Хью Лори - Торговец пушками
Часто говорят: «сумерки опустились» или «ночь опустилась». Мне всегда казалось, что это неправильно. Возможно, кто-то, неважно кто, имел в виду опускающееся солнце. Но в таком случае опускаться должен день. «День опустился на медвежонка Руперта». Если вы прочли хотя бы одну книжку, то знаете, что день не опускается и не поднимается. День настает. В книжках день настает, а ночь опускается.
А в жизни все наоборот — ночь поднимается от земли. День зависает до последнего, энергичный и светлый, никак не желая покидать такую чудную тусовку. А земля постепенно темнеет, и ночь затекает под брюки, обволакивая ваши лодыжки и безнадежно заглатывая завалившуюся куда-то контактную линзу.
Итак, ночь поднималась в лесопарке Хэмпстед-Хит. Мы с Сарой медленно брели рядом, иногда держась за руки, иногда — нет.
По большей части мы шли молча, вслушиваясь в звуки собственных шагов — по траве, по грязи, по камням. То там то сям мелькали стрижи, проносясь между деревьями и кустами, словно вороватые гомики; а вороватые гомики носились туда и сюда почти как стрижи. В ту ночь жизнь в лесопарке кипела. Хотя, возможно, она каждую ночь там кипит. Казалось, что мужчины повсюду. Поодиночке, парами, тройками и т. д., они приценивались, подавали друг другу сигналы, договаривались и били по рукам — чтобы воткнуться друг в друга, как штепсель в розетку, отдать или получить электрический заряд, а затем вернуться домой и сосредоточиться на очередной серии про инспектора Морса.
«Вот они, мужчины, — думал я. — И вот она, освобожденная мужская сексуальность. Не без любви, но и не с любовью. Быстро, четко, энергично. “Фиат-панда”, по сути».
— О чем ты думаешь?
Сара шла, глядя под ноги.
— О тебе, — почти без запинки среагировал я.
— Обо мне? — Еще несколько шагов. — Хорошо или плохо?
— О, хорошо, разумеется. — Я взглянул на нее, но она все так же хмуро смотрела себе под ноги. — Разумеется, хорошо, — повторил я для верности.
Мы вышли к пруду и остановились. Смотрели на воду, швыряли камешки — словом, отдавали дань древнему инстинкту, что влечет человека к водоемам. Мне вспомнилась наша последняя встреча. Только мы вдвоем, на речном берегу в Хенли. До Праги, до «Меча», до всего остального.
— Томас.
Я повернулся и посмотрел на нее. У меня вдруг возникло ощущение, что все это время она что-то репетировала про себя и теперь ей не терпится высказаться.
— Сара.
Она продолжала смотреть вниз.
— А что, если бросить все и сбежать?
На секунду она замолчала, а затем наконец подняла на меня глаза — эти прекрасные, огромные, серые глаза, — и я увидел в них отчаяние.
— Вдвоем. Убраться отсюда к чертовой матери!
Я вздохнул. В каком-нибудь другом мире это, может, и получилось бы. В другом мире, в другой вселенной, в другое время, будь мы оба другими людьми — нам, может, и удалось бы бросить все и улететь на какой-нибудь залитый солнцем островок посреди Карибского моря. И заниматься сексом, и пить ананасовый сок — нон-стоп, круглый год.
Но сейчас этот номер не пройдет. Все, над чем я так долго размышлял, теперь было мне известно, и я жалел, что знаю теперь то, что знаю.
Я еще раз глубоко вздохнул.
— Как близко ты знакома с Расселом Барнсом?
Она моргнула:
— Что?
— Я спрашиваю: как близко ты знакома с Расселом Барнсом?
Какое-то мгновение она пристально смотрела на меня, а затем издала что-то вроде смешка. Я и сам так делаю, когда чувствую, что пахнет жареным.
— Барнс. — Отведя взгляд в сторону, она небрежно качнула головой, словно я спросил, что ей больше нравится — «пепси» или «кока». — Какого черта…
Я крепко сжал ее локоть и рывком развернул к себе:
— Отвечай на вопрос, черт тебя подери!
Отчаяние в ее взгляде перерастало в панику. Я пугал ее. Сказать по правде, я пугал самого себя.
— Томас, я не знаю, о чем ты говоришь.
Что и требовалось доказать.
Последний лучик надежды угас безвозвратно. Когда она солгала мне — здесь, у воды, в поднимающейся ночи, — я понял все.
— Это ведь ты позвонила им, да?
Мгновение она боролась, затем вновь рассмеялась:
— Томас, ты… Черт, да что с тобой такое?!
— Пожалуйста, Сара. — Я продолжал стискивать ее локоть. — Не надо со мной играть.
Теперь она действительно испугалась. Она снова попыталась вырваться. Но я не отпускал.
— Господи боже… — начала она, но я покачал головой, и она замолчала.
А я все качал головой — пока она сердито смотрела на меня, и потом качал — пока она демонстрировала страх. Я ждал, когда она прекратит спектакль. И только тогда заговорил:
— Сара, послушай. Тебе ведь известно, кто такая Мег Райан, правда?
Она кивнула.
— Так вот, за то, что ты тут изображаешь, этой самой Мег Райан отваливают миллионы баксов. Десятки миллионов. А знаешь почему?
Приоткрыв рот, она во все глаза смотрела на меня.
— Да потому, что это не очень-то просто, и на свете найдется не больше дюжины людей, кто может с этим справиться. Так что хватит играть, хватит притворяться и хватит лгать.
Она закрыла рот и прекратила вырываться. Я чуть ослабил хватку, а затем и вовсе отпустил ее локоть. Теперь мы стояли как двое взрослых людей.
— Это ты позвонила им, — повторил я. — Ты звонила им в ту первую ночь, когда я пришел к вам в дом. И ты звонила им из ресторана в тот вечер, когда меня сшибли на мотоцикле.
Мне ужасно не хотелось заканчивать фразу, но кто-то должен был это сделать.
— Ты позвонила им, и они убили твоего отца.
Она проплакала почти час — в парке Хэмпстед-Хит, на скамейке, в лунном свете, в моих объятиях. Все слезы мира стекли по ее лицу и впитались в землю.
В какой-то момент ее рыдания стали такими безудержными, такими громкими, что в отдалении даже начали собираться зрители и перешептываться — не стоит ли вызвать полицию? Почему я обнимал ее? Почему я держал в объятиях женщину, предавшую собственного отца и использовавшую меня, словно кусок бумажного полотенца?
Ума не приложу.
Даже когда рыдания в конце концов ослабли, я не убрал рук и продолжал обнимать ее, чувствуя, как тело Сары вздрагивает от икоты, какая обычно бывает у детей после очередной истерики.
— Он не должен был умереть. — Ее голос вдруг стал четким и сильным, я даже подумал, что он раздался откуда-то со стороны. А может, так оно и было. — Этого вообще не должно было произойти. — Она утерла нос рукавом. — Они пообещали не трогать его. Они сказали, что если его остановить, то ничего не случится. Что мы оба будем в безопасности, и мы оба будем…
Она запнулась. Несмотря на спокойный голос, я видел, как ее жжет чувство вины.
— Вы оба будете — что?
Она откинула голову назад, демонстрируя свою длинную шею, предлагая ее кому-то, но явно не мне.
А затем рассмеялась.
— Богаты.
На миг я испытал непреодолимое искушение рассмеяться вместе с ней. Настолько нелепо прозвучало это слово. Точно экзотичное имя, название страны или салата. Оно могло означать все что угодно, но только не кучу денег. Это было полной нелепицей.
— Они пообещали, что вы будете богаты?
Сара глубоко вздохнула. Ее веселость уже испарилась.
— Ага. Богатство. Деньги. Они сказали, что у нас будут деньги.
— Сказали кому? Вам обоим?
— О господи. Конечно, нет. Папа никогда бы… — На миг она замолчала, и резкая дрожь пробежала по всему ее телу. Затем она снова откинула голову и закрыла глаза. — Он даже слышать не хотел про такие вещи.
Я видел его лицо. Это твердое, решительное, целеустремленное лицо. Лицо человека, который всю жизнь занимался только тем, что делал деньги, прокладывал себе дорогу, платил по счетам, — и вдруг, пока еще не поздно, обнаружил, что смысл жизни вовсе не в этом. Он увидел свой шанс все исправить.
«Скажите, Томас, вы считаете себя хорошим человеком?»
— Значит, они предложили тебе деньги.
Она открыла глаза и поспешно улыбнулась.
— Они предлагали мне много чего. Все, о чем девушка может только мечтать. Все, что на самом деле у девушки уже было, пока родной отец не задумал ее всего этого лишить.
Мы посидели еще какое-то время — держась за руки, размышляя и разговаривая о том, что она натворила. Но далеко мы не продвинулись.
В начале разговора нам казалось, что это будет самый серьезный, самый сложный и самый долгий разговор в жизни каждого из нас. Однако очень скоро стало ясно, что это не так. Потому что в разговоре нашем не было смысла. Да, нам хотелось так много рассказать друг другу, нам полагалось продраться через прорву объяснений. И вдруг выяснилось, что в том нет никакой нужды.
Так что я просто продолжу свой рассказ.
Под руководством Александра Вульфа корпорация «Гейн Паркер» производила пружинки, рычажки, дверные защелки, пряжки и множество прочего хлама, давно уже ставшего неотъемлемой частью западной жизни. Они выпускали штучки из пластмассы и штучки из металла, электронику и механику — что-то для розничной торговли, что-то для других производителей, а что-то для правительства Соединенных Штатов.
