Лоуренс Блок - Вор в роли Богарта
Я одолел первый замок, перевел дух, затем благополучно отпер второй, потратив на все про все времени не больше, чем на то, чтобы об этом рассказать. Даже обидно стало, что все оказалось так просто.
Умение справляться с замками — это, знаете ли, своего рода искусство, и по технической сложности оно не намного отстает от хирургической операции на мозге. Под чутким руководством любой мало-мальски способный человек может освоить азы этой науки. Обучил же я, к примеру, Кэролайн, и она начала весьма сноровисто открывать простые замки, но потом заленилась, перестала практиковаться, и все мои труды пошли прахом.
Я же — совсем другое дело. У меня к этому природный дар, и вопрос тут даже не в технике. Есть в этом занятии некая мистика, заставляющая впадать в особое состояние духа, когда я открываю дверь, а затем вхожу. Я не в силах описать это хоть сколько-нибудь вразумительно, а если бы и мог, это наверняка показалось бы вам скучным. Но замки для меня — это порыв, вдохновение, колдовство, нет, серьезно! Вот почему я достиг таких высот в этом ремесле — и потому же никак не могу с ним расстаться.
Когда второй замок, испустив тихий вздох, поддался, я испытал чувство сродни тому, что, наверное, испытывал Казанова, когда очередная девушка говорила ему «да». Благодарный восторг и одновременно сожаление, что задача оказалась слишком простой. Я тоже вздохнул и сдался: повернул ручку, шагнул внутрь и быстро затворил за собой дверь.
Кругом стояла тьма, как в угольной шахте, когда в ней вдруг вырубилось электричество. Я выждал минуту, давая глазам приноровиться к темноте, но светлее не стало. Отрадный для меня факт, ибо он означал, что шторы на окнах задернуты и свет не просочится наружу. Что в свою очередь означало, что я могу включить все лампы, какие только захочу. И что мне вовсе не обязательно пробираться на ощупь во мраке, натыкаясь на разные предметы и чертыхаясь.
Сперва я использовал фонарик — убедиться, что все шторы действительно задернуты. Так оно и оказалось. Затем, натянув перчатки, щелкнул ближайшим выключателем и тут же зажмурился от ослепительного света. Сунул фонарик в карман и глубоко вздохнул, позволив себе на мгновение испытать сладостную дрожь восторга, которая всегда накатывала, стоило мне попасть в любое место, где я не имел права находиться.
Подумать только, а я ведь всерьез намеревался все это бросить!..
Я запер входную дверь на оба замка — просто для порядка — и окинул взглядом просторную комнату в форме буквы L. Из нее, собственно, и состояла квартира, если не считать кухни и крохотной ванной, и обставлена она была довольно осторожно — мебелью того разряда, что приобретают новобрачные для своей первой квартиры. Ковер светлых тонов с геометрическим рисунком покрывал примерно треть паркетного пола, в алькове, на возвышении, стояла кровать.
Я заглянул в гардероб, обшарил несколько ящиков. И сделал вывод, что обитателем жилища является мужчина, хотя и наткнулся на несколько предметов дамского туалета, свидетельствовавших, что у него имеется либо подружка, либо склонность к фетишизму.
«Только портфель, — внушал мне Кэндлмас. — Брать там больше нечего. Парень — всего лишь мелкая сошка в одной фирме, ничего не коллекционирует, драгоценностями не увлекается. Да и приличной суммы наличными вы там не найдете».
Но что в этом портфеле?
«Бумаги. Мы же с вами в определенном смысле игроки, не так ли? И разделим между собой вознаграждение, которое получим за эти документы, причем ваша доля составит минимум пять тысяч долларов. И если бы я остановил свой выбор на ком-то другом, вам пришлось бы раза три-четыре забрасывать невод, чтобы набрать ту же сумму, — он лучезарно улыбнулся. — Кожаный портфель с золотой монограммой. Там стоит письменный стол. И если портфель не наверху, найдете его в одном из ящиков. Они могут быть заперты. Но это, насколько я понимаю, для вас не проблема?»
Я подтвердил, что таких проблем в прошлом не возникало.
Письменный стол там действительно имелся. Скандинавского образца, из светлой березы, с полировкой, не скрывавшей естественного рисунка дерева. На нем ничего не было, кроме кожаной шкатулки ручной работы и фотографии восемь на десять в серебряной рамочке. В шкатулке лежали карандаши и газетные вырезки. На фото — черно-белом — красовался мужчина в военной форме. Не какой-нибудь там рядовой, обмундирование на нем было достаточно роскошное, чтобы парень мог занять место за столом консьержа в «Боккаччо». Он сверкал очками и длиннозубой улыбкой, что делало его похожим на Теодора Рузвельта в молодости. А волосы, разделенные пробором ровно посередине, наводили на мысль о рисунках Джона Холда-младшего.
Лицо показалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел.
Я придвинул стул, сел за стол и принялся за работу. Слева и справа было по три ящика, и еще один посередине. И я сперва попробовал этот, средний, и он открылся. И там, прямо посередке, лежал портфельчик телячьей кожи, рыжевато-коричневый, с золотой отделкой в виде геральдических лилий.
Чудненько…
Какое-то время я сидел неподвижно, любуясь портфельчиком и прислушиваясь к тишине. И тут тишину нарушил весьма характерный звук. В замке поворачивался ключ…
Если бы я был занят чем-то — ну, скажем, рылся в ящиках, открывал дверцы гардероба, взламывал замки, — я бы точно не услышал его или же среагировал бы с запозданием. Но я уловил его в первую же секунду, а в следующую меня за столом уже не было, словно я дожидался этого сигнала всю свою жизнь.
Давным-давно, в незапамятные времена, был такой бейсболист, игравший за «Нигроу Лиг», по прозвищу Кул Папа Белл. Кажется, именно он славился замечательно быстрой реакцией, за что удостоился лестного сравнения с черной молнией. Про него говорили, что, выключив в спальне свет, он мог оказаться в постели прежде, чем комната погрузится во тьму. Я часто размышлял об этой красочной гиперболе, но все никак не мог преодолеть сомнения в ее истинности. Однако же теперь я одним толчком задвинул ящик, выключил настольную лампу, затем другую, потом перебежал комнату и погасил верхний свет, нырнул в шкаф в холле, захлопнул за собой дверцу, затаился там, распластавшись на пальто, — и все это до того, как погас свет.
Ну если я и преувеличил, то самую малость.
Ладно, ближе к делу. Короче говоря, я успел закрыть дверцу шкафа до того, как открылась входная дверь, и если бы нежданный гость не замешкался с ключом, он бы наверняка на меня наткнулся. А что, если он настолько хладнокровен, что не забыл надеть плащ? Или же настолько предусмотрителен, что захватил с собой зонтик? Тогда через пару секунд он откроет дверцу — и что мне делать?..
Срок, подумал я. На севере штата, в обществе самых низменных личностей и с полным отсутствием хороших книг. Но, может, до этого и не дойдет? Может, мне удастся заговорить ему зубы, или подкупить полицейского, или же заставить Уэлли Хемфилла совершить настоящий прорыв в практике защиты? Возможно, я сумею…
Их было двое. Я слышал, как они переговариваются — мужчина и женщина. Что именно они говорили, разобрать я не мог — слишком уж толстые были дверцы у шкафа и слишком плотно прикрыты, — но я отчетливо различал тональность голосов. В квартире их было точно двое — мужчина и женщина.
Прелестно! Кэндлмас уверял, что времени у меня будет предостаточно, что владелец портфеля должен быть на вечеринке. Но он, по всей очевидности, вернулся, да еще и со своей подружкой. Оставалось лишь надеяться, что они скоро улягутся спать и не станут отворять дверцу шкафа.
Однако сонными их голоса назвать было никак нельзя. Они звучали взвинченно, даже агрессивно, и только теперь я понял, почему не могу различить слов. Они говорили на незнакомом мне языке.
Нет, на каком угодно, только не на английском. Но были и другие языки, которые я узнавал, даже если и не понимал, о чем идет речь. Французский, немецкий, испанский, итальянский — я прекрасно знал, как они звучат, а время от времени даже различал знакомое слово или фразу. Но эти двое чихвостили друг друга на языке, которого я прежде никогда не слышал. Эта трескотня вообще не походила на язык, а напоминала скорее звуки, которые можно услышать, прокручивая запись «Битлз» задом наперед в поисках доказательства того, что Пол действительно умер.
Они продолжали лаяться, а я, сколь это ни глупо, старался понять, о чем идет речь. И еще изо всех сил сдерживался, чтобы не чихнуть. На чем-то в этом шкафу завелся грибок или плесень, а эти штуки всегда вызывали у меня аллергию. Я глотал, жал на кончик носа, словом, проделывал все те вещи, которые обычно помогают в этих случаях, заведомо зная, что все равно не помогут. Потом вдруг страшно разозлился на себя за то, что попал в такую передрягу, и это сработало! Чихать расхотелось.
И разговаривать им, видимо, тоже. Перепалка стихла, лишь время от времени доносились отдельные фразы, но так тихо, что, даже зная язык, разобрать было невозможно.
