Иоанна Хмелевская - Кровавая месть

— А дальше?

— Дальше ничего, сразу ушла, но снимок Анюте оставила. Красотища, глаз не оторвёшь!

Майка вздохнула, но Боженку это не остановило. Обе сделали по глотку пива, и подруга продолжила:

— Тут-то Анюту и прорвало. Эти семьдесят семь значат или-или. Мол, или Зютек валяется у Луизы в ногах, кусает локти, пол, дверную ручку, что попало, а она может об него ноги вытирать…

— Чему он будет только рад… — буркнула Майка.

— Что? Ну, возможно… Или прощай навсегда. Только Анюта считает, что она простит.

— И я так считаю. А Вертижопка ему не звонит?

— Звонит, как ненормальная, только он не отвечает. Раз по ошибке снял трубку, ответил, что занят, и не стал разговаривать. Анюта утверждает, что вертелка наша обязательно хочет к нему переехать — дома-то у неё совсем никаких условий — да только обломается. Интересно, а вот что она от Доминика потребует, то есть… извини, конечно…

— Да на здоровье, можешь не извиняться. Мне самой интересно. У Доминика характер другой. Тут Зося Стефана звонила…

Боженка не донесла стакан по назначению:

— И что?

— Извертелась вся, бедняжка, так хотела узнать про Доминика — как, мол, и что. Стефан же с ней больше общается, чем со мной, и она совсем ничего не понимает. На работе о Вертижопке из Доминика слова не вытянешь, будто и не было такой никогда, а веселеет прямо на глазах. Вот Зося и удивляется: нимфу порубало, а ему хоть бы хны, вместо того чтоб на руках её носить, знай себе вкалывает…

Майка здорово сократила пересказ беседы с Зосей. Боженке не надо было растолковывать, насколько в голосе зловредной сплетницы чувствовались разочарование и искреннее огорчение. Как же так, до отвращения образцовый брак Майки с Домиником уже практически распался, а тут — на тебе! Мало того что до развода не дошло, так, похоже, наметилось примирение. Кошмар! Как такое безобразие пережить?!

Боженке не требовалось ничего разжёвывать, Зосю она знала как облупленную и с удовольствием кивала головой.

— А тот, из Канады, вообще мобильник сменил, — неожиданно заметила она. — Анюта разведала, что невеста ему подменила. Очень просто. Оставила ему свой, а его забрала себе. Похоже, на Вертижопкин скулёж разными приколами отвечает. Целеустремлённая девица. Глядишь, ещё до следующей поездки поженятся. Он-то вообще к свадьбе квартиру и покупал. Она там и поселится, а вовсе не Доминик с Вертижопкой.

— Боюсь сглазить, но что-то мне подсказывает, что Доминик с Вертижопкой нигде бы не стал жить, — задумчиво произнесла Майка — Анюта правильно догадалась.

— О чём?

— Перестаралась Вертижопка С Домиником такое не проходит…

Боженка некоторое время обдумывала услышанное.

— Тогда пускай он поторопится, — категорично заявила она. — Уж очень шампанского хочется, а я прямо на глазах беременею и ждать больше решительно не могу…

Вернувшись домой достаточно рано, чтобы показаться детям, Доминик их уложил и прошёл в гостиную. Майка сидела на своём рабочем месте и внимательно поглядывала на мужа, чего тот не заметил, поскольку сразу обратил внимание на другое.

А не обратить было просто невозможно: посреди стола в огромной вазе высился букет гигантских орхидей всех цветов радуги. Впечатление производил сильное и, казалось, издавал тихие радостные звуки. Доминик не видел ни малейшего повода, чтобы не замечать такого чуда:

— Какие красивые! Откуда?

— От Зютека, — ответила Майка, ни минуты не колеблясь.

— От какого Зютека?

— Сантехника… о, прошу прощения, инженера-проектировщика гидротехнических сооружений и водопроводных сетей, которого ты отлично знаешь.

Некоторое время действительно хорошо знакомый Доминику Зютек ассоциировался у него исключительно с водопроводом и ничем иным. Достаточно долго, чтобы Доминик теперь искренне удивился:

— А что у него случилось? По какому поводу цветы?

— В знак благодарности. Похоже, у него проблемы с цветами.

В Майкином голосе слышалась весёлость, и неприятный звоночек в связи с Зютеком в голове Доминика, собравшийся уже было трезвонить, поперхнулся и уступил место гораздо более безопасному любопытству:

— Что ты имеешь в виду? Какие проблемы с цветами?

Майка продолжала веселиться:

— Каждый цвет означает определённое чувство. Красный — страстную любовь, жёлтый — дикую ревность, розовый — радость, симпатию, благодарность, зелёный — надежду, но зелёные орхидеи — редкость. Как и голубые, а этот цвет означает дружбу и доверие. Фиолетовый — раскаяние и скорбь. В Зютеке, похоже, бушевала целая буря чувств, поэтому он не заморачивался и скупил всё.

В Доминике тоже проснулось давно забытое веселье.

— Красных и жёлтых маловато, — заметил он.

— Что свидетельствует о компетентности продавщицы. Мужчины ещё и дальтоники, наверняка помогала ему выбирать.

Раздался звонок стационарного телефона. Доминику достаточно было протянуть руку, но он не реагировал, будто оглох.

— Ты возьмёшь или я? — спросила Майка.

— Я звонков не жду, — ответил муж и удалился на кухню.

Майка почувствовала огромное облегчение. А ведь уже начинала беспокоиться: Доминик выглядел слишком нормальным, неужто эта гадина уже оклемалась? Не может быть! Выходит, нет. Майка подошла к телефону и сняла трубку:

— Слушаю!

На другом конце дышали, слышались какие-то шумы, затем последовало фырканье, и связь прервалась. Майка расцвела на зависть букету Зютека и тоже пошла на кухню.

— Раз уж занялся чаем, сделай и для меня, — сказала она самым обычным тоном.

Доминик довольно беспомощно стоял над плитой. Сделать чай, пожалуйста, без проблем, но он только сейчас почувствовал, что голоден. Тоже обычное дело, вернулся человек с работы к самому ужину. И еда-то есть, даже горячая, что-то в кастрюльке пахнет, вот только с едой в чужом доме, как ему смутно помнилось, были какие-то осложнения. Не хочет он осложнений, хочет есть!

В доведённой им до совершенства манере вычёркивать из памяти все неприятные события Доминик зашёл чуть дальше, чем следовало бы, и вычеркнул также сепарацию от стола и ложа. Правда, касательно ложа сепарация и так уже пару раз споткнулась и здорово хромала, но вот свободно питаться на вражеской кухне что-то ещё мешало. Что именно, он не знал, не хотел знать. НЕ ХОТЕЛ!

Майка уселась за стол, отодвинув подальше на всякий случай каменную подставку под горячее. Что происходило с ненаглядным муженьком, она видела, как на ладони, а вот в ней самой разыгралась нешуточная борьба.

Одна часть её естества, рациональная, намеревавшаяся вывести кретина из ягодичного одурения, совершенно конкретно подсказывала, что следует делать. Подладиться. Помочь дурашке обрести равновесие, чтобы забыл, как лопухнулся, иначе ему от паранойи не избавиться. А чтоб самой не быть муженьку вечным укором, ей тоже надо симулировать полный склероз. Какая такая Вертижопка? Впервые слышу, поругались из-за того, кто будет отвечать за финансы, но всё само собой устроилось…

Другая же часть была ужас насколько более соблазнительной! Вскочить, проорать, всё что думает (никакие рыки Доминика даже в сравнение не годятся), запустить в эту сволочь всем, что под руку попадётся, а на скудоумную башку надеть кастрюлю ещё с не остывшей курицей с рисом, отхлестать по глупой роже, схватить за уши и молотить об стену, чёрт с ней, со стеной, пусть хоть треснет! Проверить на нём прочность дуршлага, тёрки, мясорубки…

Доминик поставил перед ней стакан с чаем. Налил такой полный, что немного выплеснулось на блюдце.

— Ой, прости, пожалуйста, — извинился он.

— За что?! — Майка рявкнула так, что задрожали пока ещё целые стены, а Доминик испуганно уставился на жену.

То, что сидело за столом, жену напоминало мало. Вообще на человека не походило, скорее, уж на вулкан, тигрицу, стоглавую гидру, при виде которой бежал бы с позором любой Геркулес…

Положение спасла кастрюля. При всех раздиравших её эмоциях чувства юмора Майка не потеряла. А вспомнилась ей вдруг непонятно откуда сцена в поезде: заплаканная мамаша и ребёнок с большущей кастрюлей на голове. Прикрывавшие кастрюлю газеты свалились, изнутри посуды доносилось недовольное бурчанье, а мамаша жалобно всхлипывала: «Прямо не знаю, куда его везти — к доктору или к жестянщику, ведь кузнец не взялся…»

Вот такая бы кастрюля да на башке Доминика…

Уже на этапе поминания дуршлага воинственная Майкина часть начала сдавать позиции, мясорубка категорически отказалась участвовать в побоище, а после «прости» Доминика и прочие кухонные принадлежности капитулировали. Майка закрыла лицо руками — её разобрал такой смех, что ни при каких, ну абсолютно ни при каких условиях этого нельзя было показывать.

Доминик же, решивший, будто это Майка так плачет, что было явлением исключительным и душераздирающим, обалдел окончательно. Всё его нежелание, всё вычёркивание из памяти, всё бегство от неприятных ему вещей и ситуаций вдруг сломалось, скомкалось, словно бумажное. На него навалилась жуткая тяжесть, придавившая к самой земле и просто невыносимая.