как загорел! А что это с тобой за ребяточки? Вы надолго или так, погостить? А я слышала, что ты культуру в каком-то Бобруйске поднимаешь.
«В каком-то Бобруйске» она произнесла с очаровательной интонацией приезжего, укоренившегося в Москве меньше года назад.
— Ложь и клевета, — привычно откликнулся Живой.
— Это рабочие из тундры, починят нам все. Это друзья Живого, они ненадолго, — объяснил Диктатор. — Этим вписку и хавчик. А Пашку в пятую мансарду отведи.
— А, ну понятно, — кивнула Радуга, схватила за руки Пашу и ближайшего ненемца и потащила их за собой.
Гости завернули за угол, прошли по каким-то мосткам и вышли к узкой деревянной лестнице, ведущей из подвала на первый этаж. Поднявшись по ней, они оказались в комнате, заполненной всевозможными предметами быта, от вантуза до стиральной машины и от электрического чайника до пустой трехлитровой банки. Рядом с утварью копошились двое. Они были заняты каким-то важным делом. Один достал из папки лист бумаги А4 и, не глядя на него, спросил другого:
— Куда?
— Туда! — ответил его товарищ, указывая на ротанговое кресло.
— «Возмущение природных соков», — прочитал первый.
— Годится, — кивнул второй.
К некоторым предметам уже были прикреплены таблички. Так, ершик для унитаза был снабжен надписью «Лелеемый временем», круглый вертящийся табурет сообщал о том, что он «Верностью томим», а теннисная ракетка оказалась не больше и не меньше как «Ответом проискам заката».
— К выставке готовятся, — шепотом пояснила радуга и на цыпочках прошла в сторону следующей двери. За дверью была новая комната. В ней обнаружилось всего два предмета, но они заполняли собой все пространство. Это была кровать, на которой, обнявшись, спали трое, и картина во всю стену, изображавшая Спасскую башню Кремля через несколько десятков лет после всемирного потопа.
В следующей комнате на примусе варили кофе.
— И куда только смотрит пожарный инспектор? — покачал головой Петр Алексеевич.
— ребяточки, вы же сварите кофе нашим гостям? — тут же защебетала радуга.
— Да не вопрос, — отозвался кофевар.
У окна стоял перед мольбертом человек и, не обращая ни на кого внимания, рисовал.
В этой комнате, видимо, тоже предполагалось сидеть на полу, на подушках. Ненемцы как по команде уселись на свои картонки.
Не зная, чем заняться в ожидании кофе, Савицкий подошел к художнику и заглянул ему через плечо.
На картине был изображен переулок Достоевского, но рядом с галереей стоял подозрительно знакомый домик совершенно из другой эпохи.
— Так это же Прага!
— Угу, — кивнул художник.
— Вы, значит, рисуете сувениры для иностранцев?
— Ы? — не поворачивая головы, промычал тот.
— То есть каждый увезет к себе домой картину, на которой изображена часть его родного города в московских интерьерах?
— Ну, может быть.
— Но ведь идея именно такая? В узнавании?
— Нет. Идея в том, что мне так нравится.
— А предыдущая картина была о чем?
— Кривоколенный. А там кусочек Монмартра.
— И за сколько ее купили?
— А я почем знаю? Может, и не купили. Все, вопросы еще есть?
— Извините, если я что-то не так спросил. Я в искусстве не разбираюсь.
— Да и не надо в нем разбираться, искусство целее будет. Достали уже все на деньги свои дурацкие мерить!
Радуга осторожно оттеснила Петра Алексеевича в сторону.
— Вы не обижайтесь, — шепотом сказала она. — У него когда вдохновение — он всегда злой очень. Хорошо еще, что не обматерил.
— А в обычном состоянии он тих и вежлив, как дореволюционный студент, из милости живущий у одинокой богатой тетки, — подтвердил кофевар.
— А на самом деле продаются его картины? — не отступал Петр Алексеевич.
— Еще как. На них тут все и держится, можно сказать. А сам он неприхотлив: краска, холст, кофе, бутерброды в обмен на готовые картины.
— Наживаетесь на художнике, — мрачно буркнул Бабст.
— Нет. Даем художнику возможность жить и творить так, как он хочет. И поменьше сталкиваться с враждебным миром. Ну вот, готово. Угощайтесь, что ли!
Кофе взбодрил и придал сил. Даже Костя перестал хмуриться. Пройдя еще несколько комнат, гости попали в просторное помещение с тремя широкими окнами во всю стену, заставленное двухэтажными кроватями. В углу лежали свернутые спальники.
— Ну вот, ребяточки, располагайтесь, — сказала ненемцам радуга. — Занимайте свободные места, всем должно хватить. Баня тут рядом, на соседней улице. А туалет вот там, за стенкой.
— Слышно, — кивнул Башлык. — Журчит.
— Мы починим! — улыбаясь, пообещал Заяц.
— Вас тут бесплатно поселили, учтите, — сказал Паша. — Можете вообще ничего не чинить, если не хотите. Спокойно живите, ищите себе работу.
— Все равно починим, — сказал предводитель ненемцев. — Надо вала делать. Благодарность по-русски.
— Какие же вы отличные ребята, — говорил Бабст, обнимая по очереди всех ненемцев. — Я бы с вами остался, но надо аппарат выручать.
Оставив ненемцев обживаться, радуга отвела остальных наверх, в «мансарду № 5».
— Во, знакомые места, а то я уже думал, что мы заблудились, — обрадовался Паша. — Здесь живет кто-нибудь сейчас?
— Так, чтоб постоянно, — нет. Но если хорошие ребя-точки вечером приходят, то мы их сюда селим.
— То есть нам под вечер лучше убраться? — уточнил Савицкий.
— Я этого не говорила, я этого не говорила! — пропела радуга, по очереди пожимая всем руки. — А что это у тебя? — спросила она у Живого, указывая на синяк на его правой руке.
— Это... Неудачно тяповки выпил, — не стал вдаваться в подробности Паша и искоса взглянул на Бабста — помнит он или нет, как в вертолете разошелся? Нет, видимо, не помнит.
— Водка? Скучно! — чирикнула на прощание девочка и упорхнула вниз.
— Водка — скучно, — повторил Живой. — Это ведь я придумал. Это мой слоган к молодежной антиалкогольной кампании, которая так и не была запущена.
