Лариса Ильина - Беги, Люба, беги!
Коля рассмеялся:
— Ну так за что боролся!
— Это точно, — буркнул Стас, — покой мне только снится... А ты, я вижу, тоже крепко позиции сдал? — В тот миг я готова была уже показаться из-за угла, но после его слов замерла, как вкопанная. Сердце почему-то бухнуло и почти остановилось. — Красивая. Это... та самая?
Поскольку сердце уже не билось, я и дышать перестала.
— Та самая... — отозвался Коля, но веселья в его голосе и следа не осталось. — Только тут все сложно... Так, брат, сложно, как никогда мне не было! Вот не поверишь: сдохнуть за нее готов. Знал бы, что так лучше, — сдох бы прямо сейчас!
— Большие проблемы? А я помочь тебе могу?
— Можешь, браток... пусть она тут поживет немного... А мне вернуться в город надо, дела закончить.
— Можем вместе поехать.
— Нет... Ты пригляди за ней, ладно?
Вероятно, Стас ответил ему кивком, и я услышала, как звонко хлопнули друг о друга крепкие мужские ладони.
Я сидела на кровати в отведенной нам с Ферапонтовым комнате и никак не могла отдышаться. Случайно подслушанный разговор не давал покоя, заставляя сердце колотиться с невиданной частотой.
— Люба, Люба! Где ты? — встрепенулась я, услышав звонкий голосок Стаськи. Спустившись, увидела ее во дворе. -- Пойдем, все готово!
Она провела меня к знакомому уже месту, только подходки мы с другой стороны. Возле дверей бани стояла низкая деревянная скамья, где, вероятно, и сидели тогда приятели. Сейчас она пустовала. Мы вошли в небольшой предбанник.
— Вот тебе все, что нужно, — деловито засуетилась хозяйка, выкладывая на столик простыни и полотенца. — Банька у нас первый класс! Ты раздевайся, иди, — махнула молодая женщина рукой, — там все готово. Ты извини, я бы сама тебе помогла, да мне в пару нельзя, — весело сообщила она, аккуратно погладив себя по животу. И, направившись к выходу, оглянулась: — Ничего, Колька все умеет! Он сейчас веник принесет, его бабка в чем-то чудодейственном вымачивает.
Пока я разбирала смысл ее веселой болтовни, Стася исчезла.
— Какой еще веник? — глухо забормотала я, оглядываясь в некотором замешательстве. — Что тут надо делать? Где тут вода?
Ругаясь сквозь зубы, я разделась и пошла в указанную Настей дверь. Бывать раньше в русских банях мне не доводилось- Бабкина затея нравилась мне все меньше.
Неожиданно послышался Колькин голос. Вероятно, не докричавшись до меня под наружной дверью, Ферапонтов заглянул в предбанник. Сердце мое взвилось вдруг куда-то вверх и расположилось в области головного мозга.
И колошматилось так сильно, что я с трудом расслышала испуганный Колькин голос:
— Любовь Петровна! Любовь Петровна! Что с вами? Вы в порядке?
— Да! — от волнения я скрипнула, словно несмазанное колесо. — В порядке.
В голосе Коли появилось облегчение:
— Я решил, что вам плохо стало!
«Черт возьми, — подумала я, — мне и на самом деле плохо!»
— Я веник принес. Бабка дала, сказала, нужно как следует пропариться. Я под дверь положу.
— Ага! — отозвалась я и, немного помедлив, спросила: — Коля, а что тут делать надо? В смысле, как тут моются?
Последовала пауза. Вероятно, Коля изумился.
— Вы что, в бане никогда не были? — наконец спросил он, едва это самое изумление сдерживая.
— Была! — ответила я сердито. — Только там были краны, мыло и мочалки!
По ту сторону двери Ферапонтов вдруг засмеялся. Он захохотал так заразительно, что мне тоже сделалось смешно. Однако торчать одиноким столбом уже надоело.
— Что делать-то?
Фыркая от смеха, Коля принялся давать мне указания. Я выполняла все в точности, в результате чего довольно быстро набила синяк о кадушку, обварила палец и под занавес, поскользнувшись, растянулась на полу. Как все это могло способствовать излечению моего колена, один бог ведал.
— Любовь Петровна! — заслышав грохот, осторожно позвал Ферапонтов. — Что с вами?
Кое-как поднявшись, я примостилась на краешек лавки и заревела. Коля под дверью заволновался.
— Послушайте, — наконец предложил он, — возьмите простыню и завернитесь. Я вам покажу, как надо. Только не плачьте. Пожалуйста!
Я перестала рыдать и задумалась. В принципе, в простыне. Ничего особенного.
— Ладно, — горько всхлипывая, согласилась я, — давай простыню! — И добавила: — В жизни больше не пойду в баню!
В приоткрывшейся двери появилась простыня. Поминая ласковым словом всю банную промышленность, я замоталась, как мумия. О том, что на Кольке тоже будет одна простыня, я как-то не подумала. Поскольку теперь он больше походил на гладиатора из кинофильма «Спартак», чем на соседа слева, я уставилась на него, вытаращив глаза, что, по большому счету, выглядело не слишком культурно. Мое бескультурье, видимо, поразило Колю в самое сердце, он вдруг смутился и даже закашлялся.
— Это вам... — протягивая веник, буркнул он.
А я тоже, вдруг начав кашлять, продемонстрировала ошпаренную руку:
— Вот! Болит...
Я имела в виду, что с веником мне теперь никак не справиться, но Коля все понял неправильно. Осторожно взяв мою ладонь, он склонился и... поцеловал пальцы... Чудодейственное средство бабки Степаниды выскользнуло на пол.
— Веник... — прошептала я.
Мы нагнулись за ним одновременно, с размаху приложившись разгоряченными лбами. В глазах опять завертелись бабочки, и изображение куда-то пропало. Ферапонтов поймал меня в опасной близости от пола, уже привычно охнув:
— Любовь Петровна!
Я тихо вякнула, давая понять, что еще жива.
Если когда-нибудь в жизни я и касалась чего-то более горячего, то этого я не помню. Температура Ферапонтова во время болезни была сущими пустяками по сравнению с жаром его ладоней, плавящих простыню на моих бедрах. У меня даже голова закружилась, и бабочки разом порхнули в стороны.
— Коля... — уцепившись для большей устойчивости за его шею, шепнула я, — ты почему представил меня как жену?
Он захлопал глазами, торопливо оправдываясь:
— Так получилось... Стас сказал, бабка очень строгая. Простите.
— Ну, уж нет... — качая головой, отозвалась я и почувствовала нежное прикосновение его теплых губ. — Слово не воробей...
Коленка, как и обещала бабка Степанида, к утру почти прошла, даже несмотря на то, что чудодейственный веник мы с Ферапонтовым потеряли. Да и мазью ее не натирали, поскольку в тот вечер, не дождавшись нас, бабка ушла спать. Вероятно, столь ярко проявились целебные свойства русской парной. Или воздух в Горелках был какой-то особенный. Он кружил голову и будоражил кровь, заставляя позабыть обо всем на свете, включая прошлые и будущие неприятности. Эти несколько дней теперь казались самыми счастливыми в моей жизни. Я узнала, какое это восхитительное чувство — не только любить, но И быть любимой...
Я и не представляла, каким может быть Ферапонтов. Он будто превратился в мальчишку, готового вместе с приятелем на любую проделку. Но едва мы оставались наедине, он обнимал меня и, заглядывая в глаза, беспрестанно шептал:
— Я люблю тебя, слышишь? Я люблю тебя.
Он не оставлял мне времени на ответы, я едва успевала отвечать на его жадные поцелуи и смеяться, потому что мир сошел с ума и мы сошли с ума вместе с ним.
В среду, во время ужина, я вдруг почувствовала странное беспокойство. По-прежнему весело басил Стас, хихикала Стася, и бабка все так же качала седой головой. Колька не сводил с меня счастливых глаз, улыбаясь каждый раз, когда наши взгляды встречались. Но вот ужин окончился, и я поняла, что беспокоилась не зря.
Коля взял меня за руку и молча потянул за собой. Едва оказавшись на крыльце, он развернулся и крепко обнял. Я уткнулась ему в грудь, чувствуя, как начинает щемить сердце.
— Любушка, — прижавшись щекой к моей голове, тихо . сказал он, — мне нужно ненадолго уехать... — Я вздрогнула, потому что хорошо понимала, что стоит за этими словами. Он удивленно спросил: — Что с тобой? Чего ты испугалась, дурочка?
— Это вовсе необязательно! — всхлипнула я, понимая, что практически уже реву. — Не надо уезжать... пожалуйста! Я не могу. Не оставляй меня!
Коля чуть отстранился, взял меня за подбородок и заглянул в лицо:
— О чем ты говоришь? Я никогда не оставлю тебя, и не мечтай! — поцеловав мои полные слез глаза, он засмеялся. — Ну, прямо целый океан! Не стоит плакать из-за пустяков... Я быстро вернусь, обещаю... Только дождись меня!
— Не уезжай! — упрямо мотнула я головой. — Останься, Коленька, пожалуйста...
Он улыбнулся и, не отвечая, прижал меня к груди. Слушая, как грохочет его сердце, я тихо плакала, потому что знала,что ни отговорить, ни остановить его не могу.
Коля уехал в ночь. Поняв, что слез не сдержать, я поднялась наверх. Вскоре в дверь осторожно постучали. В комнату заглянула Стася.
— Не расстраивайся! — она забралась с ногами в кресло и ободряюще улыбнулась. — С ним ничего не случится, он везунчик. В огне не горит, в воде не тонет.
