Людмила Милевская - Кикимора болотная
Я вздохнула с облегчением и взялась за румяна. Кстати, у меня есть и свой, естественный румянец, не стертый годами, но он не идет ни в какое сравнение с тем, который предлагает мне этот «Макс Фактор». Впрочем, за такие деньги румяна могли бы быть и получше.
За спиной раздался скрип открываемой двери.
— Что? Саня, что? — не оборачиваясь, грозно произнесла я.
— Мама, я не буду шпагой, я про Вовочку.
— Где ты берешь эти ужасные анекдоты? Я же запретила тебе их рассказывать!
— Это не анекдоты, а былины про Вовочку, — попытался утихомирить меня Санька.
— Былины? Какие еще былины? Где ты их наслушался?
— Баба Рая мне на ночь читает.
— Что?!
Я вскочила и помчалась на кухню. Виновница моего «экстаза» степенно терла плиту.
— Баба Рая, опять вы занимаетесь контрвоспитанием ребенка! Теперь взялись травить ему анекдоты? Поздравляю вас!
— Ничего страшного, — спокойно ответила баба Рая. — Все равно узнает, но от других.
Я плюнула и пошла рисовать себе красивое лицо.
Саньки в комнате не оказалось, что радовало безгранично. Я взяла румяна и принялась вдохновленно наносит их на щеки. Вдруг из-под кровати раздалось сдавленное кряхтенье. Я с визгом вскочила на стул и завопила:
— Мыши!
Баба Рая сей же момент выросла на пороге.
— Тю-ю, — разочарованно протянула она, — это же пострел наш.
Действительно, из-под кровати выкарабкивался Санька, таща за собой какой-то предмет.
— Это черт знает что! — воскликнула я и с ужасом посмотрела на себя в зеркало. — Баба Рая! Что вы со мной сделали?!
— Да что же? — заинтересовалась она.
— Из-за вас у меня теперь одна щека красней другой.
— Дак подровняй. Отчаяние охватило меня.
— Подровняй? Я и так уже похожа на клоуна! Раз в жизни собралась привести себя в порядок! Это сумасшедший дом какой-то! У меня закончилась эмульсия, теперь эту сверхустойчивую косметику можно будет снять только вместе с моим лицом.
Конечно, я преувеличивала. Достаточно было умыться, что я и сделала.
Когда вернулась в комнату, сын сидел на кейсе и рулил моим зеркалом.
— Отдай зеркало и иди к бабе Рае. Пусть расскажет тебе новую былину про Вовочку.
Санька обрадовался, вскочил и поволок кейс на кухню. Тут меня словно током прошило. Я выхватила у него кейс и, обнаружив там еще не обследованные дырочки, помчалась в спальню за ключиком. Сгорая от нетерпения, вставила его в один из замков и… раздался легкий щелчок. Замок открылся.
«Ах, Евгений!»
Меня бросило в пот. Я тут же вставила ключик во второй замок… А второй не открылся. Видимо, для него существует второй ключик, которого у меня нет. Мне страстно хотелось знать, что в том кейсе. Я крутила его, как мартышка очки, но ломать не решилась.
«Ах, Евгений!» — подумала я, ощущая слабость и в руках, и в ногах.
Сын подошел ко мне, забрал кейс и упрямо потащил его по полу.
— Баба Рая! — завопила я. — Что это за чемодан у Саньки?
Она оперативно появилась на пороге комнаты.
— Чумодан? Какой чумодан? А-аа, дак это ж Мишка Жанкин когда-то забыл с зонтом вместе. Ты приказала спрятать, шоб Жанка не убачила, дак я и спрятала.
Под Санькину кровать. Тю-ю, а как он у вас в спальне оказався?
И она принялась отбирать у Саньки кейс.
— Отдай, негодник, не твое. Видишь, вещь дорогая, а ты таскаешь ее где ни попадя.
«Еще какая дорогая», — подумала я и отправилась заново рисовать красивое лицо.
На этот раз мне это удалось. Когда в последний раз я глянула на себя в зеркало — пришла в восторг. Вблизи — десять лет долой. Издали, пожалуй, долой даже шестнадцать. Нет, действительно, выглядела я восхитительно, поэтому, довольная, насвистывая веселый мотивчик, отправилась к Жанне.
«Пусть теперь сами оправдываются», — думала я.
Жанна была дома одна.
— Даже ребенка мне не оставляют, — с трудом удерживаясь от слез, сказала она. — Забрали его и уехали за этими проклятыми анализами.
— За результатами, — уточнила я. — Но ребенок, насколько я поняла, и есть камень преткновения. Что же они тебе его не доверяют, раз он только твой?
Это разгул несправедливости.
— У-у-у-у, — как от зубной воли завыла Жанна.
— Успокойся, дорогая, я приехала как раз для того, чтобы навести в этом доме порядок. Елизавета Павловна должна быть поставлена на место. И я это сделаю.
Жанна явно не разделяла моих амбиций.
— Мне бы только с Мишей помириться, — жалобно мямлила она.
— Никогда не ограничивайся малым, — посоветовала я. — Малое и получишь.
Надо ставить перед собой грандиозные задачи. Это сильно осложняет жизнь, зато делает ее интересной.
Я была в ударе, а потому от общих фраз перешла к понятиям более конкретным. Для разминки прочитала Жанне лекцию об общественной морали и о несоответствии с ней наших личных потребностей. Затем углубилась в этику семьи и способы выживания в ней.
— Ты должна не забывать ни на минуту, — вдохновленно назидала я, — что ты — Женщина, а он всего лишь мужчина. Это сразу делает вас неравными в той борьбе, которая из деликатности называется браком. А где неравенство, там и насилие. В армии это называется дедовщиной. В семье это выглядит примерно так же, но это не значит, что ты должна подставлять мужу подножку, когда он несется с кастрюлей, наполненной кипятком. Это не значит, что ты должна привязывать гирю к его ноге, когда он спит, чтобы, вскакивая по естественной надобности, он ронял эту гирю на детородный орган. Но это не значит, что ты должна избегать радикальных мер. Просто меры воздействия должны быть гуманнее, поскольку институт брака — это гражданское формирование.
Однако Жанна слушала меня невнимательно. Она вздыхала, нервно мяла руки и со страхом поглядывала на часы.
— Ты должна, — продолжила я, максимально повышая голос, — развить в нем чувство вины, чтобы муж, несмотря на то, что он стоит на обеих ногах, создавал впечатление ползающего на брюхе. В противном случае с ним невозможно будет жить, поскольку физически он сильней.
Видимо, с брюхом у меня получилось особенно впечатляюще, потому что Жанна заинтересовалась и спросила:
— А как же в нем это развить?
— Очень просто, если будешь слушать только меня. Чем мужчина отличается от дикого зверя?
— Не знаю.
— Только тем, что добавила к нему женщина. Следовательно, мужчина, которого ленилась воспитывать мать, подобен тигру или медведю. Сила, эгоизм и хроническое желание жрать. Время от времени, правда, возникают и другие желания, но в основном это не связано с женой. Значит, жить в одном доме с мужчиной все равно, что жить в одной клетке с диким зверем. Брак — это творчество, а творчество — это фантазия. Слава богу, от мужчин этого не дождешься, следовательно, фантазировать надо самим. Знаешь, почему твои отношения с Михаилом зашли в тупик?
— Почему?
— Потому что ты ленилась творить и проявлять фантазию. Представляешь, сколько умственного труда вкладывают в тигра дрессировщики?
Жанна испуганно покачала головой.
— А-а, милая, — обрадовалась я, — не знаешь. А вот я знаю. Ночами приходится не спать, прежде чем получишь результат.
— Что-то не очень я заметила этот результат у Евгения, — неожиданно съязвила Жанна.
— А чем тебя не устраивает мой Астров? — возмутилась я. — Думаешь, твой Миша лучше?
— Да нет, — смутилась она, — я не то хотела сказать. Я хотела сказать, что не видела я никакой твоей интеллектуальной борьбы.
— Ха, так я тебе ее и показала! Что же я, дура? Это невидимая борьба, не-ви-ди-мая. В основном она происходит ночью…
Звук открываемой двери прервал мой психологический натиск.
— Пришли! — вскрикнула Жанна и заметалась по комнате. — Что делать? Что мне делать? — беспомощно приговаривала она.
Я максимально сконцентрировалась и рявкнула:
— Сесть.
Она плюхнулась в кресло.
— Прими оскорбленную позу, — скомандовала я.
Она попыталась принять, но что это была за поза: голова опущена, грудь спрятана, плечи свернуты, в глазах печаль. Разве так должна выглядеть оскорбленная женщина?
— Жанна, расправь плечи, выпяти грудь, гордо подними подбородок, зажги гневом глаза. Вот, уже лучше. Непринужденности не хватает. Ногу повесь на ногу и отставь в сторону локоть. Теперь просто блеск. Что бы тебе ни говорили, подбородок не опускай и не смотри на говорящего.
Едва я успела занять достойную позу за креслом, в котором застыла Жанна, в комнату вошли Елизавета Павловна и Михаил. За их спинами смущенно прятался отец семейства, но я это скорее знала, чем видела.
Елизавета Павловна, к моей досаде, держалась слишком независимо, а вот Миша действительно порадовал меня. Видимо, не прошли даром мои уроки. Несмотря на то, что он входил в комнату на ногах, создавалось впечатление, что он ползет к жене на брюхе.
«За это можно ему кое-что простить», — подумала я, наблюдая, как свекровь разворачивается по левому флангу, пропуская вперед окончательно заробевшего отца семейства и пряча за свою широкую спину сына.
