Лев Корсунский - Игрек Первый. Американский дедушка
— Где Егор? — убито спрашивал Серафим Терентьевич в пространство.
— Я больше не могу этого слышать! — несмотря на то, что румянец к Костылевой вернулся, она очень страдала из‑за неведения деда.
— Когда придет Егор?
Костылева не вынесла этой пытки:
— Он больше никогда не придет! Мы его схоронили!
Дедушка в гневе громыхнул кулаком по столу.
— За такие шутки… Если б вы не были дамой…
Иван Васильевич перестал с собачьим рычанием глодать оленьи рога.
— Ну я не дама…
— Вы мерзавец! — Гусар навесил этому животному звонкую плюху.
И в сей же миг увидел в дверях квартиры Георгия Гоголева. Не укрылось пришествие покойника и от румяной Костылевой. Она немедленно позеленела и хлопнулась в обморок.
Иван Васильевич издал душераздирающий вопль. Напуганный Гоша сразу же исчез.
— Что с вами, Иван Васильевич? — вскинулись сотрапезники.
— Мне померещилось… Мне померещилось…
— Пить надо меньше! — мстительно ухмыльнулся Денис Ильич.
— Вы правы! — с горечью признал Иван Васильевич. — Куда ж денешься: поминки за поминками.
Прячась за дверью, Гоша страдал из‑за своего унижения. Хватит! Он вернулся к себе домой.
Денис Ильич увидел в дверях Гошу. В панике замотал головой, отогнал наваждение.
Костылева, отлежавшись на полу, пришла в себя. Задергалась.
— Я должна немедленно встать на учет в психдиспансер! Знаете, что я увидела? — Костылева поднялась и снова узрела Гошу. Огромным усилием воли она заставила себя не потерять сознание. — У меня галлюцинации! — Женщина подошла к покойнику и схватила его. — Не смей больше ко мне являться! Тебя нет! Ты мне только кажешься!
Зоя Сергеевна приникла к мужу.
— Наконец-то! Я больше не в силах быть вдовой!
Денис Ильич, оскалившись от ревности, завопил:
— Товарищи! Это не покойник! Это брат покойного!
Присутствующие с облегчением вздохнули.
На следующий день Георгий Антонович Гоголев, как положено каждому живому человеку, отправился на работу.
И увидел внизу около гардероба свой портрет в траурной рамке, И соответствующие слова о безвременной кончине. Около некролога уже стояло несколько сотрудников.
— Какой ужас!
— Это его Иван Васильевич довел!
— Точно, он угрожал Георгию сокращением!
— Надо объявить часовую забастовку в память о жертве репрессий Ивана Васильевича!
Гоша стоял перед некрологом, боясь шелохнуться. Но его, конечно, заметили.
— Доброе утро! — от неловкости произнес Гоша среди полного молчания.
Около него образовалось мертвое пространство.
Близко подойти к покойнику опасались.
— Как вы себя чувствуете? — спросил кто-то, мучаясь из‑за своей бестактности.
Но Гоша был рад этому вопросу.
— Превосходно! Никогда себя так хорошо не чувствовал!
Снова таинственная пауза.
— Значит, и там жить можно? — спросил сзади дрожащий женский голос.
— Где? — с вызовом переспросил Гоша.
— Ну вообще…
Никогда еще Гоголев не чувствовал себя таким одиноким.
— Там жить можно! — объявил он неестественным, трескучим голосом.
— Ну да?
— И гораздо лучше, чем здесь!
Предчувствуя недоброе, на одеревеневших ногах, Гоша Гоголев зашел в свой отдел.
— Здравствуйте, — осипшим голосом произнес он. Ему не ответили. Смотрели дикими глазами. Одна из коллег перекрестилась.
Гоша сел за свой стол.
— Мы вас сократили! — произнес Иван Васильевич.
— Какое вы имели право? — в голосе Гоши послышались истерические нотки.
— Вы сами умерли!
— Я живой!
— Не говорите глупости! Вас вчера похоронили!
— Вы похоронили кого-то другого!
— Это исключено!
Радостный крик Костылевой:
— Товарищи, это же брат покойного! Гоша как будто ждал такого поворота. Он сразу же извлек из кармана паспорт.
— Вот мой паспорт!
Иван Васильевич недоверчиво взял документ, сверил фотографию со стоящим перед ним человеком.
— Это не доказательство! Не надо волноваться. Одни умирают, другие — рождаются!
— Кто родился?
— Степан Николаевич. Его оформили на ваше место. А ваша работа, даже когда вы были живой…
Костылева стала шумно принюхиваться. Зажала двумя пальцами нос.
— Товарищи, чувствуете, как мертвечиной несет?
— Шли бы вы подобру — поздорову, — миролюбиво обратился к Гоше Иван Васильевич.
— Куда?
— Куда покойникам идти положено?
Этого Гоголев не вынес и неожиданно схватил Ивана Васильевича. Тот издал леденящий душу крик:
— Только без рук!
Каждый встречный с одного взгляда на Серафима Терентьевича мог бы сказать, что направляется тот на любовное свидание. Почему? Ну, одет как джентльмен. Ну, букет роз в руке. Вероятно, исходила от американского дедушки некая аура, или сияние. Поэтому и оборачивались ему вслед с ироническими улыбочками. К счастью, Серафим Терентьевич этого не замечал, он-то ведь никому вслед не оборачивался!
Зашел американец в подъезд дома, где жила дама его сердца. Приблизился к заветной двери, надавил на кнопку звонка. И сам испугался — так колотилось его сердце. А ведь не мальчик уже — это тоже каждый скажет.
Открыла дверь женщина в бигуди, с несложившейся личной жизнью (тут и гадать нечего).
— Вечер добрый! — любезно приветствовал ее дедушка. — Инга дома?
Женщина в бигуди, ни слова не говоря, взяла у Серафима Терентьевича букет роз и с яростью стала лупить его цветочками по голове.
— Ах ты, старый козел! Клубнички захотелось! Как таких земля носит!
Серафим Терентьевич испугался, но не за себя, а за свою возлюбленную.
— Где Инга? — вскрикнул он. — Где?
— Где? У тебя на бороде! Козлятина! — с этими словами женщина захлопнула дверь.
Знакомство с ней не доставило дедушке удовольствия.
Глава 9Звезда Гоголевых закатилась.
Потеряв министерскую службу, окончательно утратил Гоша расположение Зои Сергеевны. Денис Ильич зачастил к ним в гости. Не желая возвращаться домой в позднее время, он приноровился оставаться у Гоголевых ночевать. Пришлось Гоше для удобства гостя переселиться к дедушке в маленькую комнатушку. Впрочем, тот вел таинственную гусарскую жизнь на стороне, проматывая последние доллары.
Уходить из дома Георгий стремился пораньше, а приходить — попозже. И чувствовал, что никто там по нему особенно не скучает.
Когда Георгий Антонович появлялся, Зоя Сергеевна в японском халате и Денис Ильич в адидасовском спортивном костюме ужинали в кухне.
— Покойничек пожаловал! — объявлял Денис Ильич с набитым ртом.
— Тсс… — прикладывала бывшая вдова палец к губам, но Денис Ильич не желал утихомириваться.
— Жрет твой мертвец в три горла, а не работает!
— Пусть питается!
— А эмигрировать он не хочет!
— Покойникам нельзя!
— Почему? В цинковом гробу можно!
Однажды Зоя Сергеевна объявила Гоше, что они о Денисом хотят оформить свои отношения. И добавила в свое оправдание:
— Ты ведь между небом и землей…
— Хочешь, чтоб я улетел на небо? — спросил Гоша.
Такая грусть была в его голосе, что Зоя Сергеевна рада была бы сама провалиться сквозь землю.
Одна отрада оставалась у Георгия Антоновича: его могилка. Только на кладбище он отходил душой. Заботливо ухаживал Гоша за своей могилкой, как за живым существом. И природа не могла не откликнуться на такую привязанность цветами (таких красивых не было ни у кого на кладбище), яркой зеленой травой, будто подкрашенной.
Ползал как-то Гоголев на корточках, занимаясь прополкой, и не заметил, что к нему от соседней могилы подошла молодая женщина в черном.
— Добрый день! — она была задумчива.
— А, — Гоша посмотрел на нее снизу вверх. — Мы с вами соседи.
— У вас тут кто лежит?
— Я сам. А у вас? — Гоша взглянул на соседнюю могилу.
— Я. — Девушка печально улыбнулась. — Нам надо подружиться. Мы еще долго будем соседями.
— Вечность.
— Не меньше.
— Садитесь, пожалуйста.
Молодые люди сели рядышком на скамейку.
— Меня зовут Валерия! — представилась девушка.
— Георгий!
— Очень приятно. Некоторые соседи на кладбище ссорятся… — начала Валерий и смущенно засмеялась, — ну пока они еще не в земле. Я уживчивая, вы не беспокойтесь!
Помолчали.
— Вы верите в загробную жизнь? — спросил Гоша.
Валерия кивнула.
— Только в нее и верю.
Сзади к ним подошел восточный человек.
— Слушай, это твоя могила? — обратился он к Гоголеву. — Ты не хочешь со мной поменяться? Моя могила лучше твоей!
— Я меняться не хочу! — резко ответил Гоша. Лирическое настроение было испорчено.
— Слушай, я же тебе говорю, моя могила лучше! Почему же ты меняться не хочешь? Я тройной обмен делал по договоренности, чтоб ее получить!
