Людмила Милевская - Пять рассерженных жён
Я встала и пошла.
— Сонечка, вы куда?
— На улицу.
— Я вас провожу.
Я не была этому рада, кто знает до чего дойдёт дело с этим жареным поросёнком. Говядина Мирабо тоже способна на многое, особенно в компании с сырым мясом. Не прижились и ананасы.
В общем, несмотря на опасения, я вынуждена была принять помощь Фрола Прокофьевича, поскольку совершенно не знала где искать туалет и не располагала достаточным временем на поиски.
Как меня рвало! Как рвало! Не говоря уже об остальном. А тут ещё от страха отказали ноги. В коленях обнаружилась такая дрожь.
В руках тоже. Не знаю, может и от слабости, а не только от страха. Обжорство, могу вам сказать, прекрасное средство для похудение. Особенно если оно протекает в сочетании с диетой.
Великолепное средство для похудения. Правда и для того, чтобы испортить желудок, тоже очень приемлемое средство. Пара голодовок с последующим обжорством и язва желудка, думаю, обеспечена. А ещё говорят, что язва происходит от нервов. Чушь. Мне уже столько намотали нервов, и сотой доли сделать не могли того, что наделал этот поросёнок.
— У меня не язва желудка? — спросила я, выходя из туалета и делая попытку упасть.
Фрол Прокофьевич бросился ко мне и эту попытку тут же пресёк. Я повисла на нем и простонала:
— А может уже началось?
— Что началось? — удивился он.
— Может меня уже того? — и я издала характерный звук, каким русские обычно сопровождают жест накидывания верёвки на шею. — Может меня уже начали убивать? Какой вы для меня выбрали способ?
— Вас было решено убрать самым грубым и примитивным способом — выстрелом в затылок, — успокоил меня Фрол Прокофьевич.
— Почему? — обиделась я.
— Потому, что вы не член акционерного общества, следовательно вашу смерть к нашей компании никак не отнесут.
— Это точно, выстрелом вы затылок?
— Да. К тому же вы должны умереть последней, — заверил меня Фрол Прокофьевич.
— Хоть что-то услышала для себя приятное, — с болью в желудке призналась я. — А вы уверены, что киллер не перепутает ни способ, ни очерёдность? — тревожно прислушиваясь к поросёнку, уже более озабоченно спросила я.
— Нет, ну что вы, — обиделся за киллера Фрол Прокофьевич. — Он же профессионал высокого класса. Мы что, так и будем здесь стоять под туалетом? — вдруг рассердился он. — Пойдёмте в дом.
— Вы полагаете, я могу идти?
— А что с вами?
— Этого я вам рассказывать не буду, но поверьте, мне очень плохо. Я распрямиться не могу.
— Да что же у вас, черт возьми?! — закричал Фрол Прокофьевич.
— Кажется, колики желудочного происхождения, — с перепугу призналась я.
— Этого нам только не хватало, в такой ответственный момент!
Фрол Прокофьевич, забыв, что совсем недавно всеми фибрами жаждал моей смерти, вдруг страшно разволновался из-за каких-то жалких коликов.
— Что, так плохо? — испуганно спросил он.
— О, да, — простонала я, — думаю, родовые схватки просто лёгкий массаж в сравнении с тем, что я сейчас испытываю.
Фрол Прокофьевич, услышав это, переполошился не на шутку, будто бедняга рожал и имеет полное представление об этих схватках. А может потому, что его испугала неизвестность?
— В дом, сейчас же в дом, — закричал он, подхватывая меня на руки.
— Может мне лучше обратно вернуться? — спросила я, с тоской оглядываясь на туалет.
— Нет, там вам никто не поможет, — отрезал Фрол Прокофьевич, — а в доме у сестры могут найтись необходимые лекарства.
Я не возражала и для большей надёжности обвила его шею руками. Фрол Прокофьевич, перепуганный моим состоянием, буквально побежал к дому со своей ношей (то есть со мной), но не добежал.
Он был остановлен…
О, боже!
Он был остановлен моим Астровым, откуда только черти его принесли.
Откуда? Он прочитал мою записку.
— Ха-ха! — торжествующе закричал Евгений. — Вот они, голубки!
Мне действительно было дурно с этим жареным поросёнком, и я не сразу оценила степень грозящих мне неприятностей, а когда оценила, было уже поздно. Впрочем, поздно было сразу.
Евгений застукал нас в самый неподходящий момент: якобы покойный Фрол Прокофьевича, к которому Евгений так ревновал, несёт меня на руках, а я, которая поехала по делам Маруси, нежно обвиваю его шею и при этом издаю весьма подозрительные стоны.
Как мне доказать Евгению, что это совсем не те стоны, о которых он подумал.
Тем более это трудно было доказать в комнате у разобранной постели, которая после нашего долгого сидения на ней приобрела совершенно непристойный вид. Фрол Прокофьевич каким-то таинственным образом мгновенно сообразил, что ждать от Евгения хорошего не приходится и попытался скрыться в этой дурацкой комнате. Большей глупости совершить уже было нельзя — от этой комнаты надо было держаться подальше и поближе к ночным просторам.
Представляете, как воспринял это Евгений, когда Фрол Прокофьевич, услышав его «ха-ха!» припустил, все ещё держа меня на руках, в эту дурацкую комнату. Совершенно естественно, что Евгений, ни на шаг не отставая, припустил за ним…
А там измятая разобранная кровать, и Фрол Прокофьевич в совершенно непотребном виде: в халате, из-под которого торчат его голые кривоватые волосатые ноги. Боже, какое счастье, что я не захватила из дома простыни и пододеяльники, тогда уж точно я ничего не смогла бы доказать.
Фрол Прокофьевич как забежал в комнату, так и остался стоять посередине, держа меня на руках и не решаясь опустить на кровать. Я, как дура, по-прежнему обнимала его за шею, что-то беззвучно лепеча про Марусю.
— Ну? Что ты теперь запоёшь, дорогая? — грозно поинтересовался у меня Евгений, недвусмысленно потирая кулаки.
Что я могла запеть, когда у меня были полные штаны… страха.
— Какими ещё сказками ты будешь меня потчевать? — пользуясь моим молчанием, спросил он и вдруг ни с того ни с сего разозлился да как закричит, обращаясь, видимо, уже к Фролу Прокофьевичу: — Опусти её, идиот, а то пупок развяжется.
Фрол Прокофьевич действительно держал меня из последних сил — вес у меня в последнее время все же не малый, семьдесят килограммов и это без поросёнка и всего прочего. Руки у Фрола Прокофьевича уже дрожали, и если бы я не ухватилась за его шею, то давно уже была бы на полу. По этой причине опустить меня Фролу Прокофьевичу было совсем не просто.
— Ну?! Ты что, не понял?! — грозно рявкнул мой Астров.
Между коликами я оценила обстановку, нервы мои не выдержали и…
Я отключилась.
По этой причине не могу сказать в каком русле протекал дальнейший разговор, могу лишь сообщить, что когда я пришла в себя Фрол Прокофьевич, задрав волосатые ноги, валялся в углу, и вид у него был неопрятный: халат испачкан, волосы вздыблены, глаз заплыл, щека посинела.
Я же, как ни в чем не бывало, лежала на кровати. Увидев плачевное состояние Фрола Прокофьевича, я решила что слишком необдуманно пришла в себя и попыталась положение исправить, но не успела. Евгений обнаружил, что я жива и опять закричал:
— Ну?! Ну?! Что ты теперь запоёшь, дорогая?
Это уже было похоже на издевательство, будто кто-то здесь был в состоянии петь! Я разозлилась и, забыв про страх, крикнула:
— В такой ситуации я ничего не запою, я не Алла Пугачёва, но скажу: ты очень невовремя появился!
Я сказала правду, но это-то всего и обидней.
— Что ты говоришь? — обалдел от моей наглости Евгений. — Я невовремя?
— Конечно, шёл важный разговор, решался вопрос смерти и жизни, моей, кстати, жизни, а ты ворвался и все нарушил.
Евгений зачем-то снова потёр свои кулаки.
— Так значит я не вовремя? — спросил он. — Шёл вопрос жизни и смерти? А лично мне кажется, что эти ваши вопросы я легко решу. Буквально одним ударом!
«Не получится, — упрямо подумала я, но увидев его кулак в непосредственной близости от своего лица, мгновенно изменила это мнение: — Получится, таким кулаком легко одним ударом сразу двоих…»
Я видела, что Евгений в отчаянии и даже была польщена. Шутка ли, в сорок с лишним все ещё вызываю такие сильные чувства! Хоть и с риском для жизни. А, черт с ней с жизнью…
Я хотела Евгению все объяснить, но была в такой беспомощности, этот жареный поросёнок…
— Женька, если ты меня хоть пальцем тронешь, — закричала я, увидев его кулак, занесённый над собой, — я сейчас же повешусь!
С этим криком я потрясающе проворно прошмыгнула мимо этого кулака и понеслась…
Нетрудно предположить куда.
Но Евгений-то об этом ничего не знал. Он и в самом деле подумал, что я побежала вешаться.
В общем, когда я вернулась, Фрол Прокофьевич был в комнате один. Он сидел распухший и посиневший на одну свою половину — думаю, на второй он просто лежал, пока Евгений…
Ну, да не будем об этом, здесь детектив, а не боевик.
Короче, Фрол Прокофьевич сидел в очень грустном настроении.
— А где Женя? — спросила я, чувствуя себя значительно лучше, чем до своего похода.
