Клод Изнер - Леопард из Батиньоля
Сапожник попытался улыбнуться, но не получилось — лицо исказила судорога.
— Да, — выговорил он с трудом, — Гюстав Корколь по прозвищу Барбос, распоследняя мразь! Ничего не могу с собой поделать, как вспомню его… Сейчас, сейчас пройдет… — Постепенно голос Фурастье обрел твердость. — Корколь в ту пору лютовал в Латинском квартале. Когда версальцы вернулись в Париж, он просто из кожи вон лез, выслуживаясь перед властями. Сопровождал офицеров, проводивших обыски. Версальцы ставили оцепление вокруг дома и обшаривали всё от подвала до чердака. Малейший намек на связь с коммунарами — и пиши пропало, выносят вещи, выводят жильцов и волокут в жандармерию. Тех, против кого не было очевидных доказательств принадлежности к Коммуне, отправляли в Версаль. Остальных запирали в подвалах Сената, а когда народу набивалось столько, что дальше уж некуда, — расчищали место.
— Расчищали место?..
— Выводили и расстреливали целыми группами в Люксембургском саду у большого пруда. Я чудом избежал этой участи — у меня нашлось чем заплатить. Выкупил свою жизнь у Корколя. Он в ту пору здорово обогатился — во время обысков получал свою долю добычи. Вы не представляете себе, сколько подметных писем ходило тогда по Парижу! В участках скапливались горы доносов, в конце концов даже военные власти взбунтовались против этой вселенской гнусности и стали выкидывать анонимки, но, конечно, не из милосердия — просто уже не справлялись… Люди доносили на соседей, хозяев заимодавцев, соперников в любовных делах… Да, юноша, слаб человек, но такого я больше никогда не видел!
— Погодите, месье Фурастье, не так быстро, — попросил Жозеф, который строчил в записной книжке, высунув от усердия язык.
— Вообразите себе, как я удивился, встретив Пьера Андрези спустя двадцать лет после того кошмара. Я-то думал, он погиб. Пьер сказал мне, что потерял всех, кого любил. Когда он вернулся из Англии, соседи поведали ему, что во время осады Парижа его семья укрывалась в доме дальнего родственника неподалеку от Сорбонны. А когда он пришел туда, на месте дома были руины. Прусская артиллерия постаралась. Вы знаете, молодой человек, что во время осады на город упало почти пятнадцать тысяч снарядов?
— Я почти не помню те времена, маленький был. Мы с матушкой жили в погребе, а папа сражался в Бузенвале… Постойте-ка, я думал, Пьер Андрези вернулся во Францию до того, как пруссаки осадили Париж…
— Нет, много позже. Его типография к тому времени уже была продана… Выпить не хотите?.. А я себе налью. — Фурастье, поднявшись из-за стола, открыл вторую бутылку, налил полный бокал и с ним в руке прошелся по мастерской. — Пьер был уверен, что его близкие погибли во время бомбардировок. Я решил, что обязан открыть ему правду. И рассказал обо всем, что видел, — о расстреле его жены, сына и брата, о других казнях, о трупах на улицах, об унижениях… Долго рассказывал. Мне казалось, что тем самым я помогаю Пьеру нести траур по его семье. А он слушал меня так, будто все эти картины живьем вставали у него перед глазами. На самом деле я должен был признаться ему в собственной трусости… Старый дурень, если б я только знал, что натворил… Я назвал имя палача его близких, Гюстава Корколя. Пьер смотрел на меня ошеломленно, потерянно. И молчал. А потом закрыл лицо руками и заплакал. Он винил себя в том, что уехал в Англию, бросив семью на погибель.
— И тогда он захотел отомстить?
Фурастье сел за стол, устало отодвинул подальше бутылку и стакан, поставил локти на край и уронил голову в ладони. Много времени прошло, пока он снова и снова мысленно проживал страшные дни репрессий и ту встречу с Пьером Андрези.
Внезапно сапожник опустил руки и обратил к Жозефу помертвевшее лицо:
— Жажда мести хуже, чем боль от ожога, ее ничем не унять. Андрези ушел от меня раздавленный горем, уже пережитым два десятка лет назад, и глаза у него были как у животного, которое ведут на бойню. Вестей о себе он не подавал до лета девяносто второго. А потом явился ко мне в мастерскую, выложил свой план и попросил убежища. Я поклялся молчать, потому что чувствовал себя в ответе за всё. — Один глаз Фурастье смотрел на бутылку, второй на вольер, оба красные, припухшие, лицо страдальчески сморщилось. — Пьер в конце концов разыскал Корколя в комиссариате Шапели. Изучил все его привычки, узнал, где живет, в каком ресторане обедает, в каких забегаловках перекусывает. Так и завел с ним «дружбу» — где-то за стойкой в кафе. Сочинил байку о брате, умирающем в госпитале Ларибуазьер от ранения легкого, которое якобы получил в мае семьдесят первого, разгоняя на баррикаде поперек улицы Рен гвардейцев, принявших сторону коммунаров. Потом показал Корколю свой шрам на левой ладони и сказал, что заработал его под Рейхсгофеном. Ха! Он порезался ножницами для картона у себя в переплетной мастерской… Конечно, Корколь не мог помнить семью Андрези, арестованную им и расстрелянную двадцать два года назад в числе многих других, поэтому Пьер смело назвал ему свою фамилию и адрес — утаил только имя брата, не желал его упоминать… Он превозносил Тьера, одобрял репрессии, ругал почем зря коммунаров, а Корколь ему поддакивал…
— Месье Андрези хотел наказать этого флика — тут я еще могу его понять. Но в чем провинились остальные? — спросил Жозеф.
— Это выяснилось в одной из бесед с Корколем за стаканчиком в кафе. Корколь признался Пьеру, что за милую душу расстрелял бы вместе с коммунарами и тех, кто на них доносил. Он с презрением рассказал о трех работниках типографии на улице Мазарини — на их совести были аресты почти трех десятков человек, в том числе семьи их хозяина. Имена этих негодяев Корколь уже позабыл, но Пьер понял, о ком идет речь.
— Гранжан, Леглантье, Тэней, Даглан! Вот сволочи! — воскликнул Жозеф.
— Даглан? — Сапожник покачал головой. — Нет, их было только трое, и я не знаю, кто такой Даглан.
— Но почему они написали донос на семью месье Андрези?
— Ради выгоды. В обмен на сведения о связи хозяйки, ее деверя и четырнадцатилетнего сына с коммунарами они добились от властей права собственности на типографию, вскоре продали ее, деньги поделили и разошлись каждый своей дорогой. — Фурастье опять уставился на бутылку, на этот раз сфокусировав на ней оба глаза, яростно махнул рукой: — А, ладно! К черту воздержание! — И залпом выпил два бокала подряд.
— Но как Пьеру Андрези удалось проникнуть незамеченным в театр «Эшикье»?
— Там шел ремонт, Пьер переоделся столяром, оглушил Леглантье, отпечатал на машинке письмо, открыл газ и поднял тревогу… Когда сюда, к моей мастерской, пришел месье Мори, Пьер испугался. Он… Ах, что же я наделал, что я наделал!.. — Фурастье сгорбился еще сильнее и продолжил почти неразборчиво: — Меня сослали в Новую Каледонию. Я провел девять лет вдали от моей девочки, на другом краю океана. Там выучился сапожному ремеслу и подружился с птицами… — С обвислых усов капало вино, взгляд блуждал по мастерской. — От прошлого не убежишь, оно всегда настигает… — Он вдруг вскочил и уставился на гостя: — Довольно, я отдал вам письмо Пьера, теперь уходите, мне нужно побыть одному!
Мучимый сотней вопросов Жозеф брел по тихим аллеям сада Тюильри. Вокруг прогуливались нарядные парочки, зеленели ухоженные лужайки, смеялись дети, катаясь на козьих упряжках. Мир и покой… Жозеф опустился на скамейку. Война, расстрелы, сломанные жизни — все это так далеко… В горле стоял ком. Молодой человек достал из кармана письмо Пьера Андрези, адресованное Кэндзи…
Сумерки уже сгустились в ночную темень вокруг каретного сарая, но Жозеф безжалостно продолжал рассказ, не обращая внимания ни на синеву под глазами Виктора, ни на беспрестанные зевки Кэндзи.
— …Доносчиков было трое: цеховой мастер Поль Тэней, ученик гравера Леопольд Гранжан и корректор Эдмон Леглантье — рифмоплет, который бахвалился, что ему рукоплескала сама императрица Евгения. Пьеру Андрези стоило немалого труда отыскать их спустя двадцать лет. А Корколю, который не раз занимал у него деньги, месье Андрези подсказал грандиозную идею — распространить акции фиктивного предприятия по производству искусственного вещества, ни в чем не уступающего янтарю. Корколь попался с потрохами — сразу согласился провернуть эту аферу. Дело было за малым: нарисовать, напечатать и продать акции. Месье Андрези дал ему адреса своих бывших работников. Эмальер, в прошлом ученик гравера, нарисовал акции, цеховой мастер, ныне владелец собственной типографии, напечатал их, актер облапошил покупателей. Разумеется, каждый получил приличное вознаграждение, месье Андрези упоминает об этом в письме. Поздравьте меня, месье Легри, — версия, которую я изложил вам вчера, почти подтвердилась! О, план Пьера Андрези был безупречен! Тэней и Гранжан знать не знали про аферу и всего лишь взяли деньги за выполненную работу. Между посвященными в финансовую махинацию Корколем и Леглантье месье Андрези разделил прибыль от продажи акций пополам, причем Леглантье был уверен, что главный в этом деле — Корколь.
