Карта Магеллана - Наталья Николаевна Александрова
Я оттащила ее в сторону, приподняла голову и проговорила:
— Аглая Михайловна, вы меня слышите?
Она приоткрыла глаза и слабым, дрожащим голосом проговорила:
— Фернандо…
Надо же, подумала я, в таком состоянии она первым делом подумала про своего хомяка!
— Фернандо в порядке! — поспешила я успокоить ее. — Я взяла его к себе, но, как только вы поправитесь, отдам вам! Так что за него не беспокойтесь!
Она поморщилась, как от зубной боли, и повторила:
— Фернандо!
— Да не волнуйтесь, — повторила я громче. — Я же сказала, с ним все в порядке!
Аглая, однако, снова повторила:
— Фернандо…
После этого глаза ее закатились, и она окончательно потеряла сознание.
Глядя на ее синюшные губы и серое лицо, я сама едва не грохнулась в обморок, все вокруг закружилось, было такое чувство, что из крошечной кладовки вдруг выкачали весь воздух.
— Эй! — Павел отобрал у меня пистолет и весьма чувствительно пнул в бок. — Не время сейчас раскисать!
Хорошо, что пистолет был у него, не то я бы застрелила эту бабу обязательно, и рука бы не дрогнула. Она же смотрела с презрительной насмешкой.
— Самсон! — крикнула я. — Взять ее! И немедленно разорвать на мелкие кусочки!
Самсон рванулся было к злодейке, но все же команда была дана неправильно, так что он немного помедлил, и Павел приказал ему сидеть на месте.
— Спокойно, — сказал он, отвечая на мой гневный взгляд, — я не хочу, чтобы у Самсона были неприятности. И у Степаныча тоже. К тому же нам нужно доставить Аглаю Михайловну в больницу.
— А с этими что?
— Этих свяжем покрепче и оставим тут, сами потом разберутся, что к чему.
И пока он тащил Аглаю наверх, я перевязала эту бабу так, что она стала похожа на колбасу, и оставила ее в кладовке, подперев дверь снаружи ящиком. Ничего, кок очнется, или часовой небось из воды выплывет, так что кто-нибудь их освободит.
Мы завернули Аглаю в одеяло, и Павел спустился в лодку.
— Возьмите меня с собой! — взмолился привязанный пупс. — Они меня убьют! Они же знают, что это я вас навел…
— Ладно, помогай тогда!
Втроем мы еле управились, да еще я жутко волновалась, что Аглая не подает признаков жизни.
— Человек едва не при смерти, а мы ее в такой неудобной лодке везем, — ужасалась я.
— А что делать? — огрызнулся Павел. — Не вертолет же вызывать? Ему тут и сесть негде.
Он звонил куда-то и долго говорил, пока лодка, ведомая пупсом, шла по воде. Я держала голову Аглаи на коленях и пыталась с ней разговаривать, но безуспешно.
Наконец Павел скомандовал поворачивать к берегу. Самсон прыгнул в воду и поплыл, там было мелко. Какой-то человек помог подтянуть лодку, я узнала в нем Степаныча.
— Он отвезет куда надо, у него ее примут и спрашивать не будут, кто она такая. У врачей, знаешь, тоже питомцы есть, у кого кошка, у кого собака, и они болеют…
Мы едва успели донести Аглаю до машины, как послышалась сирена «Скорой».
— Дальше я сам, — бросил Степаныч, и мы пошли к лодке. Пупса в ней уже не было.
Павел спрятал лодку в неприметном сарайчике, и мы все поехали со Степанычем за «Скорой». Он сказал, что Аглаю везут далеко, зато больница хорошая.
Степаныч довез нас до приемного покоя и уехал, забрав с собой Самсона, еще ворчал, что совершенно испортили собаку. Кормили черт-те чем, не вычесывали, не гуляли… в общем, таким безответственным людям он собаку доверить не может.
Женщина в приемном покое вопросы задавала только по существу и просила завтра привезти паспорт больной и страховой полис. Я согласилась, понятия не имея, как это сделать.
Через некоторое время вышел замотанный врач, сказал, что положение тяжелое, сильный ушиб головы, подозрение на инсульт плюс обезвоживание, и вообще, общее состояние ужасное. И ушел.
Внезапно я почувствовала, что сейчас упаду, вот просто ноги подкосились. Павел подхватил меня сильной рукой и усадил на скамеечку возле поста медсестры, где никого не было.
— Ты чего? — забеспокоился он.
— Так, ничего… — я шмыгнула носом и со стыдом убедилась, что по щекам текут слезы.
— Ну чего ты?
— Аглаю жалко… А вдруг она не поправится?
— Да ладно, сама говорила, что она женщина крепкая, выдержит.
Не помню, чтобы я это говорила, но от слов Павла мне немного полегчало.
— Слушай, пойдем отсюда, а то вон охранник смотрит сурово, — Павел подал мне руку.
Я повисла на нем кулем, и он потащил меня к выходу, где нас уже ожидало такси.
— Поедем куда-нибудь поедим, — предложил он неуверенно.
Я осознала, что ужасно хочу есть, но куда сунешься в таком виде? И вообще, у меня же хомяк, он тоже небось с голоду помирает!
— Тогда в магазин заедем!
Оказалось, что все свои мысли я проговариваю вслух, наверно от усталости.
Водитель заворчал было, но привез нас к круглосуточному магазину. Павел оставил меня в залог, а сам ушел и очень скоро вернулся, нагруженный многочисленными пакетами, от которых шел такой запах, что я мгновенно пришла в себя. И я стала думать, что же сейчас творится у меня в квартире.
Ну, не убрано, это конечно. Вещи разбросаны из дядиного рундука, пыли вагон.
Ну, это еще ладно. Главное, чтобы трусы и лифчики не валялись по квартире. Этого, кажется, нет, все же мать к некоторым вещам меня приучила.
В квартире был легкий беспорядок, зато свежо, даже прохладно, потому что я открыла форточку, пока хомяк в клетке. Он сидел в самом углу и смотрел обиженно. Обе мисочки были пусты.
Я насыпала ему корма, налила воды и, пока он ел, рассказала про Аглаю Михайловну. Потом выпустила хомяка из клетки, и он дал понять, что больше не сердится.
— Мой дорогой! — умилилась я, почесывая ему шейку.
За этим занятием застал нас Павел, под моим строгим взглядом одобрил хомяка и сообщил, что все готово.
И правда, на столе в кухне был сервирован поздний ужин: омлет с сосисками, маринованные огурчики, помидоры и свежая зелень. Еще булочки, которые он подогрел в печке, оказались вполне приемлемыми на вкус.
— Все, что удалось купить в магазине, — сказал Павел извиняющимся голосом, — не похоже на ужин.
— Тогда будем считать это ранним завтраком! — с энтузиазмом предложила я.
На часах было без двадцати три ночи, и мы уселись за стол.
Ели мы молча, потому что были очень голодны. Сколько я съела, не хочу говорить, это ужасающее количество.
Павел ухаживал за мной, как будто я дитя неразумное. Он грел булочки в печке, потом разрезал их, мазал маслом и
