Елена Логунова - Кукиш с икоркой
– А ты-то как затесался в тесные ряды чистокровных арийцев? – немного обиженно спросила я Женьку. – Почему тебя позвали на свадьбу, когда всех остальных продинамили?
– Клянусь, это вышло совершенно случайно! – Женька размашисто перекрестился и сбил с подлокотника дивана собственную чашку с остатками кофе.
Палас украсился новым темным пятном.
– Мне позвонила какая-то тридесятая знакомая, предложила в режиме шабашки снять свадьбу, и я, естественно, согласился. И лишь позавчера, когда уже приступил к работе, узнал, что свадьба-то, оказывается, не чья-нибудь, а Вадюхина!
– Значит, свадьба была позавчера? – я немного запуталась. – Вадик, так ты женился или не женился?
– Он не успел, – ответил за товарища Женька. – Когда мы приехали в загс, там было какое-то затоваривание, на пятачке перед Дворцом бракосочетаний скучились сразу три свадьбы, и нас попросили подождать в отдалении. Мы пошли погулять по парку, а оттуда Людочка сбежала.
– Как – сбежала?! – Я изумленно ахнула и прикрыла рот ладонью.
Разумеется, мне тут же вспомнилась невеста, рванувшая из парка, как спринтер, на моих собственных глазах, под смех и улюлюканье моего собственного мужа, сразу после того, как ее обозвал снеговиком мой собственный ребенок! Мне стало нехорошо. До сих пор беглая невеста была для меня фигурой абстрактной, но если на этой девице-снеговице собирался жениться мой коллега и приятель…
– Вы в каком парке гуляли? – быстро спросила я.
– В Центральном.
– Ох! А невеста была в шелковом платье с серебряной ниткой, да? С голыми плечами и юбкой, похожей на капустный кочан?
– О! А я все думал, что же она мне напоминает, эта юбка! – некстати обрадовался Женька. – Точно, кочан капусты!
– Эксклюзивная модель из салона «Лебедушка», – закрыв лицо ладонями, прошелестел ссутулившийся Вадик.
Я тоскливо вздохнула и тоже пригорюнилась. Это что же такое получается? Получается, я несу определенную ответственность за расстроившуюся свадьбу товарища?
– Вадя, а ты с позавчерашнего дня эту свою Людочку больше не видел? – осторожно спросила я. – Нет? И даже не слышал? А хотел бы еще увидеть-услышать?
– Увидеть, услышать и надавать по мордасам! – зверски скривился Женька.
Вадик, не вынимая физиономии из ладоней, кивнул, но мне или Женьке – я не разобрала. Покинутый жених подозрительно всхлипнул, Женька сердито бубнил еще что-то недоброе про Людочкины «мордасы», и тут, перемежая нецензурные выражения богохульственными, в редакторскую вломился наш режиссер Слава. Он был весь какой-то перекошенный и вздыбленный: очки повисли на одной дужке, пуговицы пиджака сбежались под мышку, лицо в красных пятнах, наэлектризованный ежик волос в огнях святого Эльма.
Вообще говоря, наш режиссер то и дело пребывает в растрепанных чувствах, ибо вывести из себя его тонкую творческую натуру может любая мелочь. Мне уже неоднократно доводилось видеть Славу бегающим по стенам и топающим ногами, но сегодняшний режиссер затмевал собой разом и Петра Великого, обрывающего бороды боярам, и Ивана Грозного, убивающего своего сына. Бороды у меня отродясь не бывало, и в родственных связях со Славой я никогда не состояла, но при его появлении испытала сильнейшее желание спрятаться под стол. Остановило меня, главным образом, отсутствие подходящего стола: я как раз стояла возле коротконогой тумбочки, ожидая, пока вновь закипит стоящий на ней электрочайник.
– Почему вы здесь? – Увидев меня и скорбно кукующих на диване операторов, Слава резко затормозил и близоруко – в тумбочку – полыхнул огненным взором, подстегнув им неторопливый чайник, который тут же закипел.
– А где мы должны быть? – осторожно спросила я, опасаясь услышать в ответ адресок из числа тех, которые пишут на заборах.
– Ты что, не в курсе? Ах, да, тебя же не было на планерке! – Слава по ногам сидящих на диване пробрался в свободный угол и со стоном рухнул на подушки. Болезненное шипение и тихая ругань Вадика и Женьки образовали слаженный подголосок. – У нас опять переворот! Власть переменилась, в кабинете директора снова сидит пресмыкающееся!
– Ой, как плохо-то! – Я схватилась за щеку, словно у меня внезапно заболел зуб.
Славины слова означали, что нашей спокойной трудовой жизни пришел конец. Маленькая телекомпания, в которой мы работаем, принадлежит двум собственникам. Несколько лет совладельцы сосуществовали мирно, а потом вдруг начали бодаться за единоначалие. Поединок оказался затяжным и многоэтапным, господа бизнесмены то перекупают один у другого долю, то судятся, то пересуживаются, и каждый промежуточный финиш знаменуется дворцовым переворотом. Пока бал правит один совладелец – в кресле директора сидит его ставленник, как только верх берет другой – присылает своего человека, так что работой нашей телекомпании руководит то старый директор Гусев, то новый – Гадюкин.
В принципе, оба директора далеки от того идеала руководителя, который видит в мечтах наш слаженный коллектив. «Оба на букву «г», – образно говорит Слава. Но к Гусеву мы привыкли, а к Гадюкину привыкать не хотим.
Смена власти в телекомпании всегда происходит болезненно. За последние три месяца мы пережили два штурма и один налет омоновцев, которым кто-то из наших дворцовых интриганов в пиковый момент сообщил, что в телекомпании захвачены заложники. Крутые ребята, эти омоновцы! Они ураганом промчались по нашим помещениям, оставляя за собой, как бурелом, поваленный на пол народ: искали заложников, которых, видимо, ожидали увидеть прикованными наручниками к батареям отопления. Заложниками были мы все, а по мордасам, как выражается Женька, получили через одного: женской половине коллектива рукоприкладства не досталось, потому что умные девочки шмякались на пол, как спелые сливы, не дожидаясь приказа… И потом еще месяц все, даже семидесятилетняя уборщица, ходили на работу исключительно в брюках и в обуви без каблуков, чтобы форма одежды соответствовала условиям работы, приближенным к боевым.
– Я что, пропустила штурм? – без всякого сожаления спросила я Славу.
– Штурма не было, на этот раз случилась бархатная революция, – покачал взлохмаченной головой режиссер. – Гадюкин заполз в директорский кабинет еще до начала рабочего дня, а на планерке первым делом распустил коллектив вплоть до особого объявления.
– То есть мы все в отпуске? – уточнила я. – А в эфире снова будет сплошное черное поле?
– Срыв всех плановых программ, испорченные отношения с рекламодателями, потерянный телезритель! – В голосе режиссера вновь зазвучали истерические нотки. – Гадский гад хочет, чтобы нас здесь не было, потому что боится провокаций!
Я удержалась от замечания, что гадского гада, в принципе, можно понять. В прошлое его недолгое царствование наш дружный коллектив «порадовал» наместника множеством акций протеста, самой невинной из которых был лозунг «Рожденный ползать летать не может!», размашисто начертанный губной помадой на двери директорского кабинета, прямо под новой табличкой с фамилией Гадюкина.
– Значит, можно уходить? – Я неуверенно огляделась.
Женька и Вадик даже после усиленного кофепития выглядели так, что было ясно: революция нечувствительно прошла мимо их сознания. Пытаться разлучить пьяненьких приятелей с редакционным диваном в данный момент не стоило. У Славика же был такой вдохновенный и одновременно злокозненный вид, что на месте господина Гадюкина я бы первым выставила за дверь телекомпании именно режиссера. Слава маниакально блестел очками и тихо шевелил пальцами. Я подумала, что не удивлюсь, если в ближайшее время окрестности гадюкинского кабинета украсятся новой ругательной надписью.
– Вы, я вижу, остаетесь, а я пойду, – извиняющимся тоном произнесла я, сгребая со стола свою сумку и тихо отступая к двери.
Никто меня не задерживал, в коридоре я не встретила ни одной живой души, и даже в курилке под лестницей было пусто. Выходя за стальную дверь телекомпании в солнечный июньский день, я чувствовала себя так, словно покинула зачумленное городище.
Во дворе было светло, тепло, славно пели птички и порхали бабочки. Я глубоко вздохнула, потянулась, сошла с крыльца, повернула за угол и врезалась в человека.
– Ой, простите! – виновато сказала я даме в длинном сарафане, цветом и силуэтом напоминающем копну сена. Сходство дополняли распущенные рыжеватые волосы женщины.
Копна обернулась и сердито блеснула на меня зелеными глазами, заявив при этом:
– Ну, наконец-то!
– Ирусик, это ты? – удивилась я. – А что ты здесь делаешь?
– Пытаюсь тебе дозвониться! – Ирка помахала перед моим носом мобильником. – Что за чертовщина у вас с офисной АТС? Она наяривает Бетховена, как концертирующий Рихтер, но ни в какую не желает соединять с телефонами!
