Дарья Донцова - Покер с акулой
– Лампуша, гляди! – заорала Катя.
В ванной, в тазике с теплой мыльной водой, преспокойненько сидел кот. В отличие от других кошачьих, этот просто нежился в пене и урчал от удовольствия, пока Катюша терла ему спинку, животик и грудку. Даже голову котяра преспокойно подставил под струю, лишь пофыркивал, когда вода попадала в нос.
– Первый раз встречаю такое! – искренне изумилась Катя. – Ну, давай лапку.
Кот моментально протянул переднюю лапу.
– Слушай, – взвизгнула Катерина, – он понимает! Ну-ка, дай лапу.
Гость покорно протянул другую, левую.
– Ох, и не фига себе, – пришла в полный восторг Катюха, – артист, да и только.
Несколько минут мы заставляли животное выполнять команды. Выяснилось, что он понимает почти все: лежать, сидеть, стоять. Но самое смешное произошло, когда я велела:
– Голос!
Котяра разинул клыкастую пасть и разразился душераздирающим мяуканьем. На вопль явились все животные и уставились на «циркача».
– Молодец, – похвалила Катя, – а теперь замолчи.
Кот разом заткнулся.
– Слушай, – пробормотала подруга, вытирая новое приобретение полотенцем, – может, он из цирка сбежал? Такая животина дорогого стоит. Давай позвоним в театр к Куклачеву, вдруг это их «прима»?
Оставив ее забавляться с котом, я пошла в прихожую и, уже натянув сапоги и куртку, поинтересовалась:
– Как я узнаю этого Писемского? Опиши внешность.
– Моментально вычислишь, – усмехнулась Катя, – толще его человека просто не будет. Огромная гора, а сверху огненно-рыжая голова, ни за что не перепутаешь.
ГЛАВА 4
Катерина оказалась права. Олега Яковлевича было видно издали – невероятной толщины мужик, а кудрявые волосы – цвета взбесившейся лисы. Перед ним на подносе лежали остатки «скромного» обеда – несколько оберток от биг-маков, коробочка макнагетсов, два пустых пол-литровых стакана из-под колы, остатки жареной картошки и недоеденный пирожок. Наверное, он не слишком любит сладкое.
– Здравствуйте, – произнесла я, – меня прислала Екатерина Андреевна Романова.
«Гора» окинула взглядом мои сорок пять килограммов и сказала густым басом:
– Это вы? Вы Евлампия Андреевна?
– Что тут странного?
– Да нет, – замялся наниматель, – ничего.
Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Я очень хорошо понимаю его сомнения. Выгляжу хрупкой, даже болезненной женщиной. Росточком чуть-чуть не дотянула до метра шестидесяти, вешу как средний баран. Впрочем, особой красотой господь тоже не наградил. Лицо маленькое, нос острый, глаза серо-голубого оттенка, посажены глубоко, из-за чего кажется, что они карие. Волосы не слушаются ни расчески, ни щетки, ни фена, поэтому стригу их коротко, но пряди все равно стоят дыбом. Кирюшка говорит, что я смахиваю на весеннего ежика, такая же тощая и взъерошенная. Большое в моем организме только одно – ноги. Всякий раз, когда я покупаю обувь, продавцы не хотят верить, что такая мозглявка носит полный тридцать девятый и сначала приносят тридцать пятый, думая, что клиентка ошиблась. Со спины меня можно принять за двенадцатилетнюю девочку, но физиономия сразу выдает возраст.
Я села на стул и велела командным голосом:
– Принесите стакан воды, минеральной, пожалуйста!
Олег Яковлевич послушно пошел к кассе.
– Ну, – приказала я, когда он вернулся, – излагайте суть дела.
– Здесь? – изумился Писемский.
– А где?
– Может, лучше у меня в машине, там тише…
Мы завернули за угол, и Олег Яковлевич открыл роскошный «глазастый» «Мерседес». Я плюхнулась на кожаные подушки и вдохнула знакомый запах дорогого одеколона, хороших сигарет и качественного коньяка. Когда-то, в прошлой жизни, я ездила на таком же «Мерседесе», даже пахло там так же… Отогнав неприятные воспоминания, я слишком резко спросила:
– Ну, повествуйте!
– О чем? – спросил Олег Яковлевич и окинул меня оценивающим взглядом.
Мне не понравились ни его поведение, ни тон, которым он разговаривал, поэтому я решила расставить точки над ё!
В давнюю давность, когда я училась в консерватории, среди десятка предметов был один, казавшийся совершенно ненужным, – актерское мастерство. Ну к чему оно пианисту, скрипачу или арфистке… Но преподаватель, худой, носатый и невероятно экспансивный Федор Евгеньевич, был иного мнения.
– Дети, – внушал он нам в аудитории, – дети!
Студенты тихо пересмеивались, заслышав такое обращение, но Федор Евгеньевич не смущался и вещал дальше:
– Вот подумайте сами, отчего один и тот же исполнитель играет концерты по-разному? В понедельник – гениально, а во вторник – провально?
– Вдохновения нет! – крикнул кто-то.
– О, – поднял палец преподаватель, – в самую точку. Вдохновение, или, как говорят цирковые, – кураж! Пришел кураж – отлично, нет его – полный обвал. Но поджидать вдохновение дело долгое, а работать следует каждый день, как поступить?
Мы молчали.
– Вот тут на помощь и приходит актерское мастерство, – подпрыгивал от возбуждения Федор Евгеньевич, – стоя за кулисами, начинаете настраиваться, перевоплощаться, ну, допустим, в Рихтера, потом выходите к роялю, и гарантировано – сыграете, как он!
Аудитория загудела. Потом Леня Котов, самый талантливый на курсе, подающий невероятные надежды пианист, выкрикнул:
– Я совершенно не желаю копировать Рихтера, хочу играть, как Котов!
– Сначала научись как Рихтер, – обозлился преподаватель, – а потом уж выпендривайся.
Спорить с Федором было невозможно. Мы подходили к роялю, как Михаил Плетнев, брали в руки скрипку, подражая Владимиру Спивакову, и выпархивали на сцену, словно Майя Плисецкая.
– Не верю, – кричал мне сумасшедший режиссер, – не верю, тяни шею!
Я старательно задирала вверх подбородок, совершенно не понимая, как можно тянуть то, чего нет. Но сейчас уроки безумного Федора могли мне пригодиться.
Сделав «каменное» лицо, я положила свою маленькую ладошку на лопатообразную руку нанимателя и спокойно сказала:
– Уважаемый Олег Яковлевич, мое время очень дорого, клиентов много, для того чтобы взяться за ваше дело, пришлось отказать кое-кому. Не скрою, я не слишком люблю заниматься неверными женами, предпочитаю убийства и похищения, но за вас очень просила Екатерина Андреевна Романова, а для нее я готова на все. Поэтому излагайте вашу проблему, желательно детально, стесняться не надо, сейчас я исполняю для вас роль врача или исповедника.
Но Писемский все еще колебался.
– Я не сумею помочь, если не узнаю правду…
Олег Яковлевич вздохнул:
– Знаете, ничего конкретного сообщить не могу, только весьма смутные подозрения, кое-какие странности…Может, лучше станете спрашивать сами?
– Сколько лет вы в браке?
Писемский вздохнул:
– Год.
– До этого были женаты?
– Да.
– Что с прежней супругой?
– Уехала с новым мужем в Америку.
Интересное дело, мне что, из него каждое слово клещами вытягивать? Зачем тогда нанимает детектива, если не хочет ничего рассказывать!
– Где вы познакомились с нынешней женой?
Олег Яковлевич тяжело вздохнул и положил руки на руль. Очевидно, он принял решение, потому что неожиданно заявил:
– Ладно, слушайте.
Писемский до 1988 года спокойно работал преподавателем английского языка в третьесортном институте. Зарплата была маленькая, педагогическая нагрузка огромная. Кандидатскую он так и не написал, за что его нещадно грызла жена – Нина Михайловна. Она полностью преуспела в жизни, стала доктором наук, профессором, изучала грибы и добилась каких-то невероятных результатов. Характер дама имела просто железный, каждый день писала по десять страниц и выпускала одну за другой книги: учебники, пособия, монографии. На фоне преуспевающей, крайне активной супруги тихий, даже вялый Олег Яковлевич, предпочитающий после тяжелого лекционного дня поваляться с газеткой на диване, выглядел очень бледно. Правда, жена одно время пыталась заставить его писать. Торжественно усаживала к столу, закрывала дверь в кабинет и шипела на дочь:
– Тише, тише, папа работает над диссертацией.
Олег Яковлевич с тоской поглядывал на кипу девственно-чистых листочков, вытаскивал припасенный детективчик и спокойно погружался в чтение.
Процесс вождения ручкой по бумаге его злил, а больше всего бесила жена, ухитрявшаяся ваять свои опусы на углу кухонного стола как бы между делом, правой рукой помешивая суп и заглядывая одним глазом в тетради с детскими уроками.
Естественно, Нина Михайловна зарабатывала на порядок больше супруга. Правда, она не делила деньги на «твои» и «мои», а просто складывала бумажки в коробочку из-под печенья, служившую в доме кассой. Но у Олега Яковлевича каждый раз, когда он брал из «сейфа» рублишки, возникало жутко некомфортное ощущение – он казался себе альфонсом, жиголо, живущим за счет супруги. Да к тому же Нина Михайловна махнула рукой на творческую карьеру мужа и перестала изображать «написание диссертации». Перестройка демократизировала научный мир России, упростила выезд за рубеж, и женщина без конца моталась по заграницам, ее, как видного миколога, постоянно приглашали на симпозиумы, конференции и семинары.
