Последняя лошадь Наполеона - Григорий Александрович Шепелев
– Не бойтесь, – сказал, приблизившись, очень статный, с ранней сединой офицер. Света подняла на него глаза.
– Да я не боюсь.
Он присел с ней рядом.
– Скажите, а почему вы работаете уборщицей?
– Для того, чтоб в один прекрасный момент именно такой мужчина, как вы, её об этом спросил! – крикнула Маринка и засмеялась. Света смущённо проговорила:
– Я ничего больше не умею. Стипендия небольшая, а комната стоит дорого.
– Вы снимаете?
– Да, снимаю.
Он, казалось, не знал, о чём ещё спрашивать. И она спросила сама:
– А вы почему работаете в спецслужбах?
– Это наследственная болезнь, – вздохнул офицер.
– Хотите сказать, ваш дед служил в ГПУ?
Офицер кивнул.
– Совершенно точно. А прадед – в царской охранке.
Света с недоумением проводила взглядом трёх монтировщиков, волочивших в зал какие-то декорации. Ей казалось, что их на сцене уже достаточно.
– Вы, я вижу, не очень любите нас? – спросил офицер.
– Это очень сложный вопрос. Скажите, пожалуйста, а большая свита будет с министром?
– Человек тридцать, кроме охраны.
– Тридцать?
– Ну, да. А в зале – сто кресел, плюс ещё несколько на балконах. Немного вы заработаете на этой премьере!
– Да мы на ней абсолютно не заработаем! Семьдесят человек из восьмидесяти пройдут без билетов.
– Друзья и родственники?
– Не только. Ваших коллег будет очень много. Всё руководство ГАИ Восточного округа, человека три из прокуратуры…
Мобильник подал сигнал. Извинившись, Света вскочила и отошла в сторонку.
– Алло!
– Привет, это я, – произнёс Малютин, – слушай, мне очень нужно поговорить с Митрофановичем, а он недоступен. Ты можешь дать ему телефон?
– Что произошло? Ты задерживаешься?
– Да, типа того.
Света побежала обратно в зал. Корней Митрофанович был на сцене. Он отдавал указания монтировщикам, которые устанавливали дополнительные декорации – очень лишние, на взгляд Светы. Завпост Наталья Георгиевна, стоявшая рядом с ним, была, судя по всему, такого же мнения. Остальные сотрудники и артисты что-то перетирали между собой, разбредясь по залу. Директор продолжал спорить с Никитиным, но уже вполголоса, по-приятельски.
Света подошла к Корнею Митрофановичу, вручила ему мобильник.
– Кто? – спросил режиссёр.
– Малютин.
Разговор длился меньше минуты. За этот отрезок времени круглое, с небольшим румянцем лицо Корнея Митрофановича успело не только побагроветь, но и кое-где поверх красноты покрыться синими пятнами. Выронив телефон, режиссёр рванул узел галстука, повалился. Удерживая его, Света и завпост закричали. На помощь бросились осветитель и монтировщики, а потом – и все остальные. Заслуженного деятеля искусств усадили в кресло. Он был в сознании, но оно висело на волоске.
Глава тринадцатая
Грянувшая за час до спектакля новость о том, что единственный исполнитель роли Ромео на тренировке сломал бедро, облетела театр, как ураган. Света заперлась в туалете, чтобы спокойно поговорить с Малютиным.
– Ты дурак? – вскричала она.
– Да при чём здесь я? – простонал Кирилл, – меня сбили с ног, когда я уже замедлился, чтоб вдолбить по воротам! Знаешь, как было больно? Когда меня на носилки клали, я потерял сознание! А сейчас я – в пятнадцатой! Кладут гипс. Пускай Атабеков играет вместо меня! Нахрена там нужен этот Меркуцио?
– Атабеков не знает текста! Его не знает никто!
– Янушевский знает!
– Мать твою драть! Его самого никто не заменит! А без Тибальда не сделаешь ты спектакль за сорок минут, там все мизансцены надо менять! И вообще никак ты его не сделаешь без Тибальда! Кто мочканёт того же Меркуцио?
– Да зачем его убивать? Спектакль и так слишком депрессивный!
– Заткнись!
– Что ты всё орёшь на меня? Мне больно! Ну, я не знаю, что делать! Просто не знаю! Что там творится-то, вообще?
– Да … творится! Худруку делают внутривенный! Директор волосы рвёт! Никитин визжит громче, чем Карина!
– Я говорил – надо было делать состав!
– Да пошёл ты на …!
Света прибежала назад, в фойе. Там не было никого, кроме двух собак, сотрудников ФСО, и скрипачки Веры. Все остальные ринулись в зал, желая быть непосредственными свидетелями того, как будет предотвращена катастрофа. Не близкие к сцене люди были уверены, что замену быстро найдут. Снаружи, за запертыми дверьми, уже собиралась публика. Вера плакала, одиноко сидя перед роялем. Света к ней подошла.
– Что ты истеришь? Всё будет нормально.
Верка поглядела зверьком. Её тонкогубый рот был мученически оскален. Достав платочек, она утёрла им длинный нос.
– Всё будет нормально? Да ничего нормально не будет! Директор уже звонит в «Сатирикон», Райкину!
– Зачем?
– Да затем, чтобы он прислал к нам сюда своего Ромео! Ты представляешь? Ведь это – бред! Сущий бред! И все это понимают. Осталось двадцать минут! И кто, вообще, из «Сатирикона» сюда попрётся?
– Да, это бред, – согласилась Света. К ним подошёл офицер, тот самый седой красавец. Следом за ним приплелись две псины.
– Театр закроют, – скулила Верка, – к этому зданию тянут руки уже давно!
– Никто его не закроет, – сказала Света, – да, руководство, может быть, сменят, но закрыть театр никто не даст. Здесь много детских программ.
– А я говорю, закроют! – стукнула Верка маленьким кулачком по роялю, – театр – убыточный, а стоит на козырном месте! Они ждут повода. Срыв премьеры – отличный повод! Они откроют здесь ночной клуб!
– А вам-то что за печаль? – спросил офицер, – я слышал, как вы играете. Вас возьмут в любой престижный оркестр.
Скрипачка смерила офицера даже и не звериным, а сатанинским взглядом.
– Даже не знаю, что вам на это сказать! Я уже играю у Спивакова. Но этот маленький театр – пик моей жизни! И это вам про себя тут скажет любой – не только актёр, но и осветитель, гримёр, бухгалтер, администратор! Они сейчас там все собрались и смотрят в глаза директору, как вот эти собаки смотрят на вас! Они понимают, что он пургу несёт в телефон, но – смотрят. А знаете, почему? Потому, что маленький театр – это не просто мир, это – сон, который при пробуждении забывается, но который до слёз, до рыданий хочется вспомнить! Здесь всё нелепо, абсурдно, жалко, но – потрясающе! Здесь есть мистика. Закрыть маленький театр – это такое же преступление, как поджечь детскую больницу!
– Да что ты всё истеришь? – повторила Света, – я иду в зал!
Скрипачка и офицер уставились на неё, как на полоумную. И она пошла в зал.
Там уже никто не кричал и не суетился. Лютая атмосфера кладбищенского прощания навела, точнее сказать – навеяла свой порядок. Скорая помощь уже уехала. Проинъекцированный Корней Митрофанович сидел в кресле, и, подперев голову рукой, смотрел на директора. Тот, действительно, говорил по мобильному, неподвижно стоя около сцены. И на него, действительно, все смотрели. И что-то очень похожее уловила Света во взглядах очень разных людей – во взгляде Никитина, который вот уже двадцать лет щедро отдавал этому маленькому театру всю свою омерзительность, и во взгляде Тамары, которую уже мало что интересовало, кроме завистливых
