Лоуренс Блок - Вор во ржи

Мы заговорили о Карле и о том, что всегда можно отличить крашеные волосы, так же как всегда видно, если кто-то носит парик. Но мы сошлись на том, что обычно так говорят о неудачно покрашенных волосах или о слишком заметном парике. Потом мы поговорили о том, что у женщин почему-то считается в порядке вещей красить волосы или делать подтяжку лица, скрывая следы старения, а у мужчин это не принято.

— Или косметика, — продолжал я. — Кстати, что-то я не вижу, чтобы ты ею пользовалась. И мне нравится твоя прическа.

— Она у меня всегда такая, Берн. С тех пор, как мы с тобой познакомились.

— До недавних пор.

— Это была фаза, через которую мне надо было пройти, — сказала Кэролайн. — И я прошла ее, и черт с ней. И ногти мои мне больше не кажутся короткими. Они просто стали моими ногтями.

— И рубашка мне твоя нравится. Что за фирма? «Л. Л. Бин»?

— А что?

— Они держат марку. И клетка всегда в моде, не так ли?

— Я знаю, что похожа на лесбиянку больше, чем обычно, — покосилась она на меня. — И чихать я хотела с высокой колокольни. Это реакция. Своего рода компенсация. Пройдет. Но меня все-таки кое-что смущает, Берн, и речь не о моем гардеробе.

— И что же тебя смущает?

— Нож.

— Какой нож? Тот, которым Эрика убила двух человек, или тот, который полиция нашла в ее квартире?

— Так это был не тот нож?

— А как он мог быть тем? Она забрала его с собой, и думаю, ей хватило ума от него избавиться. Я сходил в один из немногих оставшихся на Таймс-сквер магазинчиков, которые не скончались от диснейфикации, и купил нож, чтобы подбросить ей в квартиру.

— Так я и думала, Берн. И ты оставил его отмокать в «хлороксе» якобы для уничтожения следов крови. Но откуда ты знал, какой именно нож нужно купить? Карл сказал, что это был стилет с перламутровой рукояткой, но к тому моменту ты уже побывал в квартире Эрики. Ты что, успел переговорить с ним раньше?

— Нет, я действовал наугад, — покачал я головой.

— Действовал наугад? И интуитивно купил нож, который идеально совпал с орудием убийства?

— Он совпал не идеально, — признался я, — и даже не слишком совпал. Это был обыкновенный складной нож из тех, что продают на Таймс-сквер, с лезвием чуть длиннее, чем орудие убийства. И у него рукоятка не как у стилета, и вообще она черная, а не перламутровая.

— Но тогда…

— Но это был нож, по форме и размерам приблизительно совпадающий с тем, которым закололи двух женщин, и он отмокал в кувшине с хлоркой на кухне у Эрики, и я подумал, что ей будет непросто это объяснить. Что бы она сказала? «Это не тот нож, которым я воспользовалась! Тот был отделан перламутром!»

— «Я никогда в жизни не воспользовалась бы таким мясницким ножом». Я поняла, о чем ты.

— Мне просто хотелось вывести ее из себя так, чтобы она утратила контроль над ситуацией.

— И это сработало. Берн, значит, я спала с убийцей. И даже не подозревала об этом. Я чувствовала, что она немного не в себе, особенно в последний вечер, когда мы подцепили двух метеорологов, а потом обломали им кайф. — Кэролайн передернула плечами и жадно ухватилась за свой бокал. — До сих пор как вспомню, так вздрогну, — призналась она. — Но меня не это смущает.

— А что?

— Ты сжег письма Гулливера Фэйрберна в камине в номере Айзис. Это все видели.

— Правильно.

— Но на самом деле они видели только одно письмо, которое ты им показал перед тем, как оно попало в огонь. И они видели обгорелые клочки других писем, напечатанных на лиловой бумаге. Но ты же не сжег настоящие письма?

— Ты же знаешь, — напомнил я. — Сама покупала лиловую бумагу и печатала подделки.

— Да, я этого юного песика никогда не забуду, — вздохнула она. — И лисицу из мафии — тоже. Я напечатала, а ты их сжег.

— Правильно.

— А тем временем Генри трудился, сочиняя поддельные письма. Берн, я все равно его называю Генри.

— Я тоже. Но он писал не поддельные письма, потому что они были подлинными. Он — Гулливер Фэйрберн, следовательно, каждое письмо, которое он пишет, — письмо Гулливера Фэйрберна.

— Не понимаю, почему ты называешь их подлинными.

— Ну, скажем, вымышленными. Возможно, не подлинные, но и не поддельные же!

— Ладно. Он писал вымышленные письма. Потом ты взял вымышленные письма и снял с них копии.

— С одного комплекта, — уточнил я. — Он сочинил…

— «Сочинил» — хорошее слово. Мне нравится.

— …два комплекта писем. Один я отнес в «Кинко», назовем это комплектом «А», и снял две копии с каждого письма.

— Для Лестера Эддингтона и Элис Котрелл.

— Я потрудился сообщить им, — кивнул я, — что каждый из них получил по экземпляру. Невинный обман — фигура умолчания.

— Элис бы сказала: очередная невинная ложь.

— Возможно. Сам же комплект «А» я передал Виктору Харкнессу. Таким образом, если Эддингтон или Элис вдруг пожелают ознакомиться с письмами, которые выставят для ознакомления перед аукционом «Сотбис», они увидят оригиналы, которые абсолютно совпадают с их копиями. И у них есть по одному письму, которого нет у «Сотбис».

— Как это?

— Ксерокопии письма, которое я сжег у всех на глазах. Про спагетти и капучино. Надежное доказательство того, что копии сделаны раньше, чем были сожжены письма.

— Как тебе это удалось?

— Это было несложно. Я скопировал это письмо днем, перед тем как мы собрались в номере у Айзис.

— Понятно.

— Второй комплект писем, — продолжал я, отхлебнув из бокала, — комплект «Б», отправился к Хильярду Моффету, и с него я копий не делал. Так что у него — уникальный комплект, и это справедливо, потому что он заплатил в пять раз больше, чем трое других вместе взятые. Но представь, как он будет дорожить ими! Я бы сказал, это с толком потраченные деньги.

— Правда? Вот это меня как раз и смущает, Берни.

— Что тебя смущает?

— Смущает меня то, как деньги переходили из рук в руки, а ты в результате остался ни с чем. Ты хоть что-то получил за рубины?

— Я получил друга, — ответил я, — и вернул долг. Мой долг Марти. Он внес за меня залог, а это одно из самых приятных событий, которые когда-либо случались в моей жизни, и мне удалось отплатить ему добром. Синтия Консидайн обрела ожерелье и серьги, Джон Консидайн — супружеское счастье, по крайней мере до тех пор, пока не подвернется очередная симпатичная актрисулька. Айзис рассталась с украшениями, но получила заначку на черный день, которая не подвластна колебаниям цен на рубины. Марти насладился коротким романом с Айзис и завершил его с добрыми чувствами к окружающему миру.

— Это все долг. А кто друг?

— Айзис, — ответил я. — Наше знакомство, когда я столкнулся с ней в коридоре, началось неудачно, а дальше, когда она обнаружила, что я украл ее рубины, стало только хуже, но во время финальной сцены в ее номере я сильно поднялся в ее глазах.

— И ей понравилось, что ты взял медвежонка.

— Который к тому же гармонирует с ее нарядом. Завтра вечером у нас с ней свидание, и если все пойдет хорошо, у нее будет возможность рассмотреть мишку поближе.

— Где?

— У меня дома. Теперь он живет там. Думаю, я мог бы вернуть его и попросить обратно залог, но решил, что лучше оставлю его себе. Так что, Кэролайн, со всего этого дела я кое-что получил. Вернул долг, завел нового друга и приобрел плюшевого мишку.

— И твой новый друг завтра вечером познакомится с твоим медвежонком. Возможно, им даже доведется послушать Мела Торме.

— Будем надеяться.

— Все это замечательно, — сказала Кэролайн, — а как насчет денег? Айзис Готье получила деньги, Генри, он же Гулливер Фэйрберн, получил деньги…

— И не забудь Рэя.

— Он тоже получил деньги?

— Мы же заключили сделку, помнишь? Поровну, как в аптеке.

— Посвяти меня в цифры, Берн.

— Элис заплатила две тысячи долларов, — начал я. — Лестер Эддингтон — три, что несколько лучше его первоначального предложения покрыть мои расходы на изготовление ксерокопий. Виктор Харкнесс от имени «Сотбис» выложил пять тысяч.

— И Хильярд Моффет отвалил пятьдесят штук.

— Правильно.

— Две плюс три плюс пять плюс пятьдесят получится шестьдесят. Шестьдесят тысяч долларов?

— Просто поразительно, как тебе это удалось без карандаша и бумаги.

— И ты отдал Генри…

— Половину. Тридцать тысяч.

— И поделился с Рэем?

— Был уговор. Пятьдесят на пятьдесят.

— Половину от того, что осталось у тебя после дележки с Генри?

— Рэй про Генри ничего не знает, — покачал я головой. — Кроме того, что этот элегантный пожилой человек неоднократно появлялся у меня в магазине и даже пару раз помогал мне за прилавком. Рэй знает, что был лишь один комплект писем, написанных двадцать лет назад каким-то знаменитым писателем, о котором он никогда не слышал. Я имитировал сожжение этих писем, потом продал ксерокопии двум лицам и отдал оригиналы третьему. Поэтому я не мог сказать ему, что отдал Генри тридцать тысяч. Это бы сбило его с толку.