Лоуренс Блок - Вор с палитрой Мондриана
Выбор был огромен. Дверной молоток в виде кобры был первым, но не единственным предметом искусства в стиле ар-нуво, и в гостиной, насколько я успел заметить, находилось столько ламп от Тиффани, что включить их все одновременно означало бы обесточить весь район. Большие лампы, маленькие лампы, лампы настольные, напольные… К чему, скажите, нужно столько света? Но мания коллекционировать самые различные предметы по изначальному своему существу абсолютно иррациональна и не знает границ. В частности, у Эпплинга были тысячи и тысячи почтовых марок, но часто ли он писал и отправлял письма?
В наши дни лампы от Тиффани стоят целое состояние. Некоторые я узнал — вот эту, «лампу-стрекозу», и вот эту, «глицинию» — за сумму, вырученную от продажи этой парочки где-нибудь у «Паркс-Бернет» можно запросто приобрести очень славный загородный коттедж. Но вполне можно заработать также путешествие за казенный счет в «Даннемора», стоит только попробовать выбраться из «Шарлеманя» с двумя такими шедеврами из перегородчатого стекла. И я ограничился тем, что просто полюбовался ими, а заодно и всем вокруг — не квартира, а настоящий музей — и оставил их там, где стояли, рядом с бесчисленными безделушками и разными хорошенькими вещицами.
Эпплинги, похоже, имели привычку спать в разных спальнях, и в ее я обнаружил драгоценности — в совершенно очаровательной шкатулке из панциря черепахи, хранившейся в верхнем ящике туалетного столика. Шкатулка была заперта, а ключик лежал рядом, тут же, в ящике. Поди пойми некоторых людей… Я отпер шкатулку маленьким ключиком — мог бы открыть ее столь же быстро и успешно и без него, но к чему выпендриваться, если рядом никого, кто бы мог восторженно заахать и заохать? Нет, брать драгоценности я тоже не собирался, хотя выглядели они просто прелестно. Однако все же не устоял — пара рубиновых сережек была совершенно неотразима, восхитительно хороша, и они перекочевали в мой карман. Ну неужели она хватится какой-то несчастной пары рубиновых сережек при том, что черепаховая шкатулка битком набита драгоценностями?.. А даже если и хватится, то наверняка подумает, что засунула их куда-нибудь в другое место. Что это за вор такой, который берет только пару сережек, а все прочее оставляет?..
Осторожный вор. Хитрый и ловкий, чье присутствие в «Шарлемане» уже само по себе достижение, а потому он избегает брать вещи, исчезновение которых сразу бросится в глаза. Да, я взял рубиновые серьги — ведь в конечном счете ремесло мое не на все сто процентов свободно от риска, — но когда в ящике тумбочки у Дж. Ч. Эпплинга я обнаружил пачку пятидесяти- и стодолларовых банкнот, то брать их не стал.
Следует сознаться, решение стоило мне немалой внутренней борьбы. Нет, назвать это состоянием было никак нельзя — там хранилось где-то около двух тысяч восьмисот долларов, однако деньги есть деньги, а уж перед наличными вообще устоять очень трудно. Когда крадешь вещи, их потом надо пристраивать, а наличные можно спокойно держать под рукой и тратить когда заблагорассудится в полное свое удовольствие.
Но он может заметить, что деньги пропали, вот в чем штука. Наверняка это первое, что он проверяет, вернувшись домой, — целы ли деньги, и если не окажется, сразу смекнет, что не сунул их куда-то в другое место, что они не могли уйти из его квартиры сами по себе, своим ходом.
Я подумал, что пару банкнот прихватить все же не мешало бы. Совсем немного, вряд ли они хватятся этих денег, но как знать?.. Да и вообще, как знать, что в данном случае много, а что мало? Когда имеешь дело с наличными, такого понятия вообще как бы не существует, но можно нарваться на неприятности. Пусть себе лежат, где лежат.
И я оставил эту золотоносную жилу в покое.
В спальне у него, помимо всего прочего, находился книжный шкаф. Нет, ничего похожего на библиотеку Ондердонка тут не наблюдалось. Какие-то справочники, набор филателистических каталогов, несколько книг по оружию, а также целая куча репринтных изданий романов Зена Грея. В общем, полная ерунда, самый подходящий товар для столика с дешевыми книжками в «Барнегат букс» — по сорок центов за штуку, по три на доллар.
В кабинете, в узком застекленном шкафу, хранились два дробовика и охотничья винтовка, резные ложа — настоящие произведения искусства, стволы грозно отливают металлическим блеском. Наверняка предназначены для отстрела диких индеек, но из таких можно запросто прихлопнуть и взломщика, и мне было неприятно на них смотреть.
Над письменным столом красовалась гравюра в старинной рамке с изображением дикой американской индейки. То же создание, но только уже настоящее, в виде чучела на подставке и с тоскливо устремленным вдаль взглядом стеклянных глазок, венчало собой шкаф. Видимо, подстрелил его наш общий друг, Дж. Ч. Сперва, наверное, приманил с помощью этих странных на вид деревянных приманок в виде тех же индеек, тоже выставленных здесь, а потом спустил курок, и вот теперь птица обрела бессмертие в руках умелого таксидермиста. Ах, да ладно! Имеет ли право человек, забравшийся в чужую квартиру, бросить в ее хозяина камень? Или возвести клевету, или сотворить еще что-либо в том же роде?
В любом случае все эти индейки, ружья и книги не представляли для меня ни малейшего интереса… У края просторного письменного стола, возле стенки, той самой, на которой висела гравюра с портретом индейки, стояли, выстроившись в ряд, с дюжину темно-зеленых томов чуть более фута в высоту каждый и дюймов двух в толщину. Специальные альбомы для марок фирмы «Скотт», и именно они интересовали меня как взломщика. Британская Азия, Британская Африка, Британская Европа, Британская Америка, Британская Океания, Франция и французские колонии, Германия и германские колонии, Бенилюкс, Южная и Центральная Америка, Скандинавия. И в отдельном альбоме, не похожем на соседей, марки США.
Я просматривал один альбом за другим. Эпплинг не имел привычки прикреплять свои марки к странице с помощью липкой бумаги, он предпочитал хранить их в пластиковых кармашках, специально предназначенных для этой цели. (Приклеивать к марке, стоящей целое состояние, полоску бумаги — настоящее преступление, это означает обесценить ее, как книги, когда их лишают суперобложки.) Я, разумеется, мог вытащить их из пластиковых кармашков и уже подумывал об этом, но оказалось, что куда быстрее, проще и сподручнее вырывать их из альбомов целыми листами, чем я и не преминул заняться.
О марках я знаю не так уж много. Многого совершенно не знаю, однако вполне способен, быстро перелистав альбом, сообразить, что надо брать, а что — оставить. Так, например, альбом Бенилюкса, куда входили марки Бельгии, Нидерландов и Люксембурга, а также бельгийские и голландские колонии, я облегчил на несколько серий негашеных марок (все в полном комплекте, все дорогие, все пользуются спросом у филателистов), а также прихватил большую часть «классики» XIX века. Более специальный материал, так сказать, на любителя, брать не стал — в том числе марки для отправки посылок и бандеролей. В альбоме Британской империи сосредоточился исключительно на сериях с портретами королевы Виктории, Эдуарда VII и Георга V. Из альбома с марками Латинской Америки вырвал всего лишь несколько страниц — этот материал был мне плохо знаком.
Ко времени, когда я закончил, мой атташе-кейс был битком набит страницами, вырванными из альбомов, сами же альбомы благополучно вернулись на место в том же порядке, причем толщина их, на первый взгляд, осталась прежней. В среднем я брал примерно одну страницу из двадцати, если не меньше, зато те, которые взял, того стоили. Нет, я совершенно уверен, что пропустил старинные раритеты, уверен, что вместе с ценными марками набрал кучу всякой ерунды (перепутал, что называется, добро со злом), но ведь в жизни такое случается на каждом шагу. И все равно в целом я чувствовал, что отборочная работа проделана не зря.
Я понятия не имел, сколько они могут стоить. На одной из страниц в американском альбоме была марка номиналом в двадцать четыре цента для авиаконвертов с изображением, перевернутым вверх ногами, в две краски, с нарисованным на ней самолетиком (именно он был перевернут), и я забыл цену, которую давали за нее на одном из последних аукционов, но точно помню, цифра была пятизначная. С другой стороны, аппетиты следовало поумерить, потому как такого рода добро можно продать только своим, особо доверенным людям, прекрасно понимающим, что они имеют дело с краденым и, соответственно, тут же начинающим бешено торговаться. В отличие от марок большая часть другого краденого товара вполне анонимна, а потому процент в пользу покупателя тут будет гораздо выше.
Итак, сколько же у меня в кейсе? Сто тысяч?.. А что, очень даже возможно. И что я с этого буду иметь? Тридцать, тридцать пять тысяч?..
Да, что-то в этих пределах. Но это не более чем догадка, и кто может гарантировать, что меня не занесло на многие мили в ту или другую сторону? Ладно, через двадцать четыре часа я буду знать гораздо больше. К этому времени все марки будут сняты со своих страниц, вынуты из своих уютных гнездышек, рассортированы по сериям и разложены по продолговатым конвертам с таким прозрачным окошечком. А что касается цен, то они будут проверены по прошлогоднему каталогу «Скотта», самому свежему его изданию, которое имелось у меня в лавке. (Я, разумеется, мог бы купить и совершенно новое издание, но не вижу в том особого смысла. Это может вызвать подозрения.) А затем страницы из альбомов Эпплинга вместе с их пластиковыми кармашками отправятся прямиком в мой маленький домашний крематорий, куда, кстати, отправится вслед за ними и любая марка, на которой будут обнаружены пометки, позволяющие идентифицировать ее владельца. И ровно через сутки единственным связующим звеном между мной и коллекцией Джона Чарльза Эпплинга станет коробка с марками в длинных конвертах с окошечками — все до одной совершенно нейтральные, все совершенно анонимные, все будто бы и ничьи. А затем, через определенный промежуток времени, но уж никак не раньше чем через неделю, у марок появится новый владелец, а у меня вместо марок — денежки.
