Наталья Александрова - Дегустация волшебства
Она сразу поняла, что сумела задеть его за живое. Он больно стиснул ее руку, но Лене уже не было страшно. Она поглядела в его светлые, сейчас очень злобные глаза и четко произнесла:
– Ты – мелкий пакостник. Ни на что серьезное ты не способен!
– А вот это мы сейчас посмотрим, – задумчиво проговорил он и вытащил нож.
Ножичек был маленький, перочинный, так что Лена не удивилась, как ему удалось пронести нож через охрану. Сначала Лена испугалась, что он сейчас ее зарежет, но вскоре поняла, что у него совершенно другие планы. Он пошел вдоль стены, разглядывая картины, одновременно следя, чтобы его не было видно от входа.
– Что ты собираешься делать? – Лена схватила его за руку с ножом. – Разрезать картины? Не нужно, это же варварство!
– Отстань! – Он оттолкнул ее, глаза были совершенно бешеными, и она поняла, что если будет настаивать, он может ранить ее.
– Они на сигнализации, – упавшим голосом пробормотала Лена.
– Проверим… – прошептал он, остановившись возле двух картин.
– Клод Жибер, – прочитал он вслух, – «Продажа невольницы», а это – «Бассейн в гареме»? Натурально как художник нарисовал, как будто сам в том гареме евнухом работал…
Лена хотела бежать отсюда, куда глаза глядят, чтобы не быть свидетелем того, как этот псих изрежет картину, но, осторожно выглянув из-за статуи, заметила, что музейная тетка уже вернулась из зала Ван Гога и сидит на стуле у лестницы. Выйти незамеченной было никак нельзя. Она закрыла глаза, ожидая, что сейчас зазвенит сигнализация, но ничего не произошло. Никто не прибежал, все было тихо.
Лена открыла глаза и увидела, как ее ненормальный спутник осторожно ножичком вырезает холст возле самой рамы.
– Я выбрал эту, – повернулся он к Лене, – эта красивее, волосы длинные, как у тебя…
Лена окаменела и так и стояла, как изваяние, пока он не вырезал картину, осторожно скатал холст в трубку и спрятал под свободный свитер.
– Что ты наделал? – очнулась наконец она от столбняка.
– Потом, – процедил он, – сейчас надо быстрее сматываться. Ты, конечно, можешь остаться… – издевательски добавил он, – побеседуешь тут с полицией…
Лена поняла вдруг, как она его ненавидит, просто до боли в сердце. Но он прав, нужно быстрее уходить отсюда, а уж потом она найдет способ, как с ним расквитаться.
Денис осторожно крался по залам и остановился, внимательно наблюдая за полной служительницей. Она по-прежнему сидела на стуле, вертя головой по сторонам, потому что народу все прибывало.
– Если бегом… – прошептал он одними губами, – когда народу побольше мимо пойдет.
– Бегом нельзя, – возразила Лена, – она может боковым зрением заметить резкое движение.
– Что, так и стоять тут, пока кто-то не войдет? – Лена поняла, что он здорово трусит.
– Тебе же наплевать, – ехидно сказала она, – ты же ничего не боишься…
– Дура! – Он отвернулся.
«И за дуру тоже ответишь», – спокойно подумала Лена.
Музейная тетка снова поднялась, кряхтя, со стула и направилась в залы – что-то там ее насторожило.
Преступная парочка, действуя синхронно, мгновенно проскочила последний зал и пролезла под шнурком.
– Теперь ходу! – чуть не кричал Денис.
– Ты что, хочешь, чтобы нас тут же поймали? – процедила Лена, почти не разжимая губ. – Иди медленно, сделай скучающее выражение лица. Спокойнее надо быть, молодой человек, вы не на базаре.
Она злорадно отметила, что в глазах его блеснула ненависть. Она взяла его под руку и повела, улыбаясь попадавшимся по пути охранникам в полицейской форме. Его рука ощутимо дрожала, весь он был натянут как струна.
– Это тебе не резинку на стулья прилеплять… – нежно проворковала Лена ему в ухо, – за это посадят… Картина из Эрмитажа, народное достояние…
– Ты не очень-то выделывайся, – он вырвал руку и смотрел зверем, – ты получаешься соучастница, так что не волнуйся: сядем все!
– Может, вообще все свалишь на меня? Скажешь, что это я вырезала картину, а ты меня отговаривал и все порывался позвать тетеньку.
– Если меня возьмут, ты легко не отделаешься! – пообещал он.
«Какая скотина! – тоскливо думала Лена, кураж ее куда-то пропал. – Еще сегодня утром я была нормальным человеком, а сейчас уже стала уголовницей. Навязался на мою голову, придурок ненормальный…»
Лена подумала было, что если бы она не спровоцировала его там, у картины, он бы самостоятельно не решился на такое дело, но тут же отбросила эту мысль: при чем тут она? Он бы все равно что-то такое отмочил, ведь он же абсолютно неуправляемый… Он не испытывает никаких чувств, ему на все наплевать. Впрочем, сейчас он испытывал сильнейшее чувство страха. Это Лену радовало.
Надевая куртку, Лена напомнила ему про кошелек и потом демонстративно пересчитала деньги.
– Как бы не пропали…
На набережной он махнул было рукой, голосуя проезжающим машинам, но Лена удержала его руку.
– Будут искать! Нельзя тут машину брать!
– Да брось ты! Кто запомнит! – Когда вышли из Эрмитажа, страх его пропал и в глазах опять появилась сумасшедшинка.
– Как хочешь! – Лена отвернулась и зашагала в сторону Дворцовой площади. – На машине ты поедешь без меня.
Он догнал ее у самого сквера.
– Ладно, поедем на метро.
– Ты – на метро, а я – на троллейбусе, – отрезала Лена. – И больше мы никогда не увидимся. А картину придется выбросить. Или послать в Эрмитаж ценной бандеролью.
– Там посмотрим! – Он все-таки оставил за собой последнее слово.
* * *Криков Алевтины Петровны никто не услышал – до лестницы нужно было пройти несколько залов, к тому же там было очень шумно – громко переговаривались иностранцы, экскурсоводы пытались их перекричать, учителя шикали на детей – неудивительно, что при таком гаме никто не расслышал слабого голоса Алевтины Петровны. И хоть голова кружилась, ноги по-прежнему были ватными и сильно заломило висок, Алевтина Петровна уговорила себя не падать в обморок – в данном случае это было бессмысленно. Пока еще кто-нибудь заглянет в зал, могут вообще ее на полу не заметить.
С огромным трудом, мобилизовав всю свою несгибаемую волю, Алевтина доковыляла до лестницы, и там силы покинули ее. Она плюхнулась на стул Серафимы Семеновны, благо он оказался свободен. Через минуту появилась сама Серафима и очень всполошилась, увидев свою сослуживицу в таком состоянии.
– Что, что случилось? Алевтина Петровна, дорогая, вам плохо?
Но Алевтина только разевала рот, как щука, выброшенная на берег, а сказать ничего не могла. Серафима Семеновна забеспокоилась не на шутку.
– Товарищи, есть тут врачи? – закричала она посетителям.
Серафима рассказывала, что раньше она работала в Доме отдыха массовиком-затейником, но ей мало кто верил – трудно было представить, что при своих габаритах Серафима способна была водить хоровод и плясать «два притопа, три прихлопа». Но сейчас Алевтина Петровна устыдилась своего неверия, потому что Серафима определенно обладала тем голосом, который способен собрать отдыхающих на ежевечерние развлечения, и голос этот был посильнее труб Страшного суда.
Так и сейчас, привлеченные окриком Серафимы, подбежали посетители и совали Алевтине кто валидол, кто – нитроглицерин, кто – какое-то импортное средство в яркой упаковке. Алевтина поняла, что следует немедленно прекратить панику и снять с себя ответственность за случившееся.
– Не надо ничего, мне уже лучше! – Она твердо отвела тянувшиеся к ней руки.
И когда экскурсанты радостно разбежались, обратилась к Серафиме вполголоса:
– Пойдемте со мной, посмотрим.
Пока они шли к тому месту, где висела картина, Алевтина Петровна с надеждой думала, что все ей привиделось, что вот сейчас Серафима обведет недоуменно зал и спросит, зачем Алевтина ее сюда притащила, ведь все же в порядке. Но Серафима, увидев пустую раму, громко ахнула и вытаращила глаза. Алевтина Петровна тяжело вздохнула и набрала номер бригадирской.
– У нас несчастье, – пробормотала она в трубку, – картину украли.
– Какую картину? – От неожиданности старшая смены никак не могла сообразить.
– Клод Жибер, «Бассейн в гареме», – послушно объяснила Алевтина.
Когда до старшей дошло, что Алевтина в своем уме, начался форменный кошмар.
Прибежали охранники, с ними старшая смены. Охрана бросила мимолетный взгляд на пустую раму и разбежалась по углам. Наскоро обшарили соседние залы, вполголоса переговариваясь по рации с начальником охраны. Вместо Серафимы Семеновны на пост номер один заступил рослый малый в бронежилете с автоматом. Малиновый шнурочек с дверного проема сняли, и всем интересующимся отвечали, что вход воспрещен.
– Проходите, граждане, не скапливайтесь в проходе, идите к Ван Гогу и Гогену! – увещевал бронежилет.
Но гражданам и раньше-то Ван Гог был не очень нужен, а теперь и вовсе стал неинтересен. И не только Ван Гог, а еще и Сезанн, а с ним Ренуар и даже Матисс (целых три зала). Всем посетителям вдруг срочно понадобилось в те самые боковые залы, заполненные так называемой «салонной живописью». Разумеется, никто из них и понятия не имел, почему живопись так называется, но интерес к этой живописи в толпе посетителей появился вдруг огромный.
