Сергей Милошевич - Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана
В это время раздался грохот. Это Димина щека соскочила с ладони, и Дима, который как оказалось уже несколько минут сладко дремал, со всего маху ударился скулой о стол. Холмов умолк и безнадежно махнул рукой.
— Давай спать, Вацман, — сухо произнес он. — Ты, я вижу, сегодня не расположен выслушивать подобные вещи…
— Нет-нет, продолжай! — встрепенулся скривившийся от боли Дима, у которого моментально улетучились остатки сна. — Очень любопытно…
Но обиженный Холмов с треском захлопнул окно, молча разделся и, зевнув, рухнул а кровать.
— Туши лампаду, Вацман, — лениво пробормотал он. — Отбой…
Дима погасил свет, спотыкаясь в темноте, пробрался к дивану, разделся и тоже лег. В комнате воцарилась тишина, которую вскоре нарушил полусонный голос Шуры:
— Завтра в Художественном музее открывается выставка «Обнаженная натура в современном фотоискусстве». Дим?
— Сходим, — согласился Дима зевая.
Часть Вторая
Необычайное происшествие в одесском порту
Глава I. Выходной
— Черти бы тебя подрали! — раздраженно пробормотал Холмов, встряхивая остановившуюся электробритву. — Никак не дойдут руки отремонтировать…
Бритва наконец надрывно зажужжала, и Холмов, запрокинув навзничь голову, продолжил прерванную процедуру бритья. Столь странная и неудобная поза объяснялась просто: в ином положении бритва не работала.
— Ну что там, Вацман, пишет пресса? — завершив в конце концов трудоемкий процесс ликвидации растительности на лице, поинтересовался Шура у Димы, который, уютно устроившись на диване, просматривал свежие газеты.
— Есть кое-что интересное, — бодро ответил Дима, шелестя страницами. — вот, например, сообщение…
— Если это сообщение о том, что в Америке обидели очередного негра, а на БАМе забили очередной болт в шпалу — то лучше молчи! — перебил его Шура, хлопавший по щекам ладошкой, смоченной одеколоном. — Что там есть веселенького по моей части — убийства, ограбления, происшествия и тэ дэ?..
— Поищем, поищем… — невозмутимо ответил Дима. — Ага! Вот, как раз по твоей части: «Происшествия. Вчера на Дерибасовской, в очереди у молочного магазина за кефиром упал в голодный обморок гражданин Цурюпман, работающий, как было установлено позже, зам. начальника отдела продовольственных товаров областного управления торговли. Он госпитализирован с диагнозом „запущенная дистрофия“…»
— Чего?.. — вытаращил удивленные глаза Холмов. — Какая дистрофия?..
— А вот еще, — продолжал Дима, пряча за газетой ехидную улыбку.
— «Пресс-служба УВД сообщает. Уличенный в крупных хищениях зав. производством столовой номер 67 Коркин в порыве отчаяния пытался покончить с собой, съев три мясных салата „Пикантный“, изготовленных в этой же столовой. Но скрыться подобным образом от правосудия ему не удалось: после промывания желудка Коркин предстал перед судом…»
— Хватит дурачиться, Вацман, — усмехнулся Шура, поняв, наконец, что Дима его разыгрывает. — Тоже мне, Ильф и Петров выискался. Вернее, Булгаков: тот тоже врачом был, правда, доученным…
Еще в институте у Димы появилась малообъяснимая тяга к литературному творчеству, преимущественно в жанре юмора и сатиры. Теперь, с накоплением жизненного опыта и впечатлений, эта тяга превратилась в манию. Он писал рассказы, пьесы, миниатюры и рассылал по редакциям центральных изданий. С одинаковым результатом: в лучшем случае оттуда приходили до отвращения любезные, стандартные отказы. Так что пока Шура оставался его единственным читателем, вернее, слушателем.
— Что там за бортом? — поинтересовался Холмов, увидев, что Дима отдернул шторы и выглянул в окно. — Как погода?
— Дождь закончился, из темного царства туч, усиленно работая локтями, пытается выбраться древнее светило Гелиос, — высокопарно сообщил Дима, посмотрев на небо. — Кажется, это ему удается.
— Может, тогда прошвырнемся в город? — предложил Холмов. — Людей посмотрим, твои фирменные джинсы народу покажем, в киношку сходим… Развеемся, одним словом, а то я что-то закис в этой дыре… Дима, у которого сегодня был выходной, охотно согласился. Наскоро попив чаю, они оделись и вышли на улицу. Было пол-одиннадцатого утра — то самое время, когда честные труженики уже давно разошлись по рабочим местам и настал час выползать на свежий воздух тунеядцам, отпускникам, работникам свободных профессий и алкоголикам. Один из ярких представителей последней категории граждан как раз и попался навстречу Диме и Шуре, когда они не спеша брели на трамвайную остановку. Это был мужичонка, вымазанный в липкой грязи до такой степени, будто он только что вылез из бетономешалки. Бедолагу швыряло во все стороны с такой силой, словно он шел по палубе корабля, попавшего в десятибалльный шторм, поэтому для сохранения равновесия мужичок широко расставил руки, как пацан, играющий в самолет. В данный момент пьянчуга пытался выполнить сложнейшую процедуру — попасть в открытую настежь входную дверь подъезда своего дома.
— Заход на посадку по приборам в сложных метеоусловиях! — оживился Холмов, который в армии служил в авиации. — Пройден дальний привод… возьми пять градусов влево, поправки на ветер, — комментировал он, глядя на приближающегося к двери мужика. — Идешь правее полосы… Эй, уходи на второй круг! — крикнул вдруг Шура, но было поздно: пьянчуга проскочил мимо двери и со всего маху треснулся физиономией о стену. Осоловело глядя перед собой, он постоял с минуту на месте, затем попятился назад и под улюлюканье покатывающегося со смеху Шуры повторил заход. На этот раз он оказался более удачным, и мужик скрылся в парадной.
— Есть касание! Выпускай тормозной парашют, — не унимался Холмов. — Впрочем, сейчас тебе жинка его выпустит… скалкой, — добавил он. — И где же ты, родной, так нажрался с утра?
— Это еще с вечера… — неожиданно послышался из подъезда утробный голос. Шура, не в силах больше смеяться, юлько покачал головой, и они с Димой побежали, дабы успеть на приближающийся к остановке трамвай.
Стояла поздняя осень, до календарной зимы оставались считанные дни. Дима и Шура, молча, думая каждый о своем, прогуливались по Приморскому бульвару, с наслаждением вдыхая чистый осенний воздух, пахнувший мокрыми листьями и неуловимым, печальным запахом приближающейся зимы. Людей на бульваре почти не было, и вокруг стояла торжественная тишина. Ее нарушали только ритмичное шуршание метел об асфальт (это дворники сгребали опавшие листья в огромные кучи), да приглушенный, нескончаемы гул проносящихся внизу, по улице Суворова, автомашин. Послышалась щемящая душу мелодия Дунаевского, часы на здании исполкома глухо пробили двенадцать раз, и снова стало тихо.
Дима и Шура дошли до Тещиного моста и, остановившись, долго смотрели на расстилающуюся внизу панораму порта, убегающие вдаль железнодорожные пути, осеннюю воду Арбузной гавани, на корабли на рейде и раскинувшиеся на той стороне залива многоэтажки поселка Котовского, хорошо различимые в прозрачном осеннем воздухе…
— Ты знаешь, Вацман, меня очень трудно назвать сентиментальным, — нарушил молчание Холмов. — Душа у меня, положа руку на сердце, довольно черствая. Я даже нищим не всегда подаю. Но к этому городу я испытываю какое-то необычайно теплое чувство, вроде даже нежность. Люблю Одессу, как живое существо, как женщину! И не обижайся, Вацман, но скажу тебе откровенно: не понимал, не понимаю и, наверное, никогда не смогу понять тех одесситов, которые навсегда покидают ее ради каких-то призрачных материальных благ. Тем более, что большинство из них жили здесь недурно. Как бы потом эта публика не клялась из-за бугра в своей любви к Одессе — лично я им не верю…
Дима покраснел до самых пяток и стал мучительно соображать, как бы перевести разговор на какую-то другую тему.
— Ты ведь одессит, да, Шура? — наконец нашелся он. Почему же ты живешь на квартире? Где твой одесский дом?
Шура ответил не сразу, а лишь после того, как неторопливо достал из кармана пачку папирос и закурил.
— После смерти матери (отца своего я не помню) у меня осталась большая комната в коммуне на Артема, — медленно произнес Шура. — Но я оставил ее бывшей жене и сыну, когда мы развелись.
Холмов нахмурился, помрачнел, и Дима еще больше стушевался.
— Шурик, а как там у тебя с тем делом?.. Ну, я имею в виду исчезновение людей, — торопливо произнес он. — Есть какие-нибудь нити?
— Пока в общем-то нет, — нехотя ответил Шура, пиная ногами опавшие листья. — Понимаешь, самое главное здесь — получить ответ на классический вопрос: кому это выгодно? Кому и зачем может понадобиться человек, как физическая особь, то есть не конкретный, а какой угодно. Тогда уже можно копать дальше. Увы, пока ответить на этот вопрос я не в силах. Кстати, недавно лопнула одна версия, которая казалась мне наиболее вероятной…
