Не было бы счастья - Антонова Александра

Часы в углу пробили девять вечера. Доктор и Эмма Францевна оторвались от пасьянса, который, судя по их негодованию, заблокировался окончательно.

Мы распрощались с Аркадием Борисовичем, и я опрометью бросилась к себе. Гоша обиженно поскуливал и скребся лапой в дверь.

На свежем воздухе он подобрел и с удовольствием носился среди яблонь.

Вечер уже укутал сад мягкой шалью полумрака. Догорающий закат подкрасил горизонт багровыми мазками. Кузнечики стрекотали в траве, и где-то далеко в лесу ухал филин.

Мы с Гошей дошли до луга и остановились в нерешительности: идти дальше, к реке, или вернуться домой?

Кто-то шел по тропинке. В темноте я смогла различить лишь смутные очертания высокой фигуры. Гоша пару раз тявкнул, уселся рядом с моей ногой и наклонил голову набок. Мне показалось, что ему хочется почесать передней лапой в затылке.

Мимо нас, в сторону водяной мельницы, прошагал мужчина. Несмотря на теплый летний вечер, на голове у него была шапка-ушанка, а на плечи наброшен ватник. Он зыркнул на нас из-под шапки и пробормотал в лохматую бороду:

― У, Шайтан…

Я подхватила Гошу на руки и почти бегом устремилась к дому. Боковая дверь оказалась заперта. Мы обогнули дом, и подошли к парадному входу. На дороге показалась машина с включенными фарами.

Натужно ревя мотором, к дому подкатил «Жигуленок». Вид его внушал уважение как ветерана российских дорог, не раз побывавшего в переделках, максимально приближенных к боевым.

Из машины вышел Лев Бенедиктович. Галицкий щеголял кирзовыми сапогами, заляпанными цементом, ветровкой с надписью «Байкало-Амурская магистраль», и кепочкой невероятной засаленности.

― Здравствуйте, Лев Бенедиктович, ― поздоровалась я. ― Вы опять со службы?

― Приветствую, ― ответил он, с третьей попытки захлопнув дверцу. Черт бы побрал эту развалюху!.. Простите, тороплюсь, ― и, щелкнув по-гусарски стоптанными каблуками кирзачей, поспешил в дом.

Однако на полпути он остановился и спросил:

― Довольны ли вы, Елизавета Петровна, работой? Не жалеете, что приехали сюда?

Я растерялась и ляпнула:

― Волков бояться ― в лес не ходить…

Я уверен, в еловом лесу водятся волки. О, характерный запах мускуса! Так может пахнуть только извечный враг. Несмотря на дальнее родство, собаки не выносят волка. Боятся и ненавидят. Волк ― это предостережение собаке: вот, что может случиться, когда инстинкт затмевает разум. Вечный скиталец, он обречен сидеть в засаде, догонять и впиваться в глотку жертве. Ему чуждо милосердие, сострадание, любовь и преданность. Волк одинок даже в стае.

Его жизнь ― это непрерывная охота, жестокая и грубая, без правил и духа соревновательности. Другое дело ― охотничья собака: адреналин кипит в крови, шерсть на загривке встает дыбом, глаза горят адским пламенем. Голос предков звучит в ушах, и гортанные крики шотландских пастухов подгоняют из прошлого, запах вересковых пустошей дразнит ноздри…

Кстати, тот человек с косматой бородой, как у фокстерьера, чем-то напомнил мне браконьеров из Шервудского леса. Что он тут делает? Охотится?..

ГЛАВА 5

Он опять сидел на коврике и не сводил с меня взгляда, громко зевал и клацал зубами, намекая, что утро уже давно наступило, и мне пора вставать. Часы показывали девять утра.

― Как мило с твоей стороны дать мне выспаться, ― похвалила я Гошу и заметила, что на коврике рядом с ним лежит тушка зайца с перекушенной артерией. ― Гоша, как тебе не стыдно убивать беззащитных зверюшек! И как тебе удалось выбраться из комнаты, ведь дверь была заперта на замок?

Гоша понуро выслушал лекцию о защите окружающей среды, обиделся и целых полчаса не разговаривал со мной.

Я обшарила всю комнату и обнаружила небольшую квадратную отдушину под кроватью. Ее предназначение осталось для меня загадкой, но объяснило, каким образом Гоша смог выбраться на охоту. В целях пресечения самовольных отлучек, я загородила дыру спортивной сумкой.

Несчастного зайца я завернула в целлофановый пакет и, воровато озираясь, выбросила в заросли малинника. Гоша сопровождал меня во время этой операции, но изображал из себя невинную жертву.

Подобрел он лишь на кухне, куда мы зашли подкрепиться. Дядя Осип выводил вариации на тему «Севильского цирюльника». Глаши в избе не было. Мы поболтали о погоде и пришли к выводу, что лето, наконец-то, наступило. Дядя Осип угостил меня блинчиками с вареньем и сметаной, ворча, что я слишком увлеклась диетой и совершенно исхудала. Он высказал свою точку зрения на женские пропорции. Выяснилось, что мне еще очень далеко до его идеала красоты в весовом выражении. Повар налил себе чашечку черного кофе с корицей и принялся вспоминать свою жизнь с кулинарными отступлениями.

Из монологов выяснилось, что дядя Осип почти всю жизнь проработал в гостинице «Националь». Прошел долгий путь от мойщика посуды II разряда до шеф-повара. За это время он перечистил состав овощей, нажарил Эверест котлет и наварил Байкал борща, похоронил жену и сына, погибших в автокатастрофе, и недавно вышел на пенсию, однако продолжает свою кулинарную деятельность, чтобы не сидеть без дела в одиночестве.

Потом мы поговорили о природе средней полосы России и вспомнили, что уже, наверняка, пошли колосовики. Дядя Осип углубился в воспоминания, какие замечательные блюда ему приходилось готовить из белых грибов. За разговорами мы незаметно опустошили целое блюдо печенья, и я почувствовала, что мне хочется расстегнуть пуговицу на шортах. Если я задержусь здесь еще на одну минуту и съем еще хотя бы одно печенье, я тресну по шву.

Совесть призвала меня заняться полезным делом, и мы с Гошей отправились на поиски библиотеки.

Она нашлась на втором этаже, недалеко от малой гостиной. По замыслу дизайнера, библиотека должна была быть уютной комнатой с удобными креслами, изящными столиками с настольными лампами, богатыми коврами и драпировками на окнах. Все впечатление портило ощущение, что здесь произошло нечто драматичное. Почти все книги из книжных шкафов снесла какая-то неведомая сила. Они валялись на полу, покрывали ковры и мебель бугристым слоем.

Книги валялись как попало, многие раскрыты. Их покрывал легкий слой пыли. Видимо, никто к ним не притрагивался после книгоизвержения. Что же за ураган прошелся по книжным полкам?

Гоша расчистил себе местечко на кресле, улегся и задремал. Время от времени он многозначительно шевелил бровями.

Не зная, с чего начать, я решила разложить книги по языкам в первоначальные кучи. Мне попадались издания на английском, немецком, французском, итальянском и русском языках. Тематический разброс ― от древнеримского права до сентиментальных романов. Однако я не нашла ни одной книги, выпущенной после гражданской войны. Работа продвигалась медленно, так как под руку подворачивалось много интересных книг, я начинала их листать, и увлекалась.

Я забыла про обед и засиделась бы допоздна, но в комнату заглянула Глаша. В обрезанных валенках она перемещалась по дому беззвучно, как бесплотный дух, ловко припадая на правую ногу.

― Барыня просили надеть что-нибудь поприличнее, ― покосилась она на мои шорты и майку. ― В Трофимовку, в церковь поедите, свечку за упокой души невинно убиенных поставите. Мустафа уже лошадку запряг.

Я облачилась в сарафан, повязала на голову платочек, попросила Гошу не скучать и поспешила к парадному входу. Солнце уже клонилось к закату, легкий ветерок приятно холодил плечи.

Мустафа держал лошадь под уздцы. Он покосился на меня из-под облезлой шапки-ушанки и пробормотал в растрепанную черную бороду, которая начиналась у самых глаз:

― У, Шайтан!..

Под его угрюмым взглядом я поежилась и пожалела, что не дождалась Эмму Францевну внутри дома.

― Душенька, ты крещеная? ― спросила бабушка, выходя из дверей.

Я кивнула головой, деликатно рассматривая дальнюю родственницу. На ней было надето кремовое кисейное платье в стиле времен первой мировой войны, изящная соломенная шляпка крепилась в уложенных седых волосах при помощи внушительного вида булавки с набалдашником слоновой кости, а в руках она держала кружевной зонтик от солнца. Опять меня посетила мысль, что для столетней старушки она слишком молодо выглядит. Глаша тоже не тянет на долгожительницу, уж больно любопытна и шустра, не смотря на хромоту.