Елена Кассирова - Кремлевский фантомас
Она хлопочет. Женское трудолюбие Касаткину тоже нравилось. Голова у Маняши опущена. Косица шмыгает, как мышиный хвостик. С косичкой она – как юная дева. Именно. Признаков жизни в ней мало. Оттого она хорошо сохраняется. Не стареет. Лицо почти без морщин. Хотя кожа серовато-рыхловатая, как у всех несчастных.
Да, невеста Маняша не завидная.
Почему, впрочем, не завидная? Женись на ней Костя, был бы династический брак: тоже кровь в ней дом-на-набережненская, голубая.
Костя до сих пор по-советски делил мир на два: мы и они.
Шутка шуткой, – рассуждал брошенный Катей Костя, – но всё же. Женившись по расчету, люди, чаще всего, довольны. Где расчет, там и счастье. Жаль, время не то. Почему-то романтики корысть раньше ценили, а прагматики теперь – нет.
Костя заглядывал Маняше в глаза, когда она стояла рядом с чайником, задевал боком, вставая из-за стола, и накрывал рукой ее руку. Но нет, Маняша не искрила.
А Катя искрит? Он сказал – «хлев», а она сразу обиделась. А сама ведь первая раньше осмеивала. А он сказал любя.
Любя, долго обижаться на «хлев» не будешь.
Но в Костином доме, и правда, воздух был хоть и с набережной, а отвратителен.
Надышал в Доме на набережной убийца.
И Касаткин сидел у Маняши, утешался разговорами. Не секс, так слово. Какая, в конце концов, разница. Было бы лекарство.
А Маняша смотрела телевизор и рассуждала вслух.
– Не пойму я идиотов, – говорила она. – Охота им была!
– Была – что?
– Сновать по коридорам, заседать в залах. Зачем?
– Им интересно.
– Интересно вытирать чужую пыль? Можно подумать, своей дома мало. Набегут, нагалдят, говнюки. Зачем?
– Ну, ты няня Паня номер два, няня Маня. На экране, как нарочно, писатель Радзинский не к месту заговорил тонким голосом.
– Видишь, стул протирает.
– Он работает для тебя.
– Мне не надо.
– Ну, для себя.
– Неужели у него ничего не болит?
– Значит, не болит. А здоровым надо чем-нибудь заниматься.
– Зачем? Здоровье девать некуда? Костя вздыхал и упирался глазами в Маняшину серую блузку. На воротнике приколота была допотопная брошь – большой янтарь с мушкой внутри. Возможно, старинный подарок сбежавшего кавалера.
Вот и думай, кто лучше: хорошая, но убогая подруга или плохая, но классная.
10
ЗАХОДИ, ГОСТЕМ БУДЕШЬ
Костя весь месяц встречал Минина во дворе, в подъезде, на лестнице. Опять поговорил с ним у себя.
Обсудили Потехиных, Иванова, Блевицкого, женщин. Даже Джозефа помянули. Не стесняясь, Касаткин рассказал только про ссору с Катей из-за «гадюшника-хлева». Сплетничать про соседей Костя стыдился по-прежнему.
Сидели Касаткин с Мининым у Касаткина на кухне. Пили кофе без сахара и говорили без протокола.
Минин – зеленый еще, моложе Кости. Учился он в той же школе: Костя кончал, он начинал. Из детской, видимо, солидарности, Минин говорил с Костей на «ты».
– Знаешь, – сказал он, – ведь я клещами у ваших вытягиваю, кто был в тот день у старухи.
– А им откуда знать?
– Ну, хоть при них – кто сидел? Молчат, особенно старики. Боятся доносить. Тоже мне, благородные. Костя вздохнул.
– Раньше, – продолжал Минин, – были разговорчивые. А теперь вдруг спохватились.
– У них нет вкуса, – сказал Костя.
– А у тебя есть?
– Наверно, тоже нет. Но если что вспомню – скажу.
Особенно вспоминать было нечего. В тот день они с Катей раза два выходили. В лифте ехали незнакомые, но поди знай, к кому они. Тамара заглянула сказать, что уходит, среди дня. Порфирьева то ли простить ее не могла, то ли боялась.
– Когда Барабанова заходила к вам, не помнишь?
– Нет. Сказала – Роза ночевать не оставила.
– Значит, вечером.
– Она спешила. Ах, да! Сказала – бежит телек смотреть. У нее любимые передачи – Сикелев и «Куклы». А ей два часа ехать.
– Понятно. Часа в четыре.
У знакомых Порфирьевой стопроцентного алиби не было, ни у кого. Кто ходил в магазин – могли бы подтвердить продавцы, но те не помнили. А вечером свидетели имелись у Иванова, отмечавшего чей-то юбилей, – в ресторане.
Смерть Порфирьевой, как установлено, наступила от трех до пяти, так сказать, в пересменке. В такой час и невинный не объяснит, что делал.
– В общем, ловкий тип, – сказал Минин, – следов не оставил.
С Тамары взяли подписку о невыезде. Со смертью Панявиной наследницей становилась она. У Порфирьевой, оказывается, имелась сестра. Но о ней Барабанова, как говорит, не знала. И корысть – единственное, что против нее. Выходит, она сама себя обвиняет. Или морочит нас? Чтобы мы оправдали ее, раз она не боится невыгодного для себя признания…
Впрочем, приходил ли кто после Барабановой – неизвестно. До двери Порфирьева могла доползти.
– Эх, старухи, – не выдержал Минин. – Старушечья возня – всегда тоска зеленая.
– И что теперь будет? – спросил Костя.
– Что-что. Прикроют дело – «за неустановлением лица, подлежащего привлечению».
– И что же ты будешь делать?
– От безделья не умру.
А Леонид Иванович Иванов, владелец компьютерной фирмы, за что ни брался, устраивал всё вмиг. Вот и теперь он действовал.
Старухина квартира долго опечатанной не стояла. В июле Леонид Иванович въехал в порфирьевскую квартиру уже как новый хозяин.
Вещи увезла единственная действительная родня – старухина родная сестра. С Раисой Федоровной, бывшей партактивисткой, Роза Федоровна отношений не поддерживала. Мужняя жена и партийная дева друг друга не выносили. Товарищ Раиса, жилистая и бодрая, в пиджаке с орденскими планками, в два часа погрузила в перевозку скарб и была такова. Когда грузовик выезжал из двора, музейные полосатые софы и шкафики в кузове смотрелись нищенски.
В июле началась адская жара.
Душно. Лица в испарине. Дух двух убийств словно слился с духотой, так сказать, выветрился. Как мало людям надо, чтобы отвлечься. Время и погода. И старухи скоро отошли в область дом-на-набережненских преданий.
Косте было не по себе.
Милиция искала – не нашла. Схлынула. У них в производстве имелись криминалы поважней. Еще месяц – и дело закроют.
Какого черта ждать от них милости?
Сам раскинь мозгами. И не для коммерции, как в случае с Фантомасом. Проведи настоящее расследование. А то живешь бок о бок с убийцей. Ходишь, гадаешь: кто, кто? Здороваешься, а сам греши на людей. Он? Она? Что это за любитель старушечьих заначек? К кому еще он пойдет? К Фомичевым – вряд ли. И не к моей же бабушке!
Действительно, так жить нельзя. Надо подумать о них, о себе и близких. Надо присмотреться к людям. По всякому нормальному видно, на что он способен. Может он убить или нет. Рассудком не знаешь – всё равно чуешь.
А чутье у Кости – наследственное, касаткинское.
Так что додумайся. Пусть без доказательств. Не для суда – для себя.
Напряги извилины. Уясни себе раз и навсегда, кого с каким соусом есть. И наконец успокойся.
Леонид Иванович – пухлый, обтекаемый, с гривой длинноватых, как с рекламы «Пантин Про-Ви», шелковых тяжелых волос, но с хищным блеском очков. Хищник – это хорошо. Иначе бы не процветала его компьютерная фирма. Хватка мертвая. Недаром фирма – девятая в мире.
Но, может, и в старушечью шею ему вцепиться тоже легко?
Костя нашел в «Экстра-М» телефон его «Компьюсервиса» с рекламой «Звоните прямо сейчас!». «Сейчас» было набрано крупным красным шрифтом.
Костя позвонил.
– Алло, «Компьюсервис»?
– Да.
– Я прочел вашу рекламу.
– Да.
– Можно купить у вас модем?
– Ну… Да… Извините. Позвоните в другой раз.
– Когда?
– Ну… Не знаю. Я иду обедать.
– Тогда через час?
– Ну… Завтра. Или послезавтра.
С июля в бывшей порфирьевской, теперь леонид-иванычевой квартире шел ремонт с перепланировкой.
Начали, разумеется, в выходные с утра. Стены крушили так, что сотрясались соседские.
Брюханов выползал изредка, смотрел в щелку со злым лицом и с силой захлопывал дверь. Но хлопки тонули в общем сверленьи и грохоте.
Экс-порфирьевская дверь была настежь. Костя заглянул.
Огромная, вместо полутемного коридора и комнат, зала в клочьях обоев. Вид на Боровицкие ворота – одна стена. На «Ударник» и Полянку – другая. Мусор сваливают в мусорный рукав в окно чуть не под стены кино. Леонид Иванович в углу у двери с рабочим.
– А, Константин, заходите. Костя зашел. Рабочий отошел.
– Красота. – Костин голос звучал гулко. – Так и оставьте: залу. А то будет шастать старухин призрак по темным углам.
– На здоровье.
– Не боитесь?
– Не я же душил.
– Точно?
– Точно. Мы отмечали в ресторане двадцатилетие окончания керосинки. Двадцать человек. Я всем заказал у Картье памятные булавки.
Леонид Иваныч ткнул себе в галстук: вензелек «20», золотая двойка, овальный брильянт-нолик и сапфировая палочка.
– Круто, – оценил Костя. – А днем? Залезали к вам менты под ногти?
– Залезали. Ну, был я у Розы, был. Донес ей пачку Порфирьева. Посидел.
