Лоуренс Блок - Взломщик, который изучал Спинозу

– Ты очень добр и внимателен, Бернард. Большое спасибо! – Абель вздохнул и положил книгу рядом с пустой кружкой. – Но ведь не только Спиноза привел тебя сюда в такой час. Наверное, еще кое-что принес, разве нет?

– Принес, три предмета.

– Надеюсь, не для подарков?

– Не совсем.

Я достал из дипломата небольшой бархатный мешочек и подал Абелю. Он подержал его в руке, словно взвешивая, потом вытряхнул содержимое на ладонь. Увидев пару простеньких, но элегантных изумрудных сережек, он достал из нагрудного кармана крошечную лупу, вставил ее в глаз и принялся рассматривать камни. Каролин отошла к буфету, где стояли выпивка и пирожные. Она успела налить себе виски, вернуться на свое место и ополовинить очередную порцию, прежде чем Абель закончил изучение изумрудных сережек.

– Неплохой цвет, – сказал он. – Кое-какие погрешности в отделке. Словом, недурная вещица, но ничего экстраординарного. Наметил сумму?

– Я никогда не намечаю сумму.

– На твоем месте я не стал бы продавать эти камешки. Они хорошо подойдут Каролин. Не хочешь примерить, liebchen[1]?

– У меня уши не проколоты.

– Напрасно. У каждой женщины должны быть проколоты мочки, чтобы носить изумрудные серьги. Знаешь, Бернард, я бы не дал за них больше тысячи. Это хорошие деньги. Я исхожу из продажной цены на такие вещи – между четырьмя и пятью тысячами, даже ближе к четырем. Даю тысячу, Бернард, больше не могу.

– Тысяча так тысяча.

– Заметано. – Абель кинул сережки в мешочек, а мешочек положил на «Этику» Спинозы. – У тебя еще что-то есть?

Я кивнул и достал из дипломата другой бархатный мешочек. В отличие от первого, с сережками, который был клюквенного, как ливрея у швейцара, цвета, этот был синий, побольше размером, и по краям у него был продернут шнурок для стягивания верха. Абель распустил шнурок и вынул женские ручные часики с прямоугольным корпусом, круглым циферблатом и золотым сетчатым браслетом. Я не думал, что ему понадобится лупа, однако он опять вставил стеклышко в глаз.

– "Пьяже", – сказал он наконец. – Сколько на твоих, Бернард?

– Двенадцать ноль семь.

– Господин Пьяже абсолютно согласен с тобой.

Это не было для меня сюрпризом: я завел эти часики и поставил по своим, когда достал их из сейфа.

– Извините, я оставлю вас на минутку. Хочу посмотреть новый каталог. А вы угощайтесь, угощайтесь!.. У меня богатый выбор, вот эклер, вот слоеный захер: внутри шоколад, сверху – абрикосовое варенье. А вот здесь шварцвальдский торт – пальчики оближешь. Покушайте сладенького, дети, я мигом.

Я не устоял и взял эклер. Каролин отрезала себе кусок пышного семислойного торта с таким количеством шоколада между коржами, которое могло бы сорвать урок в любом школьном классе от первого до пятого включительно. Я налил нам обоим по кружке кофе и по небольшому бокалу золотисто-бурого арманьяка, чей возраст превышал мой и Каролин, вместе взятые. Вернувшийся Абель был доволен, застав нас за угощением. Он объявил, что продажная цена часов составляет 4950 долларов. Это было больше, чем я ожидал.

– Готов заплатить полторы тысячи, – сказал Абель. – Часики быстро найдут сбыт. Устраивает?

– Устраивает.

– Итого две с половиной. Но ты сказал, что у тебя три предмета, Бернард, разве нет? Первые две вещи – неплохой товар, но он вряд ли стоит затраченных тобой энергии и времени. Ты уверен, что не хочешь оставить серьги и часы у себя? Мочки проколоть – не проблема, и, говорят, совсем безболезненно. Что до часиков, они бы прекрасно смотрелись у тебя на руке, Каролин.

– И каждый раз их снимать, когда купаю собаку?

– Об этом я не подумал. – Абель улыбался во весь рот. – По-настоящему я что должен был бы сделать? Подержать их до того, когда вы поженитесь, и преподнести в качестве свадебного подарка. Пришлось бы и для тебя, Бернард, что-нибудь подыскать, хотя подарки, кажется, дарят только невесте. Так как, Каролин, отложить до вашей свадьбы?

– Долгонько придется ждать, Абель. Мы с Бернардом друзья, и только.

– И деловые партнеры, разве нет?

– Да, и партнеры.

Абель радостно фыркнул и откинулся на спинку кресла. Опять сложив руки на животе, он выжидающе смотрел на меня. Я молчал, тянул для вящего эффекта время. Он не выдержал:

– Ты сказал, три предмета, Бернард.

– Да, три. Пара серег и часы.

– Ах, как это я не сообразил? В таком случае итоговая сумма – две с половиной тысячи долларов.

– Ну, есть еще кое-что. Может, тебя заинтересует, – сказал я с безразличным видом и достал из дипломата небольшой конверт из оберточной бумаги.

Абель кинул на меня понимающий взгляд и взял конверт из моих рук. В конверте была плексигласовая коробочка, а в ней что-то завернутое в папиросную бумагу. Абель не спеша развернул бумагу. Его пальцы двигались уверенно и точно, выдавая человека, привыкшего иметь дело с редкими монетами. Малейшая царапина существенно снижает стоимость раритета; от прикосновения пальцем к поверхности может начаться коррозия, поэтому знаток должен уметь осторожно брать монету за ребро и держать так, чтобы она, упаси Бог, не выскользнула из рук.

Абель так и держал, зажав между большим и указательным пальцами левой руки, металлический кружок диаметром семь восьмых дюйма, или чуть больше двух сантиметров, если вы предпочитаете метрическую систему. По форме и размерам это была пятицентовая монета, никель, те самые пять центов, которые мы якобы будем платить за дорогую сигару, когда достигнем желаемого оздоровления национальной экономики. Цветом кружок тоже походил на никель, хотя сомнительно, чтобы монета с таким чеканным, серебристым, как иней, изображением с такой зеркальной поверхностью когда-либо попала к вам в карман.

Словом, монета была похожа на никель, и не случайно, ибо это и был никель.

Единственное, чего на ней не было, – это привычного профиля Томаса Джефферсона и на другой стороне – его поместья Монтиселло. Сначала Абель рассмотрел ту сторону, где внутри венка помещалась крупная римская цифра "V" и под ней слово «центов». Над венком по краю монеты полукружьем шло наименование государства – «Соединенные Штаты Америки», а под венком таким же полукружием был выбит национальный девиз «Е Pluribus Unum»[2].

Из-под вздернутых бровей Абель кинул на меня быстрый взгляд и ловким движением пальцев перевернул монету. На другой стороне была изображена обращенная влево женская голова с короной и надписью: «Свобода». Мисс Либерти окружали тринадцать звезд, а внизу стоял год чеканки.

– Gross Gott[3]! – воскликнул Абель. Потом закрыв глаза, произнес длинную фразу то ли по-немецки, то ли на каком-то другом языке.

Каролин с нескрываемым любопытством смотрела на меня.

– Это хорошо или плохо? – спросила она.

Я сказал, что не знаю.

Глава 4

Абель долго и придирчиво рассматривал сквозь лупу обе стороны монеты. В конце концов он аккуратно завернул ее в папиросную бумагу, положил в коробочку, коробочку опустил в конверт и оставил его возле себя на столе. С усилием поднявшись с кресла, он отрезал себе кусок торта, который поверг бы в ужас диетолога, и снова наполнил кружку кофе mit schlag[4].

За столом он задумчиво жевал торт, потягивая кофе из-под толстого слоя сливок, потом отодвинул тарелку с недоеденным куском и остановил взгляд на мне.

– Ну и как? – спросил он, насупившись. – Она настоящая?

– Я только что выкрал ее. И не мое это дело – устанавливать подлинность. Конечно, я мог бы по пути заскочить к Уолтеру Брину или Дону Тексе – узнать мнение просвещенного нумизмата, но потом подумал, что поздновато.

Абель перевел взгляд на Каролин:

– А ты знаешь, что это за монета?

– Мне он никогда ничего не говорит.

– Это – никель с головой статуи Свободы – так ее называют, – сказал он и продолжал: – Пятицентовые никелевые монеты в Америке начали чеканить в 1866 году. На них был изображен щит. В 1883 году было принято решение перейти на другой рисунок – тот, что вы видите на этой монете, хотя в первой серии на обратной стороне не было слова «центов». Это порождало путаницу. Некоторые не знали, какова же нарицательная стоимость никеля. Этим ловко пользовались фальшивомонетчики. Они прокатывали обрез так, чтобы он напоминал гурт у золотых денег, покрывали поверхность позолотой и выдавали ее за золотую пятидолларовую монету.

Абель умолк, отхлебнул кофе, стер салфеткой белую полоску с верхней губы и снова заговорил:

– Выпуск этого пятицентовика тем не менее продолжался до 1912 года. В 1913-м он был заменен так называемым бизоньим никелем. Но и здесь Монетный двор столкнулся с проблемой. По первоначальному эскизу холм, на котором стоит бизон, выполнялся с чересчур высоким рельефом, и монеты плохо складывались в стопки. Потом этот недостаток устранили, но стал быстро стираться год чеканки. Никудышный был эскиз... Впрочем, я увлекся. Вам совсем не обязательно все это знать. Короче, последние никели с головой статуи Свободы чеканились в Филадельфии, Денвере и Сан-Франциско в 1912 году. – Абель опять умолк, сделал глубокий вдох. – На экземпляре, который вы мне любезно принесли, значится 1913 год.