Елена Логунова - Руссо туристо, облико морале
– Здесь была такая девушка, – осипшим от волнения голосом прошелестел Амтманн.
Для пущей понятности он выразительными жестами показал, где именно была девушка – потыкав указательным пальцем в пустой стул, и какая именно – плавно покачав в подреберье сложенные ковшиками ладони.
– Она ушла туда, – по-прежнему любезно сообщил Гусински и тоже использовал язык жестов, соединив входную дверь и наружный угол здания одним длинным кивком.
– Лео, сынок! Куда делись эти горластые эмигранты? – едва отдышавшись, человеческим голосом с нотками детского любопытства поинтересовался лейтенант Бохман.
– Они тоже ушли, – по-прежнему вежливо ответил неизменно любезный переводчик.
– Очень странные люди! – возмутился лейтенант. – Вломились в участок, пошумели и ушли, не позволив полиции вникнуть в суть их проблемы. Зачем же было приходить?
– Они не поделили фиговый велик, – услужливо объяснил Гусински.
Языковой барьер, помешавший проникновению выразительных русских ругательств в сознание австрийских полицейских, у переводчика был пониже. Пауль Гусински происходил из семьи польских эмигрантов, сумевших передать потомкам русскую речь образца середины двадцатого века.
– Я не совсем понял, почему при столь нелестной качественной характеристике данное транспортное средство представляло повышенный интерес для каждой из конфликтующих сторон, – немного смущенно признался Гусински. – Однако факт остается фактом: эти несовершеннолетние выходцы из кавказских республик яростно оспаривали право засунуть фиговый велик кому-то в задницу и потеряли интерес к этому сомнительному процессу только после облагораживающего вмешательства прекрасной дамы.
– Кстати, а где эта дама? – проснулся лейтенант.
Лео вжал голову в плечи.
– Голубоглазая блондинка, которую чеченские и грузинские юноши называли своей сестренкой, ушла первой, – не скрыв удивления, вызванного столь ярким примером дружбы и братства между народами, ответил Гусински. – А молодые джигиты последовали за ней со словами: «Даешь русское братство против хреновых гансов!»
– Что значит «хреновые гансы»? – нахмурясь, спросил Бохман.
А более сообразительный Лео, не дожидаясь объяснений переводчика, снова заткнул уши и зажмурился.
7. Катя
Вынужденная пробежка по узкой улочке со сложным названием обогатила меня новой информацией: ознакомившись с надписью на табличке, прикрепленной на углу дома, я узнала, что нахожусь не где-нибудь, а в Вене.
– Вена – столица Австрии, – не затруднился с ценным замечанием мой внутренний голос.
– Знаю, – буркнула я.
– А еще что ты знаешь? – заинтересовался он.
– В связи с Веной? – Я помела и поскребла по извилинам. – Знаю, что тут жили и работали Вольфганг Моцарт и Иоганн Штраус.
– Не богато, – вздохнул внутренний.
Я еще напрягла разум и выдала кулинарно-географический довесок:
– Вена славится пивом, вафлями, знаменитым тортом «Захер» и яблочным пирогом – апфельштруделем.
При упоминании яблочного штруделя в непроглядном мраке моего подсознания слепоглухонемой глубоководной рыбиной проплыла призрачная тень. Ее очертания показались мне смутно знакомыми, но проявить и детализировать образ я не смогла.
– Ладно, не мучь себя, – пожалел меня внутренний голос. – Лучше подумай, куда теперь идти?
– Это называется – не мучь себя? – проворчала я.
Вопрос «Что делать?» стоял для меня острее, чем для героев Чернышевского.
– Кто такой Чернышевский? – полюбопытствовал внутренний голос.
И сам же вспомнил:
– Ах да, русский писатель!
Похоже, сознание мое тяготело к просветлению, но процесс этот обещал затянуться надолго.
Узкая темная улочка неожиданно закончилась глухим тупиком. Я остановилась и огляделась. С двух сторон поднимались четырехэтажные дома, подозрительно похожие на наши хрущобы – серые, неинтересные, без всяких архитектурных излишеств, даже без балконов. Трехметровой высоты деревянная дверь имела самый жалкий вид: темно-зеленая краска на ней облупилась, обнажив серое дерево в следах затянувшейся трапезы жучков-короедов. За мутным стеклом виднелся подъезд, слабо освещенный одинокой электрической лампочкой, на грязно-желтом плиточном полу стояла покривившаяся детская коляска. Я с тоской засмотрелась на это младенческое ложе и задумалась: где бы мне-то преклонить буйну голову? Неожиданно дверь, к которой я страстно прильнула, скрипнула и подалась. Я расценила это как приглашение войти, тихо проскользнула в парадное и осмотрелась.
Слева от входной двери из стены выступала довольно широкая деревянная полка – очевидно, когда-то тут было окно, потом его замуровали, а подоконник остался.
– Ничего полочка, почти как в плацкарте, – подбодрил меня внутренний голос.
Заглянув в коляску, я нашла там маленькую подушечку и клетчатое детское одеяльце. В сочетании с подоконной полочкой они образовали более или менее удобное ложе для бедной беспамятной бродяжки.
– Не повезло тебе с именем, – уже засыпая, посочувствовал внутренний голос. – Сдается мне, у Катерины Разотрипяты плохая карма. Хочешь добрый совет? Поменяй имя.
– Ага, – зевнув, согласилась я. – Как вы яхту назовете, так она и поплывет!
Тут в точном соответствии со сказанным перед глазами у меня все поплыло, я смежила ресницы и погрузилась в сон.
Вторник
1. Алла
Воистину, все относительно!
По стреле собора Святого Стефана с небес на землю, укрытую благоуханным сиреневым туманом, стекал волшебный розовый свет, над сказочной Веной занималось чудесное весеннее утро, а я безрадостно смотрела на эту картину опухшими от слез глазами и с горечью думала о том, что сто раз правы были Екатерина Максимовна, капитан Кулебякин и Карина Денисянц из турбюро «Земной шар»! Особенно Карина была права. Хоть и не люблю я эту бессовестную особу, которая в глаза называет себя вашей подружкой, а за спиной вам же строит козни, но на этот раз Денисянчиха не соврала: заграничное путешествие вне коллектива, организованного турагентством, «дикарями», обернулось для нас с Кузнецовой бо-ольшими неприятностями. Дуры мы с Инкой, дуры! Сидели бы себе дома, в своей тихой теплой губернии, и были бы целы и невредимы!
Горькие слезы на моем лице мешались с каплями лучшей в Европе питьевой воды, которая сочилась из махрового комка, возлежащего на моей во всех смыслах ущербной голове. Холодный компресс из полотенца притупил физическую боль от ушиба черепной коробки, но не мог унять душевную боль в области грудной клетки. Я потеряла Инку! Кузнецова, моя подруга детства, юности и зрелости, растворилась в кофейной гуще черной венской ночи бесследно, как микроскопический кубик рафинада!
Стрелки на часах приближались к семи утра. Я решила, что ровно в семь ноль-ноль наплюю на правила приличия и дипломатические тонкости, позвоню в полицию и буду орать в трубку благим русским матом до тех пор, пока не поставлю на ноги и под ружье всех венских жандармов, городовых, постовых, их служебных собак, кошек, мышек и попугайчиков!
За тридцать секунд до часа «ноль» телефон ожил сам. Услышав трель звонка, я вздрогнула и уронила с головы мокрый тюрбан. Размотавшееся полотенце накрыло телефон, я сдернула тряпку вместе с трубкой, и незнакомый мужской голос, интимно приглушенный толстой махровой тканью, ласково проворковал мне в ухо:
– Доброе утро, фрейлейн!
– Куда уж добрее! – буркнула я.
– Фрейлейн уже проснулась? – все так же ласково спросил он.
– Нет, фрейлейн разговаривает во сне! – нахамила я от волнения.
– Если фрейлейн уже встала с постели, может быть, она найдет время для общения с одним симпатичным полицейским?
Я великодушно проигнорировала обидный для меня, как для женщины, намек на то, что для общения непосредственно в постели я симпатичному полицейскому не столь интересна, и горячо одобрила поступившее предложение встретиться у стойки гостиничного бара на первом этаже.
И сразу же была обманута. В баре меня ожидал не один служивый в форме, а сразу двое в штатском, и никого из них я не назвала бы симпатичным. У мужчины постарше была постная физиономия монаха, безропотно смирившегося с обетом безбрачия. На него не произвели никакого впечатления ни мои голые ноги, ни эротичная фантазийная прическа «Кувырки на сеновале», самопроизвольно образовавшая на голове в результате контактов с вязаной шапкой, капюшоном, кулаком злоумышленника, неухоженным газоном и мокрым полотенцем. Причесываться и переодеваться для встречи с полицией я не стала, прибежала как была – в тапках и казенном банном халате. А тот парень, что помоложе, не вызвал у меня симпатии еще с первой нашей встречи в полицейском участке. Такой мрачный и необщительный тип, натуральный деревенский идиот – я с ним говорю, говорю, а он заикается, как ослик: «Йа, йа, йа».
